Владимир Петрухин - Мифы древней Скандинавии

Наутро, после церковной службы, конунг был суров и спросил, не нарушал ли кто-нибудь его запрета. Торстейн бросился ему в ноги, признавшись в своем проступке. Конунг сказал, что все исландцы славятся своей строптивостью, но простил Торстейна. Однако он спросил исландца, зачем тот заставлял беса вопить так страшно. Торстейн сознался, что хотел этими криками разбудить конунга, чтобы тот спас его от нечистого. Олав сказал, что так оно и случилось, — он проснулся и принялся звонить в колокол; сильно ли испугался Торстейн, слушая вопли черта?

Тут находчивый исландец ответил, что не знает, что такое испуг. У него пошел лишь мороз по коже. «Что ж, — ответил конунг, — тогда ты и будешь именоваться впредь Торстейн-Мороз-по-коже». И в придачу к прозвищу, как положено, конунг дал Торстейну меч. Тот стал преданным дружинником конунга и погиб вместе с ним на его корабле Длинный Дракон.

Христианство постепенно вытесняло язычество в представлениях скандинавов о сверхъестественном, добре и зле, и наказаниях на том свете. Незавидная загробная участь героев Одина, и рассказы о бесе Торкеле, что боится церковного колокола и проваливается сквозь нужник в преисподнюю, снижало героические образы эйнхериев. Но многие древние обычаи сохранились; сохранилось и название новогодних праздников, йуль, которое стало означать Рождество. Однако скандинавы продолжали верить (как и прочие народы Европы), что в новогодних бурях проносятся полчища нечистой силы, и Один скачет во главе своей «Дикой охоты», окруженный ведьмами и колдунами.

К конунгу Олаву являлись персонажи, гораздо более серьезные, чем мелкий бес, пугавший его дружинника в отхожем месте.

Одна из «прядей» об исландцах рассказывает, как к конунгу пришел могучего вида старик, назвавшийся Гестом (это имя значит «гость», «незнакомец»). Когда все дружинники улеглись спать, осенивши себя крестным знамением, гость последовал их примеру, но конунг чувствовал что-то неладное и не уснул сразу. Он увидел, как некий альв проник в палату, хотя двери были на запоре, и стал обходить спящих; выходец из преисподней подошел, наконец, к спящему с краю старику-гостю, но и здесь не смог сделать ничего худого, сказавши, что повсюду крепкие запоры. Для черного альва не существовало запоров — ведь он мог пройти и сквозь камень, но нечистый дух не мог навредить спящим, ибо их охраняло крестное знамение.

Но конунг заметил, что альв помедлил у спящего гостя, и спросил Геста, христианин ли он или язычник. Гест признался, что в давние времена в земле саксов он принял предварительное крещение (оглашение). Гость показал Олаву золотое украшение седла, которое принадлежало самому Сигурду Убийце Фафнира. Конунг спросил, как драгоценность попала к старику, и тот поведал, что был слугой Сигурда.

Гость оказался великим скальдом и рассказал Олаву о подвигах Сигурда (в том числе и о его встрече со Старкадом), смерти Сигурда от рук побратимов, о Брюнхильд и о Гуннаре в змеином рву. Рассказал он и о том, как получил талант скальда. Он родился в доме знатных родителей, и три норны явились на пир, но одной из них не хватило места. Вещие жены предрекли младенцу славу героя и великого скальда, но разгневанная старшая провидица сказала, что жизнь его закончится тогда, когда догорит свеча, зажженная в его изголовье. Свечу немедленно задули, и герой, прозванный Норна-Гестом, уже триста лет бродил по свету, прославляя подвиги героев Одина, служил пяти конунгам, пока не прослышал об Олаве и его вере в Белого Христа.

Конунг крестил его полным крещением и возжег, как положено свечу, что Норна-Гест носил с собой. Когда свеча догорела, старый скальд испустил дух: судьба его, предреченная языческой норной, свершилась, но душа была спасена.

Но не только за спасением души являлись к конунгу Олаву гости.

Однажды к нему явился человек, очень старый и очень красноречивый — ему известно было обо всех странах. Он носил шляпу с широкими полями и был крив на один глаз. Конунгу очень понравилось беседовать с ним, и они засиделись до ночи. Олав спросил не знает ли он, кем был Эгвальд, имя которого сохранил хутор, где гостил конунг. Старик рассказал, что это был воинственный конунг и поклонялся он некоей корове, которую брал с собой в походы. Саги о древних временах рассказывают, что корова Аудумла, появившаяся в начале времен, могла своим ревом разгонять целые армии — наверное, о ней вел речь гость-сказитель. Сам конунг пал в битве и погребен недалеко от своей усадьбы, и корова была похоронена поблизости.

Много чудесных историй о древних временах рассказывал старик, и конунг заслушался так, что сам епископ должен был напомнить ему о времени вечерней молитвы и отхода ко сну. Олав улегся в постель, но гость присел рядом и продолжал свои речи. Епископ вновь напомнил о том, что пора почивать. Тогда конунг заснул, а гость исчез.

Наутро Олав спросил, где старик сказитель, но его нигде не нашли. Лишь повара рассказали, что он приходил к ним, когда те готовили для конунга, и сказал, что они варят плохое мясо: он дал два куска хорошей говядины (не зря гость рассказывал о почитании священной коровы) и велел добавить их в котел.

Тогда конунг приказал выбросить все приготовленное. Он понял, что старик хотел заставить его вкусить жертвенного мяса и вернуться к идолопоклонству. Это был не человек, а Один, в которого долго верили язычники, сказал конунг. Но Одину не удастся перехитрить меня.

Одину не удалось перехитрить конунга-христианина. Но ему суждено было пасть в битве славной смертью, почти как герою Одина. И деяния, которые он совершил, напоминают, скорее, деяния эпического героя, чем христианского подвижника.

Разоряя капища, конунг брал те богатства, что хранились там, и снимал украшения с идолов. Он решил однажды посвататься к могущественной правительнице в соседней Швеции. Это была Сигрид Гордая, сурово расправившаяся с женихами, которых считала себе неровней. Олав стал могучим конунгом, и Сигрид благосклонно приняла его сватовство и традиционный обручальный дар — золотое кольцо, что конунг взял в одном из капищ. Тут кузнецы Сигрид взяли это кольцо, и оказалось, что внутри оно из меди (сам Один учил не жертвовать без меры). Сигрид была разгневана, сказавши, что Олав обманет ее и в другой раз. Но когда Олав явился в Швецию, она согласилась на встречу. Конунг сказал, что его невеста должна принять правую веру. Но Сигрид ответила, что не собирается менять веру своих предков. Олав не был обучен куртуазным рыцарским манерам — скорее, он был викингом, умел одинаково хорошо рубить обеими руками и метать два копья сразу. И конунг ударил гордячку перчаткой по лицу. То был роковой для конунга удар. «Это может привести к твоей смерти», — сказала Сигрид. На том они расстались.

Олаву не везло с женитьбой. Он явился к одному из капищ, где язычники упорствовали в жертвоприношениях и требовали, чтобы конунг не нарушал их обычаев. Конунг вошел в капище, но вместо того, чтобы поклониться стоящим там идолам, ударил своим жезлом разукрашенный истукан Тора, так что тот упал. Дружинники конунга ниспровергли прочих кумиров и убили годи, что руководил жертвоприношениями. Так Олав показал язычникам, что их боги бессильны, — эти обрубки дерева не могут постоять за себя и своих жрецов. (О том, как дружинник Олава Гуннар изображал из себя Фрейра, мы рассказывали в начале книги).

Конунг же предложил выкуп родичам жреца и обещал жениться на его дочери Гудрун. Но невеста оправдала свое эпическое имя — в первую брачную ночь она достала кинжал и хотела убить Олава. Конунг вынужден был расстаться с невестой, верной родовым обычаям кровной мести.

Наконец он все же женился на Тюри, сестре датского конунга Свейна, но брак был совершен без согласия датчанина. Сам же Свейн женился на Сигрид Гордой, и та стада подстрекать мужа против оскорбившего ее Олава. Тогда огромный флот датчан, шведов и бежавших из Норвегии от Олава ярлов выступил против норвежского конунга. Олав бился на носу своего корабля — Длинного Дракона — но когда понял, что ему не одолеть врагов, прыгнул в морскую пучину и исчез там. Это было в 1000 году, после того, как была крещена Исландия.

Сыновья закоренелого язычника Хакона ярла унаследовали Норвегию. Они приняли христианство, но не понуждали прочих следовать их закону. В Норвегии наступил мир, пока очередной конунг-викинг не заявил своих претензий на норвежский престол. Его тоже звали Олав, он был сыном Харальда и потомком Харальда Прекрасноволосого, и его деяния во многом повторяли деяния его тезки. Он был не менее рьяным проповедником христианства и уничтожал последние оплоты упорствующего язычества. Об Олаве Харальдсоне рассказывали многие саги.

В те времена язычники верили, что предок может возродиться в потомке, носящем его имя. Говорили даже, что Олав Харальдсон — это возродившийся Олав Гейрстадальв; он действительно был назван в честь этого своего предка и даже получил в наследство меч и кольцо, добытые из кургана Олава. Но когда конунга, проезжавшего мимо кургана его предка, спросили, не был ли сам Олав похоронен там, он с гневом отрицал то, что было главным для эпохи родового строя: телесное — кровное единство рода, предков и потом; ков. Он говорил, что его душа не может иметь двух тел, ни ныне, ни в день Страшного Суда и воскресения из мертвых.