Протоиерей Александр Шмеман - ВОДОЮ и ДУХОМ

«…Совлечену и отрешену, горе руце имуща…». Крещаемый избавлен от всего того, что скрывало от него ранее его положение раба, что делало его лишь по видимости свободным человеком, даже не знающим о своем рабстве, о своей нищете и о своей тюрьме. Теперь он знает, что был пленником — «а пленники ходят раздетыми и разутыми» [11]. Он отбросил все, что маскировало его рабство, его принадлежность сатане. Он «знает, от какого зла он избавлен и к какому добру он спешит…» [12]. Его воздетые руки показывают, что он подчиняется Христу, хочет быть Его пленником, ищет этого плена, который, по словам Иоанна Златоуста, «превращает рабство в свободу… возвращает с чужбины на родину, в Небесный Иерусалим…»[13]

И священник глаголет:

Отрицаеши ли ся сатаны, и всех дел его, н всех ангел его, и всего служения его и всея гордыни его?

И отвещает оглашенный, или восприемник его, и глаголет:

Отрицаюся.

(Этот вопрос и ответ повторяются трижды).

Вопрошает священник крещаемого:

Отреклся ли еси Сатаны?

И отвещает оглашенный или восприемник его:

Отрекохся.

(Этот вопрос и ответ повторяются трижды).

Таже глаголет священник:

И дуни, и плюни на него.

В период возникновения этого обряда его значение было очевидно как крещаемому, так и всей христианской общине. Они жили в языческом мире, который был пропитан pompa diaboli, т. е. поклонением идолам, участием в культе императора, обожествлением неодушевленных предметов и т. д. [14]. Оглашенный не только знал, от чего он отрекался, он сознавал также, к какой трудной жизни — поистине «неконформистской» и радикально противоположной образу жизни окружающих — обязывает его это отречение.

Когда же мир стал христианским и отождествил себя с христианской верой и христианским культом, значение этого отречения стало постепенно забываться, так что в настоящее время оно рассматривается как древний, анахронический обряд, как нечто курьезное, не требующее к себе серьезного отношения. Христиане так привыкли к христианству как неотъемлемой части их мира и к Церкви как религиозному выражению их мирских «ценностей», что само понятие напряженности или конфликта, существующих между их христианской верой и миром, исчезло из их жизни. И даже в настоящее время, после страшных крушений, которые потерпели все так называемые «христианские» миры, империи, народы, государства, многие христиане все еще убеждены, что, по существу, с миром все в порядке и можно с успехом принять его образ жизни и его иерархию ценностей и при этом выполнять свои «религиозные обязанности». Более того, сама Церковь и христианство рассматриваются, главным образом, как средство для достижения успешной и спокойной мирской жизни, как духовная терапия, снимающая всякую напряженность, разрешающая все конфликты, дающая тот душевный покой, который обеспечивает успех, стабильность, счастье. Сама идея, что христианин должен отречься от чего–то и что это «нечто» заключается не в нескольких явно греховных и безнравственных действиях, но, прежде всего, есть определенное видение жизни, некая система ценностей, суть его отношения к миру, что христианская жизнь — это «узкий путь» и борьба, — эта идея позабыта и не является больше ядром нашего христианского мировоззрения.

Страшная правда состоит в том, что подавляющее большинство христиан попросту не видит присутствия и действия сатаны в мире и поэтому не испытывает нужды в отречении от «дел его и служения его». Они не замечают явного идолопоклонства, пронизывающего идеи и ценности сегодняшней жизни и формирующего, определяющего и порабощающего их жизнь в гораздо большей степени, чем открытое идолопоклонство древнего язычества. Они закрывают глаза на тот факт, что демоническое состоит, главным образом, в фальсификации и подделке, в отклонении даже положительных ценностей от их истинного смысла, в представлении черного белым и наоборот, в тонкой и порочной лжи и смешении. Они не понимают, что такие по видимости положительные и даже христианские понятия, как «свобода» и «освобождение», «любовь», «счастье», «успех», «достижение», «рост», «самосовершенствование», — понятия, формирующие современного человека и современное общество, — могут на самом деле не соответствовать их действительному значению и быть орудиями зла.

А сущностью зла всегда была и есть гордыня, pompa diaboli. Правда о современном человеке заключается в том, что независимо от того, является ли он законопослушным конформистом или мятежным противником конформизма, он, прежде всего, есть существо, полное гордыни, сформированное гордыней, поклоняющееся гордыне и ставящее гордыню на первое место в своей шкале ценностей.

Таким образом, отречься от сатаны не значит отвергнуть мифическое существо, в чье существование даже не верят. Это значит отвергнуть целое мировоззрение, сотканное из гордыни и самоутверждения, из той гордыни, которая похитила человека у Бога и погрузила его во тьму, в смерть и ад. И можно не сомневаться, что сатана не забудет этого отречения, этого вызова. «Дунь и плюнь на него!» Война объявлена! Начинается битва, исход которой — либо вечная жизнь, либо вечная гибель. Именно в этом и состоит христианство. Именно это, в конечном счете, и означает наш выбор.

