Кровь и золото погон - Трифонов Сергей Дмитриевич

Отряд быстро разделился на группы по пять-шесть человек. Одна группа во главе с есаулом Тимофеевым направилась к уездному военкомату. Другая, под командой поручика Дембовского, окружала здание уездной милиции, тюрьму и уездный финотдел. Сотник Куринов повёл своих людей к почте и магазину потребкооперации. Прапорщик Жамнов с группой уголовников взял под охрану мост через Явонь, а подпоручик Кузовков с урядником Мокровым, фельдфебелем Бурко и дезертирами стал патрулировать улицы городка. Павловский же вместе с подхорунжим Хлебовым, урядником Хрущём, подпоручиком Клёпиным и хорунжим Толкучим направили коней к добротному двухэтажному зданию из красного кирпича, где размещались уездный комитет РКП(б), уездный исполком Советов со службами и уездный отдел ГПУ.

Утро стояло ласковое. Ночная прохлада слегка освежила замученный июльской жарой городок. На прозрачно-голубом небе вновь не появилось ни тучки. Собаки лаяли лениво, берегли силы для дальнейшей борьбы с жарой. Да и на кого лаять-то? На вяло бредущих лошадей под седлом? Экая невидаль лошади. Демянск – городок зажиточный, здешних собак лошадьми не удивишь. Главное – чтоб никто плетью не огрел да дубиной по хребту не съездил. Лучше помолчать.

Вдруг затрещали винтовочные выстрелы, тугие, голосистые. Павловский, не останавливая коня, бросил через плечо:

– Хлебов, узнай, что там.

Хлебов лихо развернул молодую кобылу, огрел плёткой и, прижимаясь к её шее, умчался в сторону, откуда доносилась стрельба.

Когда группа есаула Тимофеева окружала здание военкомата, им в спину из рядом стоявшей конюшни кто-то открыл огонь. Стреляли добротно, не торопясь, со знанием дела. Двоих уголовников уложили наповал, ещё троих ранили. Есаул рисковать не стал, под пули пусть уголовники лезут, выпрыгнул из седла, потащил коня под уздцы в заросль черёмухи, достал бинокль, положил рядом карабин. Били из щелей конюшни. Стрелявших, похоже, было двое или трое. Есаул приказал оставшимся троим уголовникам спешиться и отвечать огнём.

Иван Егоров с Леей Цвибель в эту ночь так и не уснули. Целовались, пили чай, доедали принесённые Леей пироги, мечтали о будущей счастливой после свадьбы жизни в Петрограде. Вначале Иван услышал топот копыт и профессионально определил – идёт группа конных. Он насторожился, изменился в лице, посуровел. Вспомнил об ориентировке, о возможном приходе белой банды.

– Лея, – с тревогой в голосе сказал девушке, – шла бы ты домой. Чужие идут.

– Никуда я не уйду, – упрямо заявила Лея, – сам же наган мне дал, вот и буду рядом с тобой, если потребуется, до конца.

Егоров знал, упрямство Леи не сломить. Он быстро принёс винтовку и полведра с патронами, отсыпал из кармана револьверных патронов Лее.

– Слушай меня внимательно, девочка. Без моей команды не стрелять. Если я прикажу уходить, уйдёшь за подмогой. Поняла?

Конные появились из-за угла здания военкомата, ехали спокойно, уверенно и нагло, не страшась встретить сопротивление. Видимо, знали, никто их не остановит. По их одежде, развязной манере держаться в седле Егоров понял – бандиты. Первым выстрелом он снял с коня третьего, мешком рухнувшего из седла. Когда от неожиданности первые двое обернулись назад, Егоров уложил их обоих, одного наповал, другого ранил в шею. Пока бандиты, бросив коней, прятались в кустах, он ранил ещё двоих. Наглому толстому коротышке с татуированными руками прострелил колено, отчего тот заорал, словно боров резаный. Другому попал в правое плечо.

«Считай, пятерых из строя вывел. А сколько же их всего-то?» – думал Егоров, щёлкая затвором винтовки. Он подозвал Лею.

– Бегом кустами к реке, а там, прикрываясь ивняком, домой. Предупреди своих. Если это банда Павловского, начнут еврейский погром. И не перечь мне! Людей спасать надо.

