Эльмира Нетесова - Закон Тайга

—  Ванюшка! Давай сюда! А вы, ребята, за нами поезжайте. Чтобы было на чем вернуться из Трудового, - сказал Новиков охранникам и влез в вездеход.

Не видели отъезжающие, как дрожащая сухонькая рука Мит­рича крестила вслед их спины.

Вернулись они поздней ночью, когда условники давно спа­ли. Лишь Митрич с Трофимычем засиделись у костра. Загово­рились о своем, а может, попросту ждали охрану, чтобы узнать, как довезли человека, если довезли.

—  Что так долго? - спросил бригадир Ванюшку.

—    Ну чего там, сказывайте? - дрогнул голос деда.

— Живой. И наверное, будет жить, только вот с ногами пло­хо, может, не будет ходить, - подсел к костру Новиков.

—  Хорошо, что успели. Его сразу под капельницу положи­ли. А через полчаса полегчало. Кровь перестала идти. Врач го­ворит, что в тайге он больше не сможет работать.

— Да при чем тут тайга? Дело всегда найдется. Выжил бы! - перебил его Новиков и, глядя на огонь, курил папиросу за па­пиросой.

Трофимыч не задавал лишних вопросов. Новиков тоже не торопился. И лишь Ванюшка не выдержал:

—  Расскажите бригадиру. Ему надо это знать.

—  Короче, рассказал Тихомиров все. Умирать собрался. Не думал, что выживет. Выложил все как на духу.

—  Возьмите сумку Лаврова, - внезапно возник из-за спины охранник-мотоциклист. И добавил: - Следователю передади­те, как просил Тихомиров.

Новиков положил полевую сумку предшественника на ко­лено, продолжил возмущенно:

—  Я с самого начала не поверил следователю. Измотал он человека. А вышло, как я предполагал. Не убивал он Лаврова. И не думал этого делать. Да и причины, повода к тому не было. Все оказалось просто. Лавров сделал запрос о своих фронтовых друзьях, кому с войны жизнью был обязан. Послал запрос в Москву. Еще в прошлом году. И ждал. Ответа не было. Он по­вторил запрос. Уже в начале года. Ответ получил на пожаре. В тот день. Но не из военного министерства, куда запрос посы­лал, а из органов безопасности. Ему сообщили, что все его дру­зья реабилитированы. Посмертно...

Тихо горел костер, вырывая из темноты нахмурен­ные, озадаченные лица. Старший охраны открыл сумку,

достал фотографии. Бегло'глянул на них. Сообщение читать не стал. Чертыхнулся вполголоса.

—  И что дальше-то? - спросил Митрич.

—  А что дальше? Их тоже охраняли такие, как Лавров. Им повезло на войне выжить. Но зачем? Признать врагом того, кто спас в войну? Это ли не сумасбродство? Но так случилось! И не выдержали нервы. Вразнос пошли, наступил разлад долга с со­знанием. Расхотелось жить. Исчез всякий смысл. Устал от сле­пого подчинения мужик. Дошел до точки. Все мы через это прошли. Не все дожили...

—   Выходит, он сознательно сделал это, с борцом? - спро­сил Трофимыч.

—  Сердце у него в последнее время стало сдавать. Молчал, не жаловался никому. Может, и там, в тайге, прихватило... Но, уходя из палатки, стонал. Простился с Тихомировым. И не ве­лел никому ничего говорить. Слово с него взял. Тот обещал, пока жив - ни слова...

—  Мальчишество все это, - не выдержал бригадир.

—   А я понимаю Лаврова! Непросто выполнить приказ, с каким не согласен. А если это приходится делать каждый день, годами? Тут не только сердце сдаст, с ума сойти можно! Мы - тоже люди! А из нас сделали слепое орудие! Задавили все чело­веческое. Будто мы, кроме зон и зэков, ничего не знали в этой жизни! Но мы прошли войну! Она - целая жизнь! Ее не выки­нешь из памяти. И он не сумел. Остался самим собой. - Нови­ков подвинулся ближе к огню. И, помолчав, продолжил: - Лав­ров часто о тех ребятах вспоминал. У него никого в жизни, кроме них, не было. Так сложилось... А тут один остался. Днем служебный долг выполнял. А ночами все воевал. Вместе с ребя­тами. Во снах они еще жили. И не хотели умирать. Они шли в атаку. Вот только что защищали? Кого? Свое будущее? Знать бы его наперед... Может, потому и помнят их не в зонах, куда попали по воле идиотов!