5. Исповедание верности Христу

И cue сотворшу, обращает его священник к востоку, доле руце имуща…

«…Обращает его к востоку…». Если поворот на запад во время отречения означает обращение к сатане и его мраку, то поворот к востоку означает обращение человека к райскому саду, взращенному на востоке, обращение ко Христу, Свету мира. «Когда же ты отрицаешься сатаны, — пишет св. Кирилл Иерусалимский, — разрывая совершенно всякий с ним союз, и древнее согласие со адом, тогда отверзается тебе рай Божий, на востоке насажденный, откуда за преступление изгнан был наш праотец. Означая сие, обратился ты от запада к востоку, стране света» [15].

«..Доле руце имуща…». Мятеж против Бога сменяется теперь покорностью, послушанием и согласием. «Обратись к востоку, опусти руки, поклонись», — с такими словами обращался епископ ко крещаемому в древнем обряде Константинопольской Церкви [16].

Затем крещаемый исповедует верность Христу.

И глаголет ему священник:

Сочетаваеши ли ся Христу?

И отвещает оглашенный, или восприемник, глаголя:

Сочетаваюся.

(Этот вопрос и ответ повторяются трижды).

«…Сочетаешься ли со Христом…». Здесь употреблено греческое слово suntaxiz, означающее связь, принадлежность, сочетание и прямо противоположное слову apostasiz, буквальное значение которого отпадение, разрыв. Это исповедание личной верности Христу при вступлении в ряды тех, кто служит Христу, клятва, подобная солдатской присяге [17].

Таже паки глаголет ему священник:

Сочетался ли еси Христу?

И отвещает:

Сочетахся.

И веруешь ли Ему?

Верую Ему, яко Царю и Богу.

Это решение и эта присяга принимаются раз и навсегда, они не подлежат пересмотру или переоценке в зависимости от обстоятельств, ибо «никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9, 62). Об этом свидетельствует переход от глагола настоящего времени несовершенного вида «сочетаваюся» к глаголу прошедшего времени совершенного вида «сочетахся».

Такое решение христиане называют верой. Слово это (pistiz по–гречески, fides по–латински) имеет более глубокий смысл, нежели то, которое придают ему люди сегодня, — согласие разума с набором правил и предписаний. Прежде всего оно означает доверие, безусловную преданность, полную отдачу себя тому, кому должно повиноваться и за кем должно следовать, что бы ни случилось.

Крещаемый исповедует свою веру во Христа как Царя и Бога. Эти именования имеют не одно и то же значение. Веровать во Христа как в Бога недостаточно, т. к. «и бесы веруют» (Иак. 2, 19). Принять Его как Царя или как Господа означает стремление и решимость следовать за Ним, посвятить всю свою жизнь служению Ему, жить в соответствии с Его заповедями. Вот почему раннехристианское исповедание Христа было исповеданием и провозглашением Его Господом, по–гречески Кurioz. Это слово на религиозном и политическом языке того времени содержало в себе идею абсолютной власти, требующей безусловного подчинения [18]. Христиан преследовали и осуждали на смерть за то, что они отказывались называть «господом» римского императора. «Ты еси един Господь», — возвещается в одном из самых древних христианских песнопений, Великом славословии, которое мы поем на каждой утрени, забывая иногда, что в этих словах заключен вызов всем земным властям и господам. Исповедовать Христа как Царя означает, что Царство, которое Он нам открыл и явил, — это не только Царство некоего далекого будущего, находящееся «по ту сторону» нашей жизни и поэтому не вступающее в конфликт или противоречие со всеми земными «царствами» и подданствами. Мы принадлежим этому Царству здесь и сейчас, и мы принадлежим и служим, прежде всего, ему, а потом уже и всем остальным «царствам». Наша принадлежность, наша преданность чему бы то ни было в этом мире — государству, нации, семье, культуре или каким–либо иным ценностям — действительны лишь постольку, поскольку они не вступают в противоречие и не искажают нашу преданность, наше сочетание Царству Христа. В свете этого Царства ни одна наша земная привязанность не является абсолютной, ничто не может претендовать на наше полное подчинение, быть нашим «господином». Особенно важно помнить об этом в наше время, когда не только мир, но даже сами христиане так часто абсолютизируют свои земные ценности — государственные, этнические, политические, культурные, — рассматривая их в качестве критерия своей христианской веры, вместо того, чтобы подчинять их единственной абсолютной присяге, которую они приняли в день своего крещения, в день своего зачисления в ряды тех, для кого Христос — единственный Царь и Господь.