А. Амман - А. Амман Путь отцов

Папа укреплял свою власть — как в метрополии, так и в самых отделенных провинциях. Он интересовался малейшими происшествиями, вникал во все раздоры. Он устанавливал требования к будущим епископам, обсуждал в Сицилии вопрос о сроках крещения, разъяснял Никите Аквилейскому, как должно поступать в случае варварского нашествия.

Иларий, епископ Арльский, силился подчинить своей власти все оставшиеся в границах Рима галльские провинции. Льва встревожило возросшее влияние арльского престола и епископа, которого он подозревал в затаенном намерении вырвать галло–романские епископаты из‑под папской власти. Папа восстановил епископа Безансонского, смещенного Иларием, и предписал Иларию созывать соборы лишь в пределах ему отведенной провинции. К папскому посланию был приложен соответствующий эдикт императора Валентиниана III, что дало повод воинствующим галлам, вроде Тиллемона и Кенеля, в ярости обвинить папу в принижении авторитета Церкви, в том, что он по слабости своей прибег к помощи омертвелой светской власти. Но епископ Арльский был человек святой; он подчинился.

Лев, конечно, не хуже Амвросия сознавал дряхлость Римской империи и явную немощь Равеннской власти. На смену Риму пришел Константинополь. Оказавшись лицом к лицу с Западом и варварами, византийский Восток превратился в христианскую империю.

ОТНОШЕНИЯ С ВОСТОКОМ

Хотя внешняя благопристойность сохранялась и за Римом оставалось право повсеместного вмешательства, однако разрыв между Востоком и Западом, между Константинополем и Римом при Льве Великом обозначился со всей отчетливостью. Путем юридических ухищрений недомолвки маскировались, однако психологическое отторжение шло своим чередом. Восток нимало не затронули пелагианские распри, хотя они разыгрались в восточной сфере. А христологические несогласия, от Нестория до Евтихия, напротив, остались сугубо восточными происшествиями. Ни один западный епископ в них не вникал. Рим сохранял лишь показной авторитет. Расколы чаще всего начинаются и завершаются в сердце, а не в законоположениях.

Поначалу осложнения с Востоком носили богословский характер. Первое адресованное в Константинополь послание Льва Первого относилось к монаху Евтихию, ему вменялось в вину возрождение несторианской ереси. Монах, возглавлявший монастырь с тремя сотнями иноков, был близок к константинопольскому двору. Он был глашатаем богословских последователей Кирилла, отнюдь не удовлетворенных решением 433 г. о единении. Официальное изобличение монаха подтвердил в 448 г. Константинопольский собор. При поддержке Диоскора, преемника Кирилла Александрийского, и всемогущего евнуха Хризафия, Евтихий обратился в Рим с протестом.

Папа Лев высказался по существу вопроса в догматическом послании, направленном епископу Константинопольскому (в истории за ним закрепилось название «Флавианского трактата»), где учение о двух природах Христа изложено со всей необходимой ясностью и отчетливостью.

Последующие события развертывались по предуказанной Кириллом схеме. Подстрекаемый Евтихием Феодосии созвал собор, которым заправляли сообщники того же Евтихия во главе с Диоскором Александрийским. На соборе опять‑таки ловко обошли папское послание, восстановили Евтихия и сместили его противников. Это постыдное представление сам папа назвал «ефесским разбоем», и название это осталось в истории.

Все приходилось начинать сначала. Новый собор был созван в Халкидоне, на азиатской окраине столицы. Догматические наставления папы Льва, изложенные во «Флавианском трактате», были торжественно провозглашены учением Церкви 25 октября 451 г. Папа одобрил постановления собора, за исключением уставного пункта 28, где заново утверждалось первенство константинопольского престола, уже признанное на вселенском соборе 381 г. Постоянный папский посланник в столице настаивал на соглашении, но Лев был непреклонен. Позиция «не слишком поддающаяся оправданию», как пишет монсиньор Батиффоль. Желая послужить римскому престолу, папа окончательно оставил помыслы о вселенском единстве. Эта неуступчивость не только затруднила отношения между Востоком и Западом, но и развела их по разные стороны образовавшейся расселины. «Единство не было нарушено, однако свелось к минимуму», — замечает Гюстав Барди.

Наконец, воспоследовали и прискорбные политические события. В 452 г. на Италию обрушился Аттила, он разграбил Венецию, уничтожил порт Аквилею и собрался идти на Рим. В отчаянии ничтожный император римский Валентиниан III был вынужден пойти на переговоры. В посольстве его сошлись консул, префект и папа.

