Дмитрий Мережковский - Св. Тереза Иисуса

42

«Пишет мне о. Анжело де Саразар, что я могла бы спастись, обратившись к св. Отцу, как будто это может меня утешить, – скажет Тереза, в те черные дни, когда все дело Реформы кажется ей безвозвратно погибшим. – Но каковы бы ни были муки мои, мне и в голову не пришло бы ослушаться Рима». Это, с одной стороны, а с другой: «Как ни тяжело для меня и ни убийственно идти против моего начальника – <а может быть, и Начальника всей Римской Церкви, папы>, – я не должна покидать великого дела Господня» – Реформы. Это значит: в деле Реформы св. Тереза должна идти, может быть, не только против своего начальника, но и против всех начальников, против всей Римской Церкви. «Я должна слушаться Римской Церкви; я не должна ее слушаться», – это противоречие так же безысходно для св. Терезы, как для св. Иоанна Креста. Может быть, именно здесь, в этой неутолимой муке о Церкви, оба они чувствуют, как вечно, метафизически нужны друг другу. Так же и в той же муке нужны они будут всем, кто, выйдя из католической, православной или протестантской Церкви, будет искать Единой Церкви Вселенской.

«Я испугана злым колдовством, encantamiento, тяготеющим на брате Иоанне Креста», – признается Тереза. Но откуда же идет это «злое колдовство», если не из Римской Церкви? Вот почему и «страшны ей дела Рима».

Кажется, оба они, св. Тереза и св. Иоанн Креста, чувствуют, что «весь мир в огне пожара», что «снова хочет он распять Христа и Церковь Его уничтожить», и что хотят, может быть, не только «еретики», «иллюминаты», «протестанты», но и те, кто сжигает их на кострах. «Не медли же, Господи, не медли, утишь волны пучины, заливающие корабль Церкви Твоей, спаси нас, мы погибаем!» Может быть, это молитва не только св. Терезы и св. Иоанна Креста, так же как Лютера и Кальвина. «О, Господи, какой Ты верный друг! …Все рушится кругом, но если Ты меня не покинешь, то и я – Тебя. Пусть же все учителя Церкви восстают на меня, пусть люди гонят меня; пусть диаволы мучают, – что мне до этого, если Ты со мной?» – молится св. Тереза; может быть, так же мог бы молиться и св. Иоанн Креста вместе с Лютером и Кальвином.

Главную причину неудачи обеих Реформ, внутренней и внешней, лучше всего объясняет, сам того, конечно, не желая и не сознавая, св. Иоанн Креста: «Совершилось, consumatum est», – «Ждать от Бога новых откровений – значит требовать от Него второго явления Христа» Если так, если все уже «совершилось» и больше нечего людям ждать от Бога, то, в самом деле, никакая Реформа, никакое Преобразование Церкви, ни внешнее, ни внутреннее, не только невозможно, но и не нужно.

«Здесь[8] должна быть какая-то глубокая тайна, и это когда-нибудь узнают все», – верно и глубоко скажет св. Тереза. «Тайна» эта, может быть, и есть тайна Римской Церкви, предсказанная ею же самой в этом страшном видении:

Господи, куда грядешь?

В Рим, чтобы снова распяться

Quo vadis, Domine?

Vado Romam iterum crucifigi.

Все отступления Римской Церкви, все папы Бонифации VIII и Александры Борджиа, – все, что казалось Лютеру и Кальвину в Римской Церкви «Антихристом», – может быть, меньше значит, чем это видение-пророчество: чтобы ей же самой о себе увидеть его и вынести, нужна была такая сила веры в свое избрание, что в силе этой лучшая порука того, что, в самом деле, «врата адовы не одолеют ее».

Есть три всемирно-исторических пути: Церковь Западная, Римская, Церковь Восточная, Православная, и Западно-Восточная, Протестантская; три Церкви – Петра, Иоанна и Павла. Все три пути ведут к Единой Церкви Вселенской, уже не только Римской, но и Римской тоже

«Значит, вы Церкви Земной не покорны?» – спрашивают Жанну д'Арк судьи-инквизиторы.

«Нет, покорна, но Богу послуживши первому, Dieu premier servi!» – отвечает Жанна.

Все, что говорят св. Тереза Иисуса и св. Иоанн Креста, – говорят они против этого; но все, что они делают, – за это, а так как сила святости не в слове, а в деле, то вечная сила их не в том, что они о Римской Церкви говорят, а в том, что они для Вселенской Церкви делают. В этих трех словах: «Богу послуживши первому», – вечная Реформа, Преобразование Церкви, не только в протестантском и православном, но и в католическом смысле.

Так замкнут круг Реформы, от св. Жанны д'Арк, через Лютера и Кальвина, до св. Терезы Иисуса и св. Иоанна Креста.

В лютую гололедицу, скользкой тропинкой, на страшную кручу, как будто в самое небо, где-нибудь в Сиерре де Гредос или в Эстрамадуре, карабкаются мулы, запряженные гуськом в тяжелые телеги сестер Нового Кармеля. Вдруг лучший мул впереди спотыкается, падает сначала на колени, а потом на бок и, хотя тотчас распрягают его, весь, как подстреленная птица, трепещет и быстро-быстро дышит так, что видно, как движутся ребра его под тонкою, черною от пота лоснящейся кожей; в последний раз глубоко вздохнул, вздрогнул весь и подох. «То же будет и со мной!» – глядя на него, может быть, думает Тереза.

