Андрей Дышев - Русский закал

– Работали вместе, – поправил я ее, вынул из кармана и положил на свою ладонь стеклянный глаз.

– Ах, вот как, – после недолгой паузы ответила Валери, мельком и почти с безразличием взглянув на шарик. – Ну что ж, на это у тебя было право.

– Только не думай, что я его убил. Он отравился спорами грибка в пещере Красного Солнца.

– Ну это, собственно, уже не столь важно. Он вполне заслуживал смерть.

Ни одна женщина в мире не смогла бы сыграть безразличие к близкому ей человеку, получив такую ошеломляющую новость. Сыграть любовь, оказывается, намного проще. Должно быть, это по силам любой женщине.

– Выходит, ты презирала Арикяна и верно ждала меня все это время?

– Выходит так. Но я не только ждала тебя, я делала все возможное, чтобы уберечь тебя от опасности. Тебя хотели убить – и не один раз. Алексею я приказала коротко и жестко: забудь его навсегда, – и он заткнулся. Потом я узнала, что за тобой организовали слежку. Предупредила отца, чтобы тебя даже пальцем не трогали. Он пообещал, что топтун будет лишь пасти тебя по Приамазонии. Я знала, что ты где-то рядом, что идешь ко мне…

– Так вот, значит, кто мой ангел-хранитель! – воскликнул я. – Что ж ты, милая, выдохлась под конец? Твой фиктивный муженек едва не скормил меня крокодилам.

– Этот подонок обещал мне, что лишь предложит тебе сотрудничать с нами и даст несколько дней на размышление. Я не думала, что он намеревается убить тебя.

– Нет-нет, не подвергай сомнению его благородство! Он вовсе не собирался меня убивать. Он пообещал свободу и, отдаю ему должное, сдержал слово. Только на эту свободу надо было выйти через крокодиловый загон в кожевенном цехе.

Лицо Валери стало жестоким, скулы напряглись. Не глядя на меня, она спросила:

– Надеюсь, ты теперь удовлетворен? Судьба покарала его.

– Надеюсь, что покарала. Очередь теперь за тобой, Валери.

– Ты хочешь меня повесить? И только потому, что не смогла доказать свою невиновность и свою любовь к тебе?

– О какой любви ты говоришь?

– О той, Кирилл, о единственной, ради которой стоит жить.

– Свою любовь к человеку, Валери, в отличие от нелюбви, доказать невозможно. Ее можно только чувствовать, когда она есть.

Валери усмехнулась, покачала головой.

– Ты не прав. И любовь можно доказать.

На ее глаза навернулись слезы. Она встала с постели, подошла к окну, тронула рукой петлю, качнула ее. Мне казалось, мое сердце сейчас остановится.

– Нет, не этим, Кирилл, – Валери повернулась ко мне. – Смертью можно доказать только свое бессилие, а на него я сейчас не имею права. Любовь доказывается только жизнью… третьего человека.

Мне показалось, что я ослышался.

– Чем доказывается? Что ты сказала, я не понял?

– У тебя родилась дочь, Кирилл. Наша с тобой дочь. Ей уже второй месяц.

Я остолбенел. Смысл этих слов медленно доходил до меня. Я таращил на Валери глаза, надеясь увидеть на ее лице лукавство и услышать от нее, что это, разумеется, шутка.

– У меня… у нас родилась дочь? Но…

Я не знал, что еще спросить, потому как на ум приходили лишь совершенно идиотские вопросы. Второй месяц. Значит, в августе. Июль, июнь, май, – мысленно считал я и, стараясь делать это незаметно, загибал пальцы, – апрель март, февраль, январь, декабрь, ноябрь… Таджикистан, Душанбе, дача. Все сходится.

– Подсчитал? – усмехнулась Валери.

– Подсчитал… А как… зовут?

– Клементина.

– Да, – растерянно произнес я. – Неплохое имя. Красивое… Но где же она?

– На вилле отца.

Меня вдруг прошибло холодным потом.

– На втором этаже?

– Да.

И я, словно наяву, увидел полную смуглую женщину в чепчике и клетчатом переднике, закрывающую собой младенца, завернутого в кружевное одеяло, и детскую кроватку с тюлевой накидкой, и раскиданных по полу надувных крокодилов, попугаев, и стоящие на подоконнике соски, баночки и бутылочки, и розовую штору, плавающую в потоке солнечного света… Я мог убить свою дочь, подумал я, у меня в руке был револьвер, я ворвался в эту комнату, и мой палец лежал на спусковом крючке.

– А ты… не лжешь? Ты не лжешь, как всегда, Валери?

– Господи! – воскликнула она. – У нее же твои глаза! Она ведь синеглазенькая!