—  Почему он скрывал, ведь времена изменились? - не со­глашался Яков.

—    Никакое время уже не поднимет его ребят. И реабилита­ция не оживит. Мертвому безразлично, очищено имя иль нет. Он далек от человечьей гордыни и глупости. А Лавров понимал все. И, обозвав всю систему так, как она заслуживает, уже не мог ей служить. Закономерный исход. Он не хотел, чтобы об этом знали другие, кроме Тихомирова, который пережил то же самое. Его уничтожили как личность, но не сумели убить в нем человека и желание жить хотя бы из любопытства. Он более примитивен, потому выживет, - грустно улыбнулся старший охраны.

— А сумку зачем прятал? - спросил бригадир.

—  Не хотел, чтоб вот этих мальчишек-охранников раньше времени черная беда скрутила. Чтоб не укоротить их жизни, не покалечить их судьбы. Не думал, наверное, что его закончен­ной судьбой будут интересоваться тщательнее, чем им при жиз­ни. Потому сам спрятал сумку. Сжечь, видно, рука не подня­лась. Тихомирову тогда показалось, что Лавров решил пустить себе пулю в лоб. Видимо, тот был недалек от такого. Отгово­рил, упросил. Но не от смерти...

—  Я когда на Колыме отбывал, там охранник застрелился. Тоже по этой причине. Но врач назвал его в заключении пси­хом. С тем и похоронили. Двое детей остались у человека, - запоздало пожалел Трофимыч.

—  Оно и верно. Врач в чем-то был прав. Нервные стрессы - профессиональная наша беда. Какова работа - таков и результат. Кого интересует причина? О ней не спрашивают живых. А мерт­вые молчат...

Мужчины сидели вокруг маленького костра. Языки пламе­ни вспыхивали в их глазах. Говорить не хотелось, все было ска­зано. Каждый думал о своем. О будущем? Иль о прошлом? Что виделось им в этой ночи?

Лишь старый Митрич, крякнув, незаметно отошел в тайгу. Оглядевшись, для верности, на колени встал, зашептал горячо:

—  Господи! Упокой души невинных рабов твоих! И прости живых...

Утром Трофимыч рассказал людям обо всем. Никто не уди­вился. Лаврова лишь дружно пожалели.

Новички не решились комментировать услышанное. Неловко им стало. Не по себе. И только Шмель остался прежним:

—   Где вы надыбали такого мусора, у какого совесть была иль проснулась? Туфта все это! Лажа! И хмырь это все наботал! Стал бы ему легавый душу, как портки, наизнанку выворачи­вать. Да кто он такой? Хотя оба они - одинаковое говно! Нече­го о них думать и жалеть! Не кенты! Отдай приказ тому же Лаврову, всех нас, как сявок, перещелкал бы.

Трофимыч осек его взглядом. До конца дня работали мол­ча. А едва пришли на обед, машина из села пожаловала. Крытая брезентом. В кузове скамейки новые, белизной отливают.

— Это что ж, концерт доставили нам? Сами, гражданин начальник, за всех артистов будете? - осклабился Шмель.

Ефремов было насупился. Хотел ответить резко. Но вовре­мя вспомнил о цели визита и засверкал, засветился белозубой улыбкой.

Сделав перекличку всей бригады новичков, пятерых мужи­ков из сучьих позвал в машину:

—  Реабилитированы! Документы готовы! Вас ждут в Трудо­вом. Обедайте и поедем!

Но от палаток машина ушла не сразу. Люди ждали свободу. Но успели привыкнуть друг к другу.

Митрич, сам того не ожидая, в последний раз кормил обе­дом условников. Ноги у него заплетались. То-то радость будет в доме! Не ожидают нынче! А он и нагрянет, снегом на голову свалится.

Последний день в тайге, последний костер, последние сло­ва... В них вслушивались те, кто оставался здесь.

—  Ты, Шмель, не гонорись, не держи на меня зла, но бри­гадиром тебе нельзя быть. Слишком фартовый. А тут и человек нужен. Он в тебе пока не родился. Значит, Санька меня заме­нит. Он душу не потерял. У тебя она подморожена в «малине». Понял меня? - положил руку на плечо бугра Яков.

—   Заметано. Нехай паханит. Я свой кайф на воле ловