Василий Ирзабеков - Тайна русского слова. Заметки нерусского человека

Но раз уж инициатива озвучена, запущена в оборот, мне думается, писателям России грешно было бы отдать ее на потребу массмедийным вещунам. Уж они-то умеют смысл любой директивы развернуть так, что ее и мать родная не узнает.

В отдельных наших изданиях, в том числе и в «Литературной газете», уже появились первые массированные отклики на президентский почин. Все вроде бы правильно в этих откликах, но впечатление такое, что уже многие годы мы топчемся на месте. Возмущаемся по поводу тотального сокращения школьных программ по литературе и языку или по поводу эпидемического засорения национального языка иностранной лексикой, молодежным, блатным жаргоном. Все правильно! Но кому эти стенания раз от разу адресуются? Верх отваги, когда они адресованы какому-нибудь глухонемому министру.

Но если глава государства поручает нам сей год языка, отдадим и мы ему сполна год наших тревог, болей, рабочих предложений и… ответных поручений. Да-да, поручений и наказов. Видится, что таким общим писательским ответом должна бы стать писательская книга. Пусть в ней рядом с классическими высказываниями о русском языке из уст Пушкина и Тургенева, Ломоносова и Ахматовой, протопопа Аввакума и Смелякова прозвучат раздумья Василия Белова и Михаила Алексеева, Распутина и Сегеня, Лобанова и Барановой-Гонченко, Личутина и Потанина, якута Лугинова и белоруса Чароты, украинца Олейника и русского курда Раша.

И тогда мы скажем, что не зря прожили этот год и нагрузим душеполезным чтением на целый год – или на еще больший срок? – Владимира Путина. И конечно же не его одного. Всяк имеющий уши, да услышит.

Но это, так сказать, к вопросу о предпочтительном жанре. А теперь несколько предложений и по поводу предполагаемого содержания.

Начну с позорного, как теперь совершенно очевидно, понятия «русификация». Многие из нас прекрасно помнят, как это начиналось. «Русификация» – вроде бы маленький, но очень важный раздел сценария по имени «Развал», написанного не нами, но для нас, то есть против нас. В конце 80-х мне довелось присутствовать в Большом зале Центрального дома литераторов на представительном писательском собрании, которое вдруг, по обычаям той поры, замитинговало. Писатели с Украины, Белоруссии, из республик Кавказа и Средней Азии дружным хором зарыдали: «Русификация»… «О, как мы страдаем»… «Нас погубит русификация!»

Вел ту митинговую спевку Чингиз Айтматов. С вальяжностью мудрого аксакала он даже делал какие-то утихомиривающие дирижерские пассы. Но маститые жертвы «русификации» от этих пассов еще пуще гомонили. Под впечатлением того действа я написал для «Литературной России» статью «Филологические войны». Да, так уж получилось, что в войне за развал СССР очень активно, в самом авангарде участвовали как раз братья-писатели. Как говорится, иных уж нет, а те далече. Но оттого не легче. И потому не станем забывать этой своей общей вины. Хотя вопили тогда немногие, а промолчало-то большинство. И вот понеслось: валили памятники «русификатору» Пушкину, закрывали русскоязычные школы, издавали на местах указы, ставящие русский язык в положение изгоя… И к чему в итоге пришли?

Два или три года назад я вдруг увидел – на канале «Россия» или «Культура» – посла Киргизии в Люксембурге Чингиза Айтматова. «А как вы относитесь к русификации?», – спрашивает журналистка у бывшего любимца читающей публики, на сей раз какого-то унылого, если не сказать побитого. «Что вы, что вы, – вздрагивает мэтр, – ну какая русификация? Никакой русификации не было и в помине… Мы все очень благодарны великому русскому языку…» Как же не быть благодарными, если тот же Айтматов или Василь Быков писали и печатались исключительно на русском и если большинство писателей из республик и автономий становились известны не только советскому, но и мировому читателю лишь благодаря бескорыстному посредничеству русского языка.

Быть языком-посредником в государстве, населенном множеством разноязыких народов, – великая, многотрудная и, как видим, далеко не всегда благодарная служба. Это особая историческая судьба державостроительного языка, языка-собирателя. Такой язык не получится утвердить самым демократичным декретом и его невозможно вдруг заменить на другой: в США, допустим, английский на мексиканский или даже немецкий, а у нас русский – на татарский или хантыйский.

