Карл Мунк - Один

Аксель, сколько помнил себя, рубил лес. Подсекал топором вековые стволы. В стороны разлетались острые белые щепы. Поднатужившись, наваливался на ствол всем телом, надрывая мышцы. Древо кряхтело, цепляясь бесполезными уже волокнами за отторженные от кроны корни, а потом со стоном падало. Саранчатами налетали подростки, обрубая ветви, оттаскивая в сторону. А Аксель приступал к очередному стволу. Он даже любил этот момент, когда цепкий взгляд выхватывал очередную жертву и густой толпе сородичей. Дровосек мог бы поклясться, что деревья знают и чувствуют этот момент его внутреннего выбора, и даже способны раньше его выделить из толпы предназначенного на заклание. Это давало Акселю ощущение собственного могущества – сын бедной деревенской побирушки, вечно в драных лохмотьях и красным от бесконечных простуд носом, Аксель рос диким волчонком, не приближаясь к сверстникам. Впрочем, деревенские ребятишки тоже не пылали желанием принимать отщепенца в свой, жестко очерченный детской бездумной жестокостью, круг. Аксель научился одиночеству. И лишь в лесу, вначале помощником лесоруба, а потом, обновив и свой первый собственный топор, он распрямил спину и распрямился внутренне. Тут некому было приставать с дурацкими советами, тут не было никого, кому бы Аксель застил свет или заступал дорогу. Лес юноша считал своим домом и своим владением. Он сторонился и товарищей, стараясь опережать прочих и уходя все дальше и дальше, вгрызаясь топором в чащу. И там, недосягаемый и для самого чуткого уха, Аксель часами вглядывался в придуманный им мир меж зеленых ветвей. Этот мир он населил фантазиями, простенькими, простодушными, но кому дело до того, раз Аксель никого не собирался впускать в свои владения.

В мечтах юноши-дровосека лес становился огромным дворцом, который населяли веселые крылатые люди, совсем не похожие нравом и привычками на его вечно озабоченных пропитанием или иной нуждой односельчан. В сени дуба обитал старый и мудрый Бельторн, такой толстый, что мог лишь сидеть, тяжело отдуваясь. Зато не было такого вопроса, на который Бельторн не дал бы верный ответ, тем более и спрашивать и отвечать Акселю приходилось самому.

– Сколько на небе звезд?

– И где начинает свой путь родник?

– Где у бесконечности конец?

– И кто меня ждет?..

И мудрый толстяк послушно выслушивал юношу и, чуть поразмыслив, готов был часами рассказывать о каждой звезде, в сумерках просыпающейся на небосводе. И готов был, если б не неподъемный вес, показать уютную норку лесных родничков. Вот только кто ждет его на пороге, прикрыв ужин тряпицей?! Бельторн лишь вздыхал. Кто ждет сироту, если нет в нем нужды?

В зарослях прибрежного ивняка селились смешливые феи, резвые хохотушки. Аксель не раз укорял вертлявых девиц за легкомыслие, но на уговоры девушки лишь хихикали.

– Ах, надоел! Жизнь коротка, так стоит ли тратить время вначале на то, чтобы выдумывать какие-то правила, а потом жить для того, чтобы их выполнять?! – и со смехом уносились прочь, резвиться на лесных полянках и петь немудренные песенки ни о чем, вся прелесть которых в том, что они похожи на погожий день.

Были во дворце Акселя богатые бездельники – а как же без них? И суровые стражи, зорко стерегущие зеленые залы – их Аксель обходил на цыпочках, шутливо приветствуя. Стражи злились, но уйти с поста не осмеливались, опасаясь гнева своего господина и повелителя Акселя.

А там, где серебристые тополя взметнули в надменной неприступности свечи крон, там обитала Майя. К ней приближаться юноша не осмеливался, лишь изредка позволял себе бросить в ту сторону взгляд.

Постепенно игра захватила его. Он разучился отличать действительность от выдумки, вернее, его зеленый дворец стал для юноши куда большей реальностью, чем все, чем он жил до сих пор.

Необходимость отлучаться, оставляя обитателей дворца без присмотра, а Майю без его забот, Акселя раздражала.

Инстинктивно он чувствовал, что самое интересное происходит тогда, когда он вместе с другими таскает распиленные колоды к запряженным волами телегам или уходит за мукой в деревню.

Среди людей Акселя ничто не держало. После смерти матушки, спокойной и принятой с ожидаемым смирением, и людям не приходило в голову удерживать молодого лесоруба.

А Аксель становился все мрачнее, надолго забрасывая работу или оставляя на потом.

