Фома Аквинский - Сумма теологии. Том IX

Впрочем, благодаря умению предвидеть события задолго до их наступления даже лишённый навыка к мужеству может так подготовить свой ум к отражению опасности, как это делает мужественный в случае необходимости.

Сказанного достаточно для ответа на [все] возражения.

С десятым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что мужественный не использует в своём действии гнев. В самом деле, нелепо использовать в качестве инструмента своих действий то, что нельзя использовать по своей воле. Но человек не может использовать гнев тогда, когда хочет, по своей воле гневаясь и успокаиваясь. Ведь сказал же философ, что когда телесная страсть приходит в движение, она не прекращается сразу же по одному только желанию. Следовательно, мужественный не должен использовать в своём действии гнев.

Возражение 2. Далее, если человек способен сделать нечто сам, то ему нет нужды обращаться за помощью к чему-то более слабому и менее совершенному. Но разум способен самостоятельно совершать дела мужества, а гнев нет, и потому Сенека говорит: «Одного разума вполне достаточно для того, чтобы не только подготовить нас к действию, но и исполнить его. Можно ли представить себе большую глупость, чем обращение разума за помощью к гневу? Неколебимого к изменчивому, надёжного – к не заслуживающему доверия, здорового – к больному?». Следовательно, мужественный не должен использовать гнев.

Возражение 3. Далее, люди проявляют большее усердие в совершении мужественных поступков не только благодаря гневу, но также и благодаря страданию и влечению, в связи с чем философ говорит, что звери противостоят опасности от страдания или боли, а блудники совершают много дерзкого, повинуясь влечению[29]. Но мужество не использует в своём действии ни страдание, ни влечение. Следовательно, оно не должно использовать и гнев.

Этому противоречит сказанное философом о том, что «гнев содействует мужественному»[30].

Отвечаю: как уже было сказано (ΙΙ-Ι, 24, 2), мнения перипатетиков и стоиков относительно гнева и других страстей разнились. Так, по мнению стоиков, гневу и другим страстям нет места в уме мудрого и доброго человека, в то время как перипатетики, вождём которых был Аристотель, усваивали добродетельному гнев и другие душевные страсти, хотя и умеренные разумом. Впрочем, не исключено, что они расходились не столько во мнении, сколько в способе изложения. В самом деле, мы уже говорили (ΙΙ-Ι, 24, 2) о том, что перипатетики называли «страстями» все движения чувственного желания, которые подчас бывают вполне достойными. И поскольку чувственное желание подвигается предписанием разума так, что оно может способствовать более быстрому исполнению действия, они полагали, что добродетельные люди вправе использовать гнев и другие душевные страсти в том случае, если они умерены разумом. Стоики же, со своей стороны, называли «страстями» только неумеренные волнения чувственного желания, по каковой причине называли их слабостями или болезнями и полностью исключали возможность их [взаимодействия] с добродетелью.

Следовательно, мужественный в своём действии использует умеренный гнев, а неумеренный – не использует.

Ответ на возражение 1. Умеренный разумом гнев подчинён предписаниям разума, и потому человек может использовать его по своей воле, чего нельзя сказать о неумеренном [гневе].

Ответ на возражение 2. Разум использует гнев в своём действии не потому, что нуждается в его помощи, а потому, что он использует чувственное желание, равно как и телесные члены, в качестве инструмента. И при этом нет ничего несообразного в том, что инструмент менее совершенен, чем основной действователь (ведь молот менее совершенен, чем кузнец). Кроме того, Сенека был последователем стоиков, и эти его вышеприведённые слова направлены непосредственно против Аристотеля.

