Хесус Уэрта де Сото - Деньги, банковский кредит и экономические циклы

866

Как объясняет Хюльсманн: «Смешение денежных титулов и таких феноменов частичного резервирования, как IOU [долговая расписка (по созвучию с «I owe you» – «я должен вам»). – Прим. науч. ред.], породило то, что принято называть законом Грэшема. Представьте себе потенциального клиента банка, которому предлагается сделать два банковских вклада двух разных типов. Он полагает, что оба типа вкладов означают предоставление одной и той же услуги. Единственная разница состоит в том, что за вклад первого типа он должен платить, а за второй нет (или там даже платят ему). Очевидно, он выберет «не благотворительный» вариант и положит деньги на вклад второго типа. Когда смешивают денежные титулы и счета IOU, то эти последние будут вытеснять первые с рынка» (Hülsmann, “Has Fractional-Reserve Banking Really Passed the Market Test?” pp. 408–409).

Hayek, Monetary Nationalism and International Stability, p. 82. На эту же тему см.: Simons, “Rules versus Authority in Monetary Policy,” p. 17.

Только представьте, насколько иной была бы экономическая история последних 150 лет, если бы Закон Пиля распространил требование 100 %-ного резервирования и на депозиты! Кстати говоря, Хайек писал о невозможности провести резкие границы между различными инструментами, способными представлять деньги в качестве общепризнанных средств обмена, и указывал на то, что мы имеем дело с «континуумом» различных степеней ликвидности. Поэтому установление того, соблюдаются защищаемые нами традиционные принципы права или нет, представляет собой еще более сложную задачу. Мы не считаем это опасение обоснованным. Как утверждает Менгер, на практике всегда можно провести адекватное различие между деньгами и всеми остальными высоколиквидными инструментами, которые, однако, не являются непосредственными, общепризнанными средствами обмена. Разница между этими двумя типами благ коренится в том факте, что деньги представляют собой не просто высоколиквидный инструмент. Деньги являются единственным благом, обладающим абсолютной ликвидностью. Поэтому люди хотят иметь их, даже если не получают процентов, пока держат их на руках, в то время как держатели других, пограничных инструментов, не обладающих абсолютной ликвидностью, требуют процент за владение ими. Сущностная разница между деньгами и остальными периферийными «средствами обращения» зависит от наличия у первых абсолютной ликвидности (или от отсутствия у вторых абсолютной, мгновенной доступности). Джералд О’Дрисколл анализирует эту проблему в своей статье: Gerald P. O’Driscoll, “Money: Menger’s Evolutionary Theory,” pp. 601–616.

Например, безусловно возможным является совершение убийства с использованием изощренных ядов, не оставляющих следов и затрудняющих установление точной причины и природы преступления. Тем не менее никто не сомневается в том, что убийство представляет собой нарушение базовых принципов права, и в том, что они должны предотвращаться, а в случае совершения – расследоваться и наказываться по закону.

Существуют также финансовые инновации, которые, подобно предложениям о покупке контрольного пакета акций, выполняют законные рыночные функции и сами по себе не нарушают никаких традиционных принципов права. Однако при существующей сегодня системе частичного резервирования и кредитной экспансии, не обеспеченной реальными сбережениями, их характер неизбежно извращается. Краткое, но исчерпывающее исследование финансовых «инноваций», которые стали результатом процесса, ошибочно именуемого «дерегулированием финансового сектора» (на самом деле сводившегося к снижению требований следовать принципам права), см. в книге Луиса Барралата: Luis Barrallat, La banca española en el año 2000: un sector en transición (Madrid: Ediciones de las Ciencias Sociales, 1992), pp. 172–205. Мы должны указать, что многие из таких «финансовых инноваций» возникают в возбужденной атмосфере спекулятивной лихорадки (иррациональной эйфории), являющейся следствием кредитной экспансии, питаемой системой частичного резервирования.

Здесь мы имеем еще одну великолепную иллюстрацию значительного искажающего влияния, которое налоговый и экономический интервенционизм государства оказывает на концепции субстантивного, или материального, права, общественные привычки и понятие справедливости. Этот вопрос детально обсуждается нами в книге: Уэрта де Сото. Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция. С. 144–152.

После краха фондового рынка в октябре 1987 г. сжатие кредита было предотвращено лишь масштабными дозами ликвидности, которую все центральные банки закачали в систему. Но даже при этих обстоятельствах во время последовавшего за этим экономического спада (1990–1991 гг.) руководители центральных банков оказались беспомощными в деле убеждения экономических агентов в необходимости занимать новые деньги. И это при том что процентные ставки упали до исторически минимальных значений (в США до 2–3 %). Более свежий пример (2001 г.) – японские денежные власти понизили процентную ставку в Японии до 0,15 %, но не смогли инициировать предсказанного экспансионистского эффекта. Позже история повторилась – после краха американского фондового рынка в 2001–2002 гг. и установления Федеральным резервом процентной ставки на уровне 1 % годовых. [Денежные власти (monetary authorities) – как правило, так называют центральный банк и министерство финансов в совокупности. Этот термин подчеркивает совместную ответственность этих государственных органов над установлением целей и реализацией денежной политики. Институциональный аспект их взаимоотношений (расчеты по государственному долгу, администрирование выполнения государственного бюджета, обслуживание рынка государственных ценных бумаг) принимается в данном случае не важным. – Прим. перев.]

Этот аргумент см. в статье: C. Maling, “The Austrian Business Cycle Theory and its Implications for Economic Stability under Laissez-Faire,” chapter 48 of J.C. Wood and R.N. Woods, Friedrich A. Hayek: Critical Assessments (London: Routledge, 1991), vol. 2, p. 267.

Об эффекте Пигу см.: Don Patinkin, “Real Balances,” The New Palgrave: A Dictionary of Economics, vol. 4, pp. 98—101.

«В мире растущей покупательной способности денежной единицы способ мышления людей приспособится к этому положению дел точно так же, как в нашем сегодняшнем мире он приспособился к падающей покупательной способности денежной единицы. Сегодня каждый считает рост своих номинальных или денежных доходов улучшением своего материального благополучия. Внимание людей направлено по преимуществу на увеличение ставок номинальной зарплаты и денежного эквивалента богатства, а не на увеличение предложения благ. В мире растущей покупательной способности денежной единицы их будет интересовать прежде всего снижение стоимости жизни. Это приведет к осознанию того факта, что экономический прогресс состоит в том, чтобы делать доступ к средствам существования более легким» (см.: Мизес. Человеческая деятельность. С. 447).