Филип Янси - Где Бог когда я страдаю?

Мы становимся похожи на Геркулеса, ведущего битву с многоголовой лернейской гидрой: находим все новые аргументы, чтобы оспорить доводы агностиков, но каждый наш аргумент разбивается о все новые примеры людских страданий. Страдание подобно вопросительному знаку, который рыболовным крючком впился в человеческое сердце. Как часто христианская апологетика выливается в жалкие извинения, превращается в смущенные расшаркивания!

Загадка страдания — одна из неразрешимых тайн. А философы сплошь и рядом пытаются подойти к ее решению с позиций логики, словно она — математическая задачка. Но моя книга не для философов, для них пишут писатели другого уровня. Когда пишу я, у меня перед глазами — прикованная к больничной кровати Клавдия Клэкстон. Человека, столкнувшегося со страданием, логические умозаключения волнуют меньше всего. Наши страдания реальны, как реальны были страдания Клавдии: утрата красоты и молодости, покрытая язвами глотка, страх неизвестности. А если — смерть? А что будет с ее мужем? От собратьев–христиан Клавдия выслушала много противоречивых советов. Но можно ли им верить?

Прежде чем приступить к работе над этой книгой, я беседовал с христианами, прошедшими через такие страдания, которые многих никогда не коснутся. Образ жизни им диктовала боль. Их день начинался с боли и ею заканчивался — если им, конечно, удавалось заснуть. А потом судьба столкнула меня с людьми, больными проказой. Они не ощущали физической боли, но отчаянно жаждали ее почувствовать. Эти страдальцы стали моими проводниками — они ввели меня в мир страдания, они показали мне, что значит в этом мире вера во Христа.

Прежде всего я хочу взглянуть на боль глазами биолога: образно выражаясь, рассмотреть ее под микроскопом, понять, какую роль она играет в жизни человека. Затем я попытаюсь взглянуть на мир с высоты птичьего полета. Меня интересует «вид сверху», Божий замысел. Неужели Бог совершил ошибку и боль — Его грандиозный промах? А напоследок я задамся вопросом: как следует реагировать на страдания — и наши собственные, и наших близких? Как и чем помочь страдальцам?

Возможно, когда я в очередной раз свалюсь от гриппа и буду метаться в жару по постели, все мои выводы о боли покажутся мне неверными и неутешительными. Зато, работая над этой книгой, я, как христианин, пытающийся постичь замысел Бога о мире, узнал очень многое. Я стал лучше понимать смысл боли и страдания. Мое отношение к Богу изменилось.

Я сижу в великолепном концертном зале Чикаго. Только что я с радостным воодушевлением слушал произведения Моцарта и Бетховена. Теперь настал черед длинного и сложного концерта Прокофьева. Прокофьев — совсем другое дело. Кровь, до этого притекавшая к голове, уже отлила к желудку, который переваривает воскресный завтрак. Я начинаю клевать носом.

В зале тепло и душно. Постепенно звуки разных инструментов начинают сливаться в монотонный гул. Веки наливаются свинцом. Спохватившись, я оглядываюсь вокруг и вижу множество разодетых любителей музыки, которых уже сморил сон. Тогда решаюсь и я: подперев голову рукой и опершись на подлокотник кресла, я проваливаюсь в дрему. Музыка замирает где–то вдали…

Бах! Мои руки–ноги раскинулись в разные стороны, плащ упал на пол. Зрители на соседних сиденьях бросают на меня неодобрительные взгляды. Я смущенно поднимаю плащ, усаживаюсь прямо и пытаюсь вслушаться в музыку. В висках у меня пульсирует кровь.

Что произошло? Когда меня охватила сладкая дрема, мой организм оставался на страже. Сознание отключилось, но рефлекторная система продолжала бодрствовать. Во внутреннем ухе есть орган равновесия — полукружные каналы, которые заполнены жидкостью и выстланы чувствительными волосками. Когда голова стала наклоняться вперед, волоски уловили, что я вот–вот потеряю равновесие. Голова уже почти стукнулась о спинку стоящего передо мной кресла — и тут внутреннее ухо просигналило тревогу. И руки внезапно раскинулись в стороны, голова резко дернулась вверх, а тело судорожно подскочило в кресле. Цирковой трюк, вызвавший всеобщее осуждение, был всего–навсего экстренной мерой, предпринятой организмом: нервная система попыталась предотвратить падение. Вот какие сложные процессы происходили в моем организме, когда я плавно погружался в сон.