Часами мог лежать на траве, заложив руки за голову, представляя всю землю бесконечным зеленым дворцом, пока стук чужого топора или смех детишек, вломавшихся в заросли лесной малины, не разрушали иллюзию. Как далеко бы не уходил Аксель от мира людей, всегда что-то спешило ему напомнить о том, что юноша так стремился забыть. Тогда Аксель пускался на хитрость. Его день начинался с сумерками, а на рассвете он забивался в свою хижину, исподтишка следя за односельчанами. Сидел в полудреме, мечтал. Тонкие стены не могли уберечь от звуков, доносившихся с улицы, и тогда Аксель скрипел зубами, почти ненавидя себя за то, что родился человеком. Людей, куда не сунься, было слишком много. Двое, даже один, если не молчит – много. И Аксель уходил либо до того, как проснется деревня, либо после того, как уснет даже самая любопытная деревенская дворняга.

– Майя! – окликнули подруги высокую светловолосую девушку. – Тебя опять разыскивает этот юный дровосек из деревни!

Майя резко повернулась на голос. Прозрачное платье, облегавшее фигуру, вихрем крутнулось, обвиваясь вокруг обнаженных ног.

– Что мне за дело? – пожала девушка плечом. Чему-то рассмеялась, поднимаясь в воздух и направляясь к густо поросшим зеленью холмам. Среди кудрявых крон, невидимые для смертных, возвышались молочно-белые купола жилищ друидов.

Племя друидов существовало так давно, что утратило материальную суть. Лишь искры в ночи порой видел запоздалый путник, ускоряя шаги через лес, когда Майя и ее подруги затевали в воздухе пляски. Но друидам мало было дела до смертных. Племя друидов не знало смерти. Как и рождений.

Майя, в полете, бросила взгляд на приплюснутые к земле хижины селян, невольно пытаясь угадать, которая из них – жилище смешного паренька. Как-то, дразнясь, Майя поманила молодого дровосека, мелькнув в зелени июльских листьев. С тех пор на парня было жалко смотреть, но и жалости друидка не знала. Смертные были миром, вызывавшим лишь легкое презрение, смешанное с равнодушием к их суете, каждодневно совершаемым убийствам деревьев. Майе прискучила игра, и она переселилась поближе к реке, к усадьбе прародителей друидов.

По слухам, но друиды слишком были заняты собой, чтобы проверить, в полуразвалившемся дворце находится алтарь предков, где сном неживых спали первые из друидов: Аск и Эмбла.

Майя как-то, забывшись игрой, заглянула в разбитое ветром окошко, круглое отверстие под самой крышей, забранное решеткой.

Замок был давно позабыт, как утренняя пыльная погремушка. Снаружи стены, когда-то выложенные блестящей плиткой, теперь понизу обомшели. Время выщербило мрамор, обнажив корявые дыры. Внутри картины по стенам и развешанные боевые доспехи походили на чудовищные анемоны: покрытые пылью, которая, смешиваясь с заливавшими в грозу стены струями, потом подсыхала. Бесконечный этот процесс привел к тому, что зала была словно покрыта серым мхом, ворсистым на горизонталях и сосульками гусениц, свисавшим вниз. Зал походил на кокон, внутри которого уютно устроилась грядущая жизнь, но никого Майя не обнаружила. Сказкой стариков оказалась легенда, что в усадьбе предков, дожидаясь пробуждения, в золотом саркофаге ждут часа обсуждения Ясень и Ива, Аск и Эмбла.

Впрочем, Майя не слишком верила сказкам. Она отпорхнула от оконца и больше к сумрачным развалинам не возвращалась.

Майя все еще думала о дровосеке, когда ее позвала Хильда, старая друидка, обитавшая под мрачными лапами сосны. Поговаривали, старуха водится с колдунами и может наслать дровосека на твое дерево.

Старуху избегали, особенно молодежь, и боялись. Майя споткнулась, но ослушаться не решилась. Сделав несколько шагов, остановилась поодаль, механически накручивая на палец локон. Хильда на треть проступила из ствола. Появились седые, словно клочья мха северных лесов, волосы. Изрезанное морщинами лицо, на котором жили лишь глаза, яркие по сравнению с мертвой кожей и бескровными губами.

– Ты снова думаешь о смертном, – уличила старуха, протянув в сторону девушки скрюченный палец, словно коготь гигантской птицы. – Разве ты забыла, что гласит закон племени?

Майя приподняла подбородок и чуть повернула голову в сторону, с ненавистью глядя на старуху. Закон друидов гласил: «Когда соединится живое и неживое, когда плоть и кровь станут землею, а земля плотью, когда совместится несовместимое, тогда неживые станут живыми. И погибнут. И никого не останется из рода друидов».

Эту галиматью друиды знали с детства, уже проклюнувшись сквозь почву травинкой с двумя листочками. Знала и Майя, не находя во всем этом особого смысла. Мало ли что завещают предки?