«Аттила достойно принял посольство, — повествует историк Проспер, — и столь возрадовался присутствию римского первосвященника, что решил прервать войну и удалиться за Дунай, пообещав мир и в дальнейшем». На самом деле все было гораздо сложнее, и Аттила тоже отошел не просто так. Однако поступок папы потряс умы и послужил к укреплению папской власти.

Тремя годами позже преемник Аттилы Гензерих решил, что настало время овладеть Римом с моря. Флот его перегородил устье Тибра. В Риме началась паника. Императора убили собственные охранники. Папа Лев в сопровождении своего клира вышел навстречу царю вандалов. С ним ему не так повезло, как с Аттилой, однакож он получил заверение, что завоеватели не станут поджигать город и пощадят горожан. Город грабили четырнадцать дней. Из Рима нескончаемой вереницей потянулись повозки, груженные сокровищами храмов и дворцов.

В конце своего понтификата Лев Первый, так и не пожелавший признать за Константинопольским епископатом право первенства на Востоке, был вынужден обратиться к светским властям с просьбой обеспечить выполнение постановлений Халкидонского собора, ибо грозили возобладать монофизиты, отрицавшие двойственную природу Христа. Иной раз с фактами следует считаться больше, нежели с прерогативами, а просьба о помощи оборачивается куда более постыдным делом, чем отвергнутые уступки.

Лев Первый умер предположительно 11 ноября 461 г. и был погребен в ограде собора св. Петра, слева от входной галереи. По случаю переноса его мощей, в котором папа Бенедикт XIV участвовал как соборный священник, он был провозглашен в 1754 г. учителем Церкви.

ТВОРЧЕСТВО

Литературные сочинения папы Льва связаны с его обязанностями первосвященника. Наследие его состоит из двух частей: переписки и проповедей. Сохранилось 143 его послания, написанных за двадцать лет понтификата и позволяющих проследить его деятельность в Италии, в Галлии, в Африке, в Испании. Папа то и дело участвовал в решении вопросов вероучения и дисциплины. Двадцать писем адресованы Юлиану Хиосскому, его посланцу при дворе базилевса.

Папа Лев оставил нам ряд важных проповедей общим числом около сотни. Эти образцовые литургические тексты по большей части созданы в первое десятилетие его понтификата и относятся к событиям богослужебного круга: Рождеству, Богоявлению, Посту, Пасхе.

Лев не был склонен к импровизации, проповеди его всегда тщательно отредактированы. Папа заботился об изяществе слога, не оглядываясь, впрочем, на литературную моду. Фраза его развертывается великолепно и торжественно, как литургическая процессия. Величественное спокойствие этого римлянина подавляет эмоции и останавливает душевные порывы.

Речь его сообразна богослужению с его плавным и величавым ритмом. Он применял к месту параллелизмы и антитезы, ассонансы и рефрены, отяжеленные каденцией периоды, любезные уху римлян. Заботясь о сугубой выразительности, он изыскивал лапидарные формулы, уместные в языке богослужения.

Лев не был самостоятельным мыслителем. Образование его весьма и весьма хромало: нечего и сравнивать с Иларием, Амвросием или Августином. И к философии он относится едва ли не пренебрежительно: никаких отсылок к классикам. Он не знал греческого языка, что не могло не служить помехой, учитывая богословские распри. Источниками истин вероучения служили ему чаще догматические формулы и традиции, нежели богословские авторы, за исключением, пожалуй, Августина.

Он довольствовался элементарными понятиями, формулами, которые считал ключевыми, и никогда не возвышался над уровнем понимания слушателей. Он не толковал книг Писания, экзегет из него никакой. Библия для него — источник цитат–свидетельств. Чуждый метафизическому любопытству, он не стремился проникнуть в таинства веры, не затруднялся богословскими словопрениями. Учение о Троице сводилось для него к фразам Символа веры.

В проповедях его нет ни оригинальных мыслей, ни богословского пафоса, однако язык его красочен, звучен, и это скрашивает общие места. В переводе проповеди теряют всякую привлекательность — так подстрочник обнажает порой весьма скромные достоинства оригинала.

Лев не психолог, а скорее моралист, он куда лучше разбирается в жизненных перипетиях, нежели в таинственных глубинах души. Его больше привлекает разумность и упорядоченность, чем сердечность и проникновенность. У него нет ни тонкого чутья Петра Хризолога, ни простодушия Григория Великого.