Зоя Крахмальникова - Слушай, тюрьма !

Господь знает о нашем страхе, знает о страхе плоти и крови и принимает нашу плоть и кровь, становится подобным нам телесно. Чтобы мы стали подобны Ему в преодолении страха верой в воскресение.

Я стою у тюремного окна. Огонь уже вошел в меня. Каждая минута моего стояния вмещает в себя две мои жизни. Нет, три мои жизни: ту, долгую, до крещения, вторую жизнь - дорогу веры, дорогу к тюрьме, и третью - вот это стояние у тюремного окна.

Первая вещь, написанная мной после обращения ко Христу, называется "Лестница страха". Это была попытка сойти с лестницы страха, уйти в другое бытие, в жизнь веры, которая освобождает от страха.

Что же теперь? Разве я утратила веру? Откуда же страх?

Возлюбленные, огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете (I Пет. 4, 12-13). Я всегда с трепетом читала эти слова Апостола Петра, испытавшего страх у синедриона. Огненное искушение, посылаемое для испытания, чтобы участвовать в Христовых страданиях?!

Все мои оставшиеся силы я теперь трачу не только на то, чтобы скрыть страх, но чтобы победить его. Победить умом. Значит, сначала надо понять, откуда он.

МИР - ТЮРЬМА

По этим же коридорам водили и моего бывшего духовника, священника Дмитрия Дудко. Его взяли в облачении, с наперсным крестом. Облачение сразу же сняли, крест, конечно, тоже (у меня тоже забрали нательный крест и образок Пресвятой Богородицы), сняли с него и ремень, и шнурки с ботинок.

Я вижу, как он идет по этим лефортовским мосткам - маленький, крупноголовый, с седой длинной бородой. Его глаза, широко поставленные под большим, высоким лбом, встревожены. Они давно стали тревожными, хмурыми, мне даже казалось, мутными. Словно что-то замутило их.

Мы расстались с ним незадолго до его ареста, состоявшегося в день памяти Преподобного Серафима Саровского, 15 января 1980 года. Сказала, что ухожу от него. Он обиделся. "А если меня посадят?" - спросил он.

У нас давно не было духовного общения, его христианство все дальше, как думалось мне, уходило от Христа.

Теперь же в камере я с горечью вспомнила, как судила его. "Ты не был там!" - крикнул Дмитрий Дудко первому из духовных чад своих, осмелившемуся упрекнуть его во лжи.

Теперь я там, где был он. Я пройду его дорогой, теми же коридорами и с теми же конвоирами.

Я должна понять его, простить его, помочь ему.

В чисто выбеленной камере нет ни пятнышка на стене. Видно, ее недавно отремонтировали - в тюрьме идет ремонт. Это самая худшая камера, как выяснится потом, окно ее упирается в высокие стены хоздвора, оно промазано белым, здесь никогда не бывает дневного света. Потом, перед судом, по моей просьбе меня переведут в другую камеру, там будет изредка появляться солнце и в окно можно будет увидеть зеленеющее вдали дерево.

Наверное, он сначала был в этой же камере. Это - самая плохая камера.

За стеной постоянно что-то гудит, сыро и душно. Такие "безрадостные камеры" существуют "для раскрутки".

Это название я слышу от своей соседки, побывавшей в Бутырках "на спецу" (это значит - "на раскрутке". "Раскрутка" - подготовка преступника к поражению, к чистосердечному признанию, к самооговору, к оговору, к тому, чего добивается от него следствие).

Может быть, он в самом деле был в этой камере? Когда же на потолке появился белый крест? Такой, какой я хотела поставить на могиле моей мамы, но не успела. Широкий, из плотных брусков, сильный крест.

Моя сокамерница удивлена. Мы постоянно смотрим в потолок, лежа на "шконках" (железных топчанах). Креста не было... "Это кисти пробовали", говорит соседка неуверенно, она не хочет, не может, не должна верить в чудо.

Когда же пробовали кисти? Вчера? Но мы не покидаем эту камеру, нас водят на допросы по очереди, кто-то из нас всегда остается в камере. Да и совсем недавно не было еще креста. Мы постоянно смотрим в белый потолок.

Белый, сильный крест, правильной формы, православный. Это теперь моя икона, ведь крест с меня сняли. У меня, правда, есть крестик из спичек. Был ли такой у моего бывшего духовного отца? Библия у него была. Я жду, что и мне разрешат Библию.

На нем были облачение и крест, когда он пришел на мой суд. У нас были общие коридоры и общие конвоиры. Проходя по нашим коридорам, я жалела его, больного, старого, просидевшего уже один срок еще до рукоположения. Я протянула ему руки со скамьи подсудимых: "Благослови меня!"

Мы были одни с ним среди чужих, враждебных зрителей. И еще моя дочь. Только ее одну и пустили в "зрительный зал", оснащенный микрофоном и телекамерой.