Что было потом – я помню смутно. Дверь я вышиб плечом, даже не попытавшись ее открыть, и, пулей пролетев мимо Анны, караулившей меня в холле, побежал по лестнице вниз. Анна что-то кричала вдогонку, а я, не оборачиваясь, повторял только одно: «У меня дочь, моя дочь…»

Словно кто-то нарочно подогнал джип к самому дому, нарочно оставил ключи в замке зажигания и предусмотрительно открыл дверцу. Я прыгнул за руль, успев заметить краем глаза, что Анна вскочила за мной следом, рванул рычаг скоростей, ударил ногой по педали акселератора, и джип, ожив, как дикий мустанг от удара плетью, рванул по асфальтовой дорожке.

А мгновением позже откуда-то сверху громыхнул выстрел, и я сначала подумал, что это всего лишь звук выхлопа, но тупая сила кинула меня на руль, и дорога перед моими глазами потонула в тумане, а крик Анны начал удаляться, словно я оставил ее у дома, и каждая секунда разделяла нас все сильнее и сильнее… Нет, успел подумать я, это не Валери, это не она, это не она, не она…

Пуля, едва не перебив мне позвоночник, сделала дырку в левом легком и застряла в сердечной сумке. Анна сказала, что в ла-пасский госпиталь привезла уже покойника – сердце не билось, рот не дышал, мозги не думали, словом, я начал остывать, и Господь уже принимал решение по моей грешной душе. Две недели меня реанимировала бригада врачей; их усилия и молитвы Анны вытащили меня с того света.

Когда я разлепил очи и вновь осознал себя как биологическую субстанцию, моей первой мыслью стал вопрос: чем я буду рассчитываться с врачами, оказавшими мне такую милость? Анна, когда я пытался спрашивать об этом, прижимала ладонь к моим губам и отвечала, что мне нельзя разговаривать. Так я промолчал почти две недели, по многу часов подряд пребывая в мире своих мыслей, но среди них, впрочем, не было ни одной умной или оригинальной.

Как-то в госпитале появились мормоны. Это представители некой религиозной секты, занимающейся просветительством и благотворительностью. Им каким-то образом стало известно, что в реанимацию попал белый, но бедный человек, который вряд ли сможет оплатить свое лечение. И вот они пришли по мою душу.

В то время я уже мог передвигаться без посторонней помощи и обычно наматывал круги по палате или подолгу стоял у окна, глядя на многолюдную улицу и выискивая глазами Анну. И вот дверь в палату отворилась, и, смиренно опустив голову и плечи, вошел невысокий мормон. Он поклонился и приложил ладонь к сердцу. Что-то очень знакомое увидел я в его лице.

– Хуан! – узнал я и кинулся индейцу в объятия.

Целый час мы просидели в палате, рассказывая друг другу о своих приключениях. Точнее, приключения были только у меня, а Немного Террорист давно проникся заповедями Божьими, стал на праведный путь и последнее время занимался лишь миссионерской деятельностью по спасению грешных душ.

– Я пролежал в госпитале почти три месяца, – рассказывал Хуан. – Перенес четыре операции по пересадке кожи, были осложнения, но все обошлось. – Он понял, о чем я хочу его спросить, и добавил: – Лечение оплатили мормоны. А взамен, – он грустно улыбнулся, – я принял их веру.

Он сделал паузу, внимательно рассматривая мое лицо.

– Скажи, ты наказал Волка?

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, Хуан, не смог. Тебе трудно будет понять меня. Так все переплетено, что я сам запутался.

Он осторожно пожал мне руку.

– Кирилл, мы можем оплатить все расходы по твоему лечению. Но ты знаешь, что потом обязан будешь сделать.

Я обнял старого друга и покачал головой.

– В России, старина, не поймут меня, если я стану мормоном. Спасибо, но я как-нибудь сам выкручусь.

Мы простились. Хуан прошептал молитву о прощении грешной души неразумного русского и пошел к выходу. На пороге он обернулся, и я увидел в его глубоких, влажных глазах тот прежний необузданный огонь неисправимого авантюриста и искателя приключений.

Пока я возвращался к жизни, Анна обивала пороги российского консульства, и наши соотечественники, низкий им поклон, с грехом пополам, но все же оплатили мое лечение. Потом она съездила в Лиму, нашла в порту российский корабль и договорилась с капитаном, чтобы он прихватил нас с собой.

Дорога домой была долгой и утомительной. Мы жили с Анной в каюте, расположенной почти у трюмного отсека, и потихоньку привыкали друг к другу. И все же, несмотря на все пережитое, Анна в сравнении с Валери оставалась для меня чужой, и я понимал, что строить отношения нам предстоит еще очень и очень долго.

Холодным октябрьским вечером я вернулся в Судак, почти год спустя после отлета в Боливию. Через несколько дней лег в нашу районную больницу – стала шалить печень. Врачи собрали консилиум, десятки раз пересматривали результаты анализов, стояли вокруг меня, щупали правый бок, хмурили высокие лбы и пожимали плечами. Здесь еще никогда не встречались с тропической малярией и не знали, как ее лечить. В конце концов сошлись на том, что следует применить схему лечения вирусного гепатита, и довольно быстро поставили меня на ноги.