Виктор Пелевин - Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами (фрагменты)

ДА, ААРОН, Я СКАЗАЛ «МЕНСТРУАЦИЯ ДЖАНЕТ ЙЕЛЛЕН»! А ПОТОМ Я СКАЗАЛ «МЕНОПАУЗА ДЖАНЕТ ЙЕЛЛЕН»!

Yes, we can kick the can[15], говорил дядя Барак – но всякая Ponzi scheme, или, как выражаются в России, «пирамида», обречена рано или поздно – – –»

На подобных виражах мне начинало казаться, что Жук на моей спине поднял золотые надкрылья и грозно жужжит – я приходил в себя. Но текст оставался. Нужно было только подредактировать его чуть-­чуть – заменить мацу прессованной морской капустой, убрать на всякий случай этого загадочного Аарона Карловича, афроамериканцев и афроамериканок, хижину дяди Барака и прочие неполиткорректные выплески уязвленного ума.

Такая двунаправленная работа была в высшей степени экономична – все расщепленные в моей голове смыслы находили применение, в то время как при труде на одну цивилизацию в мусор уходило пятьдесят процентов выработки. Мне казалось, что я сменил однотактный движок на двухтактный – и попал наконец в ногу с нашей безотходной эпохой.

Я работал быстро, не останавливаясь, с кривой ухмылкой на губах – когда надкрылья на моей спине раскрывались, мне уже не надо было подыскивать выражения. Достаточно было переводить жужжание в слова.

Вот так я стал слышать Жука.

Его голос не был в прямом смысле «жужжанием» – я выражаюсь так лишь для того, чтобы подчеркнуть необычность подобного типа коммуникации.

Скорее, это была возникающая в моем сознании цепочка образов, заряженных эмоцией и волей: как бы комплексный смысловой разряд, пронзавший мое сознание на такой глубине, где существовал один непроглядный мрак. А потом вверх, к светлым слоям осознанного, начинали подниматься пузыри интенций и мыслей – и я замечал, что мне пришла в голову отличная идея.

Так, наверное, происходило и прежде – но сейчас я стал замечать эту глубоководную молнию, мелькавшую время от времени в безднах моего ума (я уже знал, что любой ум – такая бездна, а то, что мы полагаем собой – просто узор на солнечной поверхности воды: не «настоящий» пловец, а контур человеческой фигуры, складывающийся из приходящих с глубины пузырьков).

Когда молния била с севера на юг, я занимался любовью. Когда она била с юга на север – напивался вдрызг. Когда с запада на восток, становился цивилизацией. Когда с востока на запад – ватой. Утрирую, конечно, но совсем немного.

Я нашел происходящему рациональное объяснение: так, говорил я себе, работает любой человеческий мозг – и, ставя перед ним противоречащие друг другу задачи, я просто стал замечать его глубины, скрытые от сознания… Заглянул, так сказать, за кулисы… Ничего сверхъестественного в этих «молниях» нет, уверял я себя. Все хорошо. Я вполне нормален. Просто я вижу на метр или два глубже – и знаю теперь, что спрятано под асфальтом, по которому ходим мы все.

Но все же меня завораживало открывшееся. Именно эти глубинные разряды и были, по сути, мной – потому что все мои действия оказывались следствиями их быстрого и почти неощутимого просверка… Греки не зря верили в Зевса-­громовержца – может, они выражали этой метафорой то же самое?

Увы, как бы современно ни выглядела лакированная поверхность нашего ума, в его глубинах сохранились все кривые зеркала и суеверия, среди которых люди блуждали последние сто тысяч лет. Эти слои с тех пор совершенно не изменились (что несколько подтачивает веру в быстрый прогресс человечества).

Поэтому, когда со мной начали твориться странности, я сразу как-­то позабыл все свои естественнонаучные гипотезы – и даже испугался, что мой глубоководный суфлер замыслил меня погубить.

Тьма сгущалась надо мной постепенно. Пока перемены касались простых бытовых привычек, я не волновался – и наблюдал за своими действиями с легкой иронией. То же касалось и все более ватных интонаций, появлявшихся в моих финансовых обзорах.

Голос-­громовержец, в общем, не требовал ничего чрезмерного – и часто я понимал логику его команд.

Пока эта логика была.

«Орден тамплиеров и розенкрейцеров», «Автономное русское масонство», «Орден Духа», «Орден Света»… В 1920-х годах в послереволюционном Ленинграде как грибы после дождя расплодились масонские ложи. Но вскоре всему этому чекисты быстро положили конец, пишет свободная пресса.

Когда Михаил Булгаков писал свой роман «Мастер и Маргарита», он не мог пройти мимо довольно колоритной фигуры барона Григория Оттоновича Мебеса, описав его в своей книге, как барона Майгеля. Ведь именно Мебес возглавлял самую массовую масонскую ложу Ленинграда – «Орден мартинистов», берущий свое начало еще в дореволюционной России. Причем, кроме интеллигенции и людей известных, в орден была открыта дорога всем желающим: домохозяйкам, государственным служащим, женам чиновников, студентам, рабочим и прочим любителям мистики и тайн.

За счет этого «Орден Мартинистов» был намного крупнее своих многочисленных собратьев: «Золотого колоса», «Воскресенья», «Дельфина», «Русского автономного масонства», «Пылающего льва», «Братства истинного служения», «Ордена Святого Грааля», «Храма Искусств» (специализирующегося на рекрутировании в свои антикоммунистические ряды творческой интеллигенции) и прочих тайных лож. И члены таких собраний не всегда ограничивались одной только мистикой и чтением профильной литературы. Входящие в «Орден Света», например, считали советскую власть не чем иным, как воплощением дьявола, и готовились к антибольшевистскому заговору. Могли ли не реагировать на такие высказывания, грозящие воплотиться во враждебные действия, большевики и, прежде всего, их боевой отряд – ОГПУ? Вопрос риторический. В ведомстве Дзержинского давно уже присматривались к подобным подозрительным организациям. И планировали прихлопнуть одним махом всю контрреволюционную камарилью. Нужно было только время, чтобы отследить, задокументировать, запротоколировать и подготовить материалы. Как часто бывает в подобных ситуациях, помог случай.

Сразу же после революции некоему Борису Астромову (настоящую свою фамилию, Кириченко, он скрывал), которому симпатизировал известный криминолог Чезаре Ломброзо (сам, между прочим, масон), удалось влезть в доверие к Григорию Мебесу. А затем и стать Верховным жрецом русских мартинистов (по-другому его должность звучала так: Генеральный секретарь ордена). Причем очаровал Астромов и его жену – Марию Нестерову, тоже одного из лидеров мартинистов. Поговаривают, что Кириченко-Астромов обладал недюжинными способностями к гипнозу. Поэтому ему и удалось так быстро (всего через год) взлететь на такую высокую должность. Однако, долго морочить головы мартинистов ему не удалось: через пару лет члены ордена и его руководство разочаровались в своем Верховном жреце и, что называется, наподдали ему под филейное место.