Болевая система подчиняется примерно тому же механизму, что и сигнальная система органа равновесия, которая сработала в концертном зале. Датчики боли предупреждают мое тело об опасности — БОЛЬНО! — и я тут же обращаю внимание на поврежденный орган.

Но, несмотря на явную пользу, которую приносят многочисленные «предупреждающие датчики», люди не ценят болевую сигнальную систему. Она — предмет жалоб и объект неприязни. Мне еще не довелось прочесть ни одной поэмы, восхваляющей достоинства боли, или полюбоваться воздвигнутым в ее честь памятником. Мне не приходилось слышать посвященного ей гимна. В лучшем случае боль воспринимают как досадную неприятность.

Те, кто верит в любящего Создателя, плохо представляют себе, как истолковать смысл боли. В минуту отчаяния многие христиане готовы признать, что считают изобретение боли ошибкой Творца. И в самом деле, Он мог бы придумать более комфортный способ передачи сигналов опасности. Прежде я был согласен с этой точкой зрения.

Но сейчас я убежден, что дурную славу боль приобрела совершенно незаслуженно. Мне кажется, нам не хватает стихов, памятников и гимнов, прославляющих боль. Почему мой взгляд изменился? Потому что при пристальном изучении, при рассмотрении под микроскопом, болевая сигнальная система организма открывается с другой стороны. В своих размышлениях о боли я буду отталкиваться от ее роли в организме человека. Зачем мне нужна боль? Что хочет сказать мне организм, когда у меня что–то болит?

Итак, отправная точка моего исследования — боль крупным планом. О фундаментальной функции боли забывают те, кто с негодованием вопрошает: «Где Бог, когда я мучаюсь от боли?» Я проштудировал множество философских и богословских трудов, посвященных вопросам боли. И что? Авторы в лучшем случае приходят к формальному признанию, что боль способна выполнять ряд полезных биологических функций. Но болевая сигнальная система заслуживает гораздо большего внимания: ведь она говорит о гениальном замысле Творца.

Давайте взглянем лишь на один орган человеческого тела — кожу. Эта эластичная и в то же время прочная одежда покрывает все тело, защищая его от неисчислимых опасностей окружающего мира. На поверхности кожи сосредоточены миллионы нервных рецепторов — болевых датчиков. Болевые рецепторы не разбросаны в случайном порядке — их расположение соответствует нуждам тела.

Ученые исследовали чувствительность кожи человека. Во время опытов они завязывали глаза испытуемым (беднягам студентам–медикам) и измеряли различные параметры. Например, при каком минимальном давлении человек ощущает прикосновение к коже постороннего предмета. В результате была получена шкала значений абсолютного порога чувствительности, выраженных в граммах на квадратный миллиметр поверхности кожи:

Кончик языка чувствителен к давлению в 2 грамма

Пальцы — 3 грамма

Тыльная сторона кисти — 12 граммов

Задняя сторона предплечья — 33 грамма

Подошва ноги — 250 граммов

Мы видим, что для кожи, хотя она и является единым органом, характерен широкий диапазон чувствительности к внешнему давлению. Языком мы проделываем весьма замысловатые действия: произносим слова или выковыриваем из зубов остатки пищи. Пальцами перебираем струны гитары, пишем письма и ласкаем любимых. Соответственно, чувствительность кожи в этих зонах должна быть высока.

Что касается менее деликатных областей, то вряд ли им нужна столь высокая чувствительность. Если бы кожа стопы столь же тонко воспринимала малейшее давление, то мозг, вынужденный постоянно прислушиваться к ее сигналам, быстро переутомился бы. На стопу все время воздействует множество раздражителей! Человек идет, на ногу давит обувь, стопа чувствует вес тела. Так что если пальцы или кончик языка способны ощутить нежное прикосновение перышка, то другим частям тела потребуется хороший шлепок, чтобы они уловили сигнал и передали его в мозг.

Исследования порога чувствительности лишь немного приоткрывают нам удивительные свойства болевой сигнальной системы. Оказывается, в разных ситуациях кожа воспринимает силу давления по–разному. Например, взяв в одну руку письмо весом в тридцать граммов, а в другую — в тридцать пять, я смогу сказать, какое из них тяжелее. Но если у меня в одной руке пакет весом пять килограммов, а в другой — пакет на тридцать граммов тяжелее, то разницы между ними я не почувствую. Пожалуй, я смогу ощутить разницу только в триста и более граммов.