Он крепко обнял её и сразу же вытолкал во двор конюшни. Бандиты залегли в кустах и стали отстреливаться. Иван, определив их местоположение, поменял позицию, укрылся за штабелем досок. Он стрелял на звук и огоньки выстрелов. Вскоре замолчали ещё двое. Он вновь решил поменять позицию, чуть приподнялся, и в этот самый момент почувствовал сильный удар в правую руку, чуть выше локтя. Винтовку он удержать не мог, выронил. Обернувшись, увидел трёх конных, с ухмылкой наставивших на него карабины. Тот, что был словно цыган, со смоляными волосами и стриженой бородой, с тяжёлой золотой серьгой в ухе, проскрипел прокуренным голосом:

– Подымайся, хлопчик, да прутики свои подыми.

Иван хотел левой рукой выхватить наган из кобуры, но цыганистый опередил его, выстрелил из карабина. Пуля пробила левую ладонь. Обе руки вышли из строя, из них хлестала кровь.

– Ты, хлопчик, не жалей кровушку-то, – вновь заскрипел бандит, – она тебе больше не понадобится.

Хлебов обернулся, приказал двум другим отконвоировать Ивана к площади, куда по приказу Павловского должны были собрать местных жителей, сам же поскакал назад, к командиру.

Лея бежала вдоль реки, продираясь сквозь царапавшие лицо кусты, плакала, вытирая слёзы правой рукой с зажатым в ней револьвером. Бежала и считала выстрелы. Их было много. Но вдруг всё стихло, она остановилась и в отчаянии решила повернуть назад, но вспомнив строгий приказ Ивана и его слова о возможном еврейском погроме, вновь побежала к дому. Пробегая мимо двора Ивана Бурнашова, увидела, как уже одетый милиционер застёгивал ремень с кобурой и поправлял лямки тяжёлого сидора. Его жена стояла рядом и держала в руках карабин. Бурнашов заметил и махнул рукой, зазывая Лею во двор. Она вбежала и на ходу вскрикнула:

– Товарищ Бурнашов, бандиты! Ваня там, один! Велел народ поднимать!

Бурнашов принял из рук жены карабин и, поцеловав её, отправил в дом, к детям.

– У военкомата? – спросил Лею.

Та быстро закивала головой.

– Сколько их?

– Видела семерых конных. Страшные такие, все оружием обвешаны и лентами с патронами. Ты бы, Ваня, поспешал, один там Егоров.

Бурнашов повторил слова Егорова:

– Беги домой, предупреди родных. Вам надо укрыться. И про брата не забудь. – Сказал и ушёл туда, откуда больше не доносились выстрелы.

На берегу Лея повстречала Матвея Кузякина, соседа Бурнашова. Он вместе с племянником, Сенькой Рыжим, оба босые и уже «под мухой», возвращались с рыбалки. Кузякин крикнул:

– Кудыть ты, красавица, скачешь, словно коза бешеная?! Пошли с нами, похмелимся малость! И зачем тебе револьверт снадобился?

– Бандиты в городе, – отвечала Лея. – Сами вы козлы драные!

Кузякины побросали удочки и ведро с рыбой, переглянулись и вприпрыжку помчались к центру.

Авид Цвибель уже давно проснулся и, наслаждаясь утренней прохладой, как всегда, сидел во дворе, мечтал о будущей счастливой жизни дочерей и младшего сына. Старший, Равиль, хозяин шинка, по мысли отца, и так был счастлив. Жена Аза доила коров, а младшие дочери – Либа и Лия – ещё спали. Неожиданно во двор вбежала запыхавшаяся Лея с револьвером в руке и закричала:

– Папа, немедленно всех собирай и в укрытие! Бандиты пришли! Там, – она ткнула револьвером в сторону военкомата, – Ваня Егоров с ними бьётся, и Бурнашов туда побежал.

Старому Цвибелю дважды повторять было не надо, когда речь заходила об опасности. Он вскочил со стула и бросился в дом. Через пять минут младшие дочери, нагруженные корзинами с едой, забрали мать и быстрым шагом направились к реке, где у Цвибелей были глубокие погреба. Он обнял Лею и ласково сказал:

– Пошли, радость моя, Господь с нами, Господь поможет.

– Нет, папа, вы идите, я ещё к брату забегу, предупрежу его. Не бойтесь за меня, – она показала наган, – я себя в обиду не дам.

Авид Цвибель знал, с Леей спорить нельзя, себе будет дороже. Он, вытирая цветным платком накатившие слёзы, вновь поцеловал дочь и ушёл в сторону погребов.

За оградой, в переулке, появились трое конных – один молодой с выправкой кадрового офицера и два явных уголовника. Они заметили Лею и направили коней прямо во двор. Она бросилась к дровянику и спряталась за ним.