Спиридон Кисляков - Из виденного и пережитого

Максим запел «Христос Воскресе». Радостно и светло стало у меня на душе. Сердце загорелось каким-то дивным пламенем, и я склонил колени и начал молиться Богу. Максим положил на мою голову свою левую руку и еще громче запел «Христос Воскресе». Когда он умолк, то на душе было сладко, что я готов был растаять от этой сладости.

Стало вечереть. Глядя на солнце, Максим начал торжественно говорить: «Будет время, и праведники просветятся как солнце в Царстве Небесном. Это — Дух Божий. О, дивен Христос! Он создал нас из небытия, вызвал в жизнь, обеспечивает нас всем необходимым, и через короткое сравнительно с вечностью время просветит нас славою Своею так, что мы подобны будем солнцу! Я думаю, что будет время, когда вся тварь ощутит Воскресшего Господа».

После этого Максим пал на траву и громко вскричал: «Господи, если возможно, то помилуй и спаси и диавола и всю его ратную силу. Георгий! Молись и люби Бога и всю Его вселенную и все Его создание. Чего себе не желаешь, того и самому дьяволу не желай. В нем есть еще сознание о Боге, может быть, это сознание дает ему еще возможность покаяться. Это моя жалость к творению Божию. Стало уже темно, нужно было идти домой».

— Скажи мне, дядя Максим, — обращаюсь я на прощание к нему, — что мне делать, чтобы быть любовью ко Христу?

— Я тебе сказал уже, а теперь и еще скажу: Будет время, когда Сам Бог укажет тебе, что нужно делать. Так дух во мне говорит: ради Христа всегда на все будь готов. Кто во Христе, для того нет страдания и смерти.

После этого Максим простился со мною и пошел еще дальше в глубь леса, а я отправился домой.

Дома я не мог ни пить, ни есть. Всю ночь сердце мое горело каким-то дивным огнем любви к Богу и людям. Сна не было. Мне казалось, что я был в другом мире, совершенно не похожем на настоящий. Несколько раз я принимался плакать. С этого именно мгновения мне стало всех и все жалко: жалко умерших, жалко живых, жалко всех людей без различия их национальности, веры, пола, возраста. Жалко всех животных, птиц, насекомых, жалко растений, земли, солнца, воздуха. «Дивный Максим! Славный Семен! — думал я. — Вас Господь наградил своею великою милостью. А я, что меня ожидает, могу ли я даже мечтать о такой духовной высоте, на какой стоят эти сыны Царства Христова». Назавтра, думал я, снова пойду в лес. Но не было суждено: я заболел, пролежал несколько дней, и приблизилось время моего отъезда из дому. Я отправился на ближайший вокзал. Только что выехал из своего села, как увидел ожидавшего меня Максима. Максим в полном смысле слова уже юродствовал. И в своих движениях, и в словах это был совсем не тот человек, каким я его встретил несколько недель назад в лесу. Говорил он отрывочно, речь свою пересыпал рифмами, понять его было очень не легко. Я весь путь плакал. Его слова, хотя и были непонятными, на зато они имели какую-то остроту и с необыкновенною силой проникали в мою душу. Когда мы стали подъезжать к вокзалу, Максим, не простившись со мною, побежал полем в лес, и только я его в этот день видел. Простившись с родителями, я отправился вновь в Петроград.

В Петрограде я поселился в Андреевском подворье на Песках. Здесь жить было очень тяжело от обид певчих, но я терпел. Случайно познакомился со мною келейник митрополита Палладия, и, не знаю почему, он спросил меня, не пожелаю ли я ехать в Сибирь миссионером. И вот 30 ноября, в день Андрея Первозванного, рано утром зовут меня к митрополиту. Являюсь.

Митрополит расспросил меня кое о чем и предложил ехать в Сибирь к Томскому епископу Макарию. Я согласился. Тогда митрополит дал мне письмо к епископу Макарию и деньги на поезд. Я так и ахнул: вот что значит Максим предсказывал!.. По железной дороге мне пришлось ехать только до Омска, а оттуда на лошадях, так как сибирская железная дорога только строилась. Епископ Макарий принял меня необыкновенно ласково. Прожил у него недели две и вынес самое лучшее впечатление. А на второй день Рождества отправился в Бийск к епископу Мефодию. Дорога в Бийск верст 700 была очень тяжела не столько трудностью пути, сколько нравственными соблазнами. Но Бог сохранил меня, и, я думаю, по молитвам епископа Макария. Очень и очень радушно принял меня епископ Мефодий. У него я прожил без определенного дела до 17 мая, а с этого дня меня, в качестве псаломщика, отправили с крестным ходом, который ежегодно ходил с иконой мученика Пантелеймона по окрестным селам и городам Бийского округа. Священником тогда в крестном ходе был дивный и благочестивый простой батюшка отец Иван Тамаркин, мордвин по происхождению. С ним-то я и отправился.