Ответ на возражение 3. Мужество, как было показано выше (6), обладает двояким действием, а именно стойкостью и нападением, и оно использует гнев не в действии стойкости, поскольку это действие разум исполняет сам, а в действии нападения, предпочитая в нём гнев другим страстям. Действительно, гнев стремится нанести удар по причине страданий, и потому именно он содействует мужеству при нападении. С другой стороны, страдание по своей природе уступает тому, что причиняет боль, хотя акцидентно и оно может содействовать нападению либо как являющееся причиной гнева, о чём было сказано выше (ΙΙ-Ι, 47, 3), либо как делающее человека готовым подвергнуть себя опасности ради избежания страдания. И точно также влечение по своей природе склонно к доставляющему удовольствие благу, которое противоположно противостоянию опасности, хотя акцидентно и оно подчас содействует нападению, а именно в той мере, в какой человек предпочитает рискнуть, чтобы не лишиться удовольствия. Поэтому философ говорит: «В тех случаях, когда мужество является следствием страсти, мужество от гнева, похоже, самое естественное, а если при этом человек проявляет мужество осознанно и ради [прекрасной] цели, то тогда это – истинное мужество»[31].

С одиннадцатым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что мужество не является главной добродетелью. Так, мы уже показали (10), что гнев – это ближайший союзник мужества. Но ни гнев, ни связанная с мужеством отвага не считается главной страстью. Следовательно, не до́лжно считать главной добродетелью и мужество.

Возражение 2. Далее, объектом добродетели является благо. Но непосредственным объектом мужества является не благо, а зло, поскольку мужество, по словам Туллия, смотрит в лицо опасностям и переносит трудности. Следовательно, мужество не является главной добродетелью.

Возражение 3. Далее, главная добродетель связана с тем, вокруг чего постоянно вращается человеческая жизнь подобно тому, как дверь вращается вокруг петли. Но мужество связано со смертельными опасностями, которые в человеческой жизни редки. Следовательно, мужество не должно считаться главной, или основной, добродетелью.

Этому противоречит следующее: Григорий[32], Амвросий в своём комментарии к [Евангелию от Луки] (Лк. 6:20), а также Августин называют мужество одной из четырёх главных, или основных, добродетелей.

Отвечаю: как уже было сказано (ΙΙ-Ι, 61, 3), главными, или основными, считаются те добродетели, которые в первую очередь вправе притязать на всё то, что принадлежит добродетели в целом. А одним из того, что принадлежит добродетели в целом, является то, что она, как сказано во второй [книге] «Этики», «действует устойчиво»[33]. Но мужество более всех остальных [добродетелей] заслуживает похвалы за устойчивость [или стойкость]. И при этом проявляющий стойкость заслуживает тем большей похвалы, чем более настоятельно его побуждают пасть или отступить. Затем, человек побуждается отступить от сообразного с разумом посредством как доставляющего удовольствие блага, так и доставляющего неудовольствие зла. Однако телесное страдание побуждает гораздо сильнее, чем удовольствие. Так, Августин говорит, что «к избежанию страдания стремятся сильнее, чем к получению удовольствия. Ведь даже самые дикие звери из страха перед страданием удерживаются от наибольших удовольствий»[34]. А из всех умственных страданий и опасностей главным образом боятся тех, которые приводят к смерти, и именно в отношении них стоек мужественный. Поэтому мужество является главной добродетелью.

Ответ на возражение 1. Отвага и гнев не содействуют мужеству в акте стойкости, который более остальных заслуживает похвалы за устойчивость, а между тем именно благодаря этому акту мужественный обуздывает страх, который, как было показано выше (ΙΙ-Ι, 25, 4), является основной страстью.

Ответ на возражение 2. Добродетель определена к благу разума, которое ей надлежит охранять от нападения зол. И мужество определено к телесному злу как к тому, чему оно противостоит, и к благу разума как к цели, которую оно предназначено охранять.

Ответ на возражение 3. Хотя смертельная опасность возникает редко, тем не менее, возможности для такой опасности возникают часто, поскольку по причине правосудности, к которой стремится человек, равно как и по причине других добрых дел, он наживает себе смертельных врагов.