Великий русский ученый уходящей эпохи академик Олег Трубачев сказал на эту тему слова поистине пророческие: « Нам, огрубевшим от нашей материально неблагополучной жизни, самое время напомнить, что крушение материального Союза ССР не означает полного и бесповоротного его крушения, ибо последнее, смею надеяться, не затронуло лучшую, в полном смысле слова нетленную часть нашего союза, о которой я имею кое-что сказать уже профессионально как языковед, ибо это – языковой союз, русский языковой союз ».

Вслушаемся еще раз в это вдохновляющее определение: «нетленная часть нашего союза». Ведь что бы мы ни думали, что бы ни говорили об изъянах и пороках социализма, об историческом несовершенстве СССР, он сохранил от нематериального наследия старой России, пронес и сберег для России XXI века, и, надеемся, не только для нее, эту великую духовную скрепу – «русский языковой союз». Я посмею договорить за академика Трубачева: «русский языковой союз» – как самое совершенное произведение Советского Союза.

Лишь бы не растерять, не разбазарить на циничных торгах нынешней плутократической интернационалки это наше общее наследие. Пребудет оно – пребудут и другие языки, национальные культуры России, собираемые и обслуживаемые русским языком. Между тем опасность ущербов и утрат не только не убывает, но, возможно, в ближайшие годы еще и возрастет.

Дело в том, что одновременно с упразднением системы государственных издательств у нас в стране почти повсеместно стала рушиться культура издательского дела. Имею в виду, прежде всего, качество отбора, а затем и редактирования литературных и журналистских текстов. Классический редактор недавних еще десятилетий – какое это было живое сокровище! Как он, а чаще она, умели терпеливо воспитывать в неряшливом авторе чувство высокого стиля, ответственности за слово, за его благородный грамматический строй и звуковой лад. Вспомним: кто у нас одним из первых вводил в литературу азы редактирования? Пушкин. Перечитаем его письма с подробными разборами всякого рода смысловых и стилистических огрехов в стихах своих друзей. Никакой снисходительности при очевидной доброжелательности.

А корректоры? Где теперь услышишь это доброе пчелиное жужжание, исходившее из корректорских комнат в издательствах и редакциях газет? Кто нам теперь выправит перепутанные падежи, неправильные согласования слов, кто заметит лишние или пропущенные запятые? Итак, снова мы упираемся в катастрофу школьного дела. Пока школа не начнет воспитывать грамотного читателя, прививать ему чувство стиля, откуда возьмутся грамотные писатели? Вот почему уже второе десятилетие длится наш дрейф в страну Графоманию… Мы даже не в состоянии показать сегодня своим детям и внукам, что такое каллиграфия. Перьев у нас таких нет, тетрадочек таких, чернильничек таких не стало. А ведь для множества поколений любовь к родному слову, самая, может быть, бескорыстная из всех видов любви, начиналась с красиво написанной буквы родного алфавита.

Я в состоянии назвать сейчас лишь крохотную толику тех позиций, которые имеют право быть включенными в предполагаемую книгу наших ответов на вызов Года русского языка. Если наш пленум и наш Собор поддержат идею создания книги-ответа на вызов времени, книги, которая могла бы стать учебным пособием в каждой школе, домашним чтением в каждой семье, то предложу напоследок и название для нее.

Его не нужно искать долго.

Владимир Личутин

Разговор о русском языке – больной и тревожный для всякого совестливого человека, и конца краю ему не будет, пока земля наша озабочена будущим и хочет радостно жить. Особенно нынче, когда грустно и тревожно в России, когда много развелось пустословья, сквернословья и злословья, когда русскому человеку выставлены на пути всякие препоны и рогатки, когда русским называться стыдно, укорливо, словно бы великий народ и не «вынянчил» огромные студные пространства, поистратив силы и здоровье.

Конечно, не хлебом единым жив человек. Хлеб приходит и уходит, как и всякий злак, в свой черед, чтобы, умерев, родиться вновь, но добрая, совестная, учительная книга остается надолго, и от нее кормится наш всеобщий дух. Кстати, и с житенным караваем не так все просто; он не только насыщает утробу, но поновляет кровь, вместе с тем и душу и невольно участвует в создании слова. Сейчас мы все охотники до мяконького и тепленького – ну и слава Богу, значит ожили. Но ведь в годы предавние нашими предками было сказано остерженье: « Да не едим хлеба горячева и гораздо мяхкова, но пусть переночует, ибо от него многие стомаховы (животные) болезни приключаются ».