Под Троицын день видел я такой сон, который произвел на мою душу очень сильное впечатление. Снилось мне, что я в Петроградском Исаакиевском соборе. С левого клироса ко мне подходит Апостол Петр и на ухо шепчет: «Отныне будешь говорить все Божественное». А Павел в монашеском клобуке с тихой улыбкой благословил меня, но ничего не сказал. Я когда утром поднялся с постели, то почувствовал необыкновенную радость в себе. И с этого самого дня я начал говорить проповеди! Проповеди мои казались настолько сильными слушавшим, что съезжались слушать их окрестные священники, старообрядцы. Я казался им какой-то загадкой. Многие спрашивали меня, где я учился. Бог свидетель, с этого дня тысячная толпа следовала по пятам нашим. Бывало еще так утром, народ уже покрывал собою какой-либо покат горы и ждал от меня слышать Слово Божие. Бывали и такие случаи, что в вечерние часы народ в большом количестве ожидал моего появления и после трех-четырех проповедей приходил в такое сильное рыдание, что мне самому становилось жутко. Многие женщины даже перед всем народом говорили свои грехи, и весь народ следовал их примеру. Священник местный тут же разрешал их грехи, а на другой день причащал Святым Тайнам. Бывало, что на таких местах строили часовни и даже храмы. Три года с мая месяца и по первое октября изо дня в день я говорил слово Божие в Томской губернии. Некоторые священники были этим недовольны, но большая часть из них меня любила. Епископ Мефодий в это время был моим руководителем, наставником и благодетелем. Многим я ему обязан... Кроме участия в крестном ходе, я еще ездил на Алтай с отцом Михаилом. Алтай на меня произвел очень сильное впечатление. Здесь мне привелось не раз слушать славного миссионера и поучиться у него многому.

На третий год епископы дали мне полномочие повсеместно говорить проповеди. Но случилось так, что я на время вовсе лишился проповеднического дара. Случилось нам остановиться в большом селе, и мне отвели квартиру в доме одного купца, а у него была дочь, молодая девица, прекрасная, как ангел. Здесь дьявол поверг меня к своим ногам: я пал с этой девицей. Не знаю, как это и случилось. Она много плакала о своей невинности, но я чуть не умер. Мне казалось, что все погибло, что я погубил ее и сам погиб. Родители узнали, но нам ничего не говорили. И как ни сильно было мое раскаяние, страсть была еще сильнее. Я теперь, грешным делом, думаю, не было ли все это делом самих родителей. Я решил жениться на ней. Но Бог судил иначе: она простудилась и от воспаления легких умерла. С этого момента исчезла сила моих проповедей и оставила меня самая молитва и любовь к Богу на время. Я много об этом скорбел, тосковал, молился, но уже не было прежних духовных сил. И я решил отправиться паломником во Святую Землю.

На пути в Палестину я заехал к родителям, которые уже готовились к переезду в Сибирь, в Барнаульский уезд. Посетил я по пути своих друзей в Константинополе и на Афоне и съездил на поклонение святому Спиридону Тримифунтскому в городе Керкеро.

Горячо я молился у мощей угодника Божия. Настоятель показал мне лицо святого, я держал его руку. Рука его была мягкая и гибкая, борода почти вся выпала, ротик немножечко приоткрыт, цвет лица землянистый. Две недели я прожил здесь среди природы дивной красоты. Наконец приехал и в Палестину и ровно два месяца прожил в Иерусалиме, несколько раз побывал у Гроба Господня и Гроба Божией Матери и путешествовал по окрестным святыням Господним.

У Гроба Господня я себя чувствовал очень и очень нерадостно. Я первый раз в жизни увидел такую страшную торговлю святыней Христовой. Что ни шаг паломника, то деньги, деньги и деньги. Идут паломники прежде всего в патриарху. Он умывает им ноги вместе с их карманами. Греки внушают паломникам, что если у кого дети умерли некрещеными или родственники — тяжкие грешники, убийцы, то для искупления их душ необходимо здесь при Гробе Господнем отслужить Божественную Литургию, так называемую «разрешительную». «Эта литургия от всех грехов разрешает», — увещают греческие монахи наших русских паломников. И те верят и платят по 25 рублей за имя. Литургию в этом случае служит какой-либо епископ и во время Великого Выхода поминает этих покойников и читает разрешительную молитву. Это на меня произвело очень тяжелое впечатление. Такое же впечатление производит ужасная торговля священными предметами. Здесь целые кадки, нагруженные маленькими флакончиками с миром от святителя Николая, кресты и иконки из Мамврийского дуба и пр. и пр. Монастыри со всеми их святынями отдаются в аренду. Торгуют греки всем, чем только можно: Гробом Господним, Таинствами Церкви, святыми мощами, торгуют Самим Христом...