«О, как хотелось бы мне отдохнуть! Я всегда желала только одного – умереть спокойно». Этому желанию ее суждено было скоро исполниться.

К самым тяжелым последним годам ее относится – «любовный роман» ее с богатым, знатным и красивым молодым человеком, ученым богословом в университете Алькала, о. Джироламо Грациано. Это для нее последняя улыбка жизни перед смертью.

Ей 67 лет, но кажется иногда больше 77, а ему только 30, но кажется иногда меньше 20. Странное зрелище «бабушки, влюбленной во внучка», – может быть, великий соблазн для семнадцати основанных ею женских обителей и злейшая радость для всех ее врагов. «Экая полоумная наша мать игумения!» – некогда смеялась она сама над собой, а как над ней теперь смеются другие, не страшно ли ей подумать? Нет, кажется, не очень страшно. «Я уже старушка, vejezuela… и многое могу себе позволить, но не показывайте писем моих всем, потому что после меня будут другие игумений, моложе, которые могут вообразить, что и им дозволена такая же близость с мужчинами», – пишет «бабушка» «внучку», и когда тот однажды подписывается: «сын ваш возлюбленный», то она не знает, как благодарить его. «О, как он прав!» – воскликнула я тотчас же радостно, потому что была одна». Значит, если бы тут были другие и могли ее слышать, то, может быть, застыдилась бы и даже испугалась этой слишком поздней влюбленности. Он – «сын» ее, а вместе с тем и «возлюбленный». «Он – премиленький: личико у него прелестное, и даже маленькая полнота ему ничуть не вредит, – напротив», – пишет она самым верным друзьям своим, о которых знает, что они ее не выдадут. «Вы просите, чтобы я вам открыла решетку,[9] – пишет она ему самому. – Мне, право, смешно, как вы меня мало знаете: сердца моего все тайники (в подлиннике грубее, сильнее: «внутренности мои») хотела бы я вам открыть, а не только решетку!» Что же такое влюбленность, если не это? «Жалкая старческая влюбленность», «половое безумие», psychopathia sexualis, «подавленный и извращенный пол», если это скажут врачи наших дней, тем хуже для них.

Старая Бабушка, как маленькая девочка, нянчится с о. Грациано, точно с любимою восковою, крашеною куклою Ниньо: мерзнет и он, сохнет, мокнет, тает и перекрашивается заново, бедненький. Если и в этом увидят врачи наших дней только «извращенное и подавленное чувство материнства», то опять тем хуже для них.

С легким и веселым о. Грациано утешается св. Тереза и отдыхает от слишком тяжелого и страшного для нее св. Иоанна Креста. Кажется ей иногда, что в о. Грациано нашла она более послушного и верного помощника для дела Реформы, чем в о. Иоанне, и что дело это он лучше понимает, чем тот. Эти два друга, два сына Матери Основательницы, соперничают не только из-за сердца ее, но и из-за всего ее великого дела. «Самоуничтожение есть не что иное, как отречение от воли Божией», – скажет о. Грациано об о. Иоанне Креста теми же почти словами, как некогда говорила в как будто шутливом, и на самом деле очень серьезном, «испытании», vejamen, мать Тереза: «Да избавит нас Бог от людей таких духовных (как о. Иоанн), что они не допускают ничего, кроме совершенного созерцания».

Дважды будет просить Тереза о. Грациано, когда он сделается начальником о. Иоанна, о «милости» для него, но тот, притворяясь, что не понимает ее, ничего ей не ответит, а, сообщая об основании новых обителей, умолчит об участии о. Иоанна в этом деле.

Но если тот соперничает с о. Грациано, то лишь в высшем порядке, где не может быть зависти, а может быть только жалость. Слишком хорошо видит у него Иоанн такую же точно, как у Обутых в их распре с Босоногими, «жажду власти и церковного вельможества». Может быть, и сама Тереза видит в о. Грациано эту «неисцелимую язву» и предчувствует, что рано или поздно он превратится окончательно в восковую куклу.

В 1578 году, в самые черные дни гонений Обутых на Босоногих, скажет она о злейшем враге своем и Реформы, генеральном викарии обоих Кармелей, о. Николае Дория: «Я его очень люблю и почитаю в Господе», и успокоит о. Грациано: «Вы ничего не увидите от него, кроме добра, он не причинит вам никакого страдания». Этому предсказанию не суждено было исполниться: Дория не только причинит о. Грациано «страдание», но и убьет его. Это лучше Терезы предсказал ему о. Иоанн, когда в Лиссабонском Капитуле о. Грациано подал голос за Дория: «Выбран им в начальники тот, кто его расстрижет». В 1592 году, за «мятеж и непослушание Церкви», о. Грациано действительно будет расстрижен, и тот, кто «избран был Пресвятой Девой Марией для восстановления Кармеля», будет скитаться нищим и умрет жалкою смертью в изгнании. «Что она со мною сделала!» – может быть, умирая, подумает с горечью «возлюбленный сын» о любящей матери.