Зал был заполнен тайными и явными сотрудниками госбезопасности.

"Благослови меня!"

Мы были одни среди ненавидящих и равнодушных. Я думала, что мы Церковь.

Если один падает - падают все. Страждет один - страждут все, все Тело.

Один встает - встают все. "Благослови меня!" Он осенил меня крестом. До того, как начал лжесвидетельствовать, и после того, как кончил лжесвидетельствовать. Он ничего не читал, не видел, не знал, хотя два эпизода из семи, приведенных в обвинительном заключении (а потом, естественно, и в приговоре), были связаны с ним. Меня судили за то, что я подписала письмо в его защиту и подарила его книгу своему сыну.

Облачение, которое ему вернули, и крест не помешали ему лжесвидетельствовать.

"Обвиняемая, у вас есть вопросы к свидетелю?" - "Нет, у меня нет вопросов". Нам запрещено судиться друг с другом у неверных. Они не поверили священнику Д.Д., не поверили в его благословение.

Нас ждет другой суд. Мы - не Церковь, мы должны стать Церковью. Меня благословляет Бог его рукой. Если один падает - падают все, если один стоит - стоят все. Тело Христово - Его Церковь не может уйти от креста.

А мир - тюрьма, думаю я в тюрьме. Мир создает подобное себе, необходимое для себя в первую очередь. Блага. Тюрьма - благо, она убережет его от внезапной смерти.

Человек, придя в мир, хочет жить в нем долго. Он не хочет умирать, для этого он строит тюрьму, чтоб она ограждала его от смерти. Он будет прятать в тюрьму тех, кто помешает ему жить долго. И жить в свое удовольствие. Кто кого? - вот роковой вопрос. Кто кого скорей упрячет в тюрьму.

"Или он меня убьет, или я должна его убить", - рассказывает мне молодая женщина в барнаульской тюрьме. Она убила своего отчима, когда ей было 18 лет. Сейчас она старше на восемь лет. Я рассказала ей о двадцатилетней убийце, встретившейся мне на одной из пересы-лок; со слезами раскаяния она признается мне, что хочет принять Святое Крещение. Моя барнаульская сокамерница не чувствует никакого раскаяния. "Или я, или он..."

Мир стал тюрьмой с тех самых пор, как человек обрел смерть и был изгнан из рая. Первенец Адама и Евы стал убийцей - с него начинается род убийц и изгнанников. Мир будет плодить изгнанников и заточать их в тюрьмы, а вместе с ними и тех, кто будет напоминать о завещанной Богом невозможности убивать. Потому что для мира важнее право на убийство, чем заповедь Бога не убий. Потому что, признав заповедь Бога, надо признать существование Бога.

С тех пор, как время разорвалось, с тех пор, как черные машины, развернувшись у моего дома, умчали меня и пятерых моих спутников (которые делали обыск в моем доме ночью), в черном разрыве времени, в бездне разрыва открылась изнанка и обнажились корни мира.

Тюрьма - изнанка человеческого бытия, благо, приобретенное миром для защиты себя, дорога в ад, дорога в небеса, черный туннель, осиянный светом Божественной Любви.

Сюда, в этот ад, в эту бездонную дыру, пришел воскресший Христос. И потому здесь, в преддверии ада, есть возможность обрести рай. Ведь разбойник, выведенный из тюрьмы для казни, распятый рядом со Христом, первый вошел в рай. За исповедание поруганного Бога.

Церковь - сердце мира, тюрьма - изнанка мира, они объединены крепчайшей связью. Господь пришел на землю, чтобы тюрьма стала дорогой на небеса, чтобы разбойник, исповедав в покаянии распятого, поруганного Бога, испытав такие же страдания, как распятый Бог, вошел с Ним в рай, в воскресение, в вечную жизнь.

Значит, Церковь начинается в тюрьме? Она начинается с исповедания веры: Ты - Христос, Сын Бога живого, --говорит Апостол Петр и становится камнем. На нем созидается Церковь. Этот камень так крепок, что его не могут одолеть врата ада, врата тюрем и лагерей.

Страх начал изнемогать во мне тогда, когда я стала понимать причину ненависти к "Надежде". Мученики, убиенные за веру. До тех пор мой обвинитель шел проторенным путем. "Марсианские разведки", "инопланетные службы"...

Пятьдесят лет назад этот прием (обвинение в сотрудничестве с японскими, люксембургски-ми и со всеми прочими, имеющимися на земном шаре и вне его разведками) дал желанные результаты. Земля насытилась кровью невинных*.

* Это действующий с ежовско-бериевских времен метод фабрикации так называемых уголовно-идеологических дел. Поскольку дела нет, следует извратить факты, подобрав и вырвав из контекста нужные для обвинений слова, цитаты, осудив автора цитат в том, что он куплен "подрывными центрами". Доказательств, естественно, нет, но в них ни следствие, ни суд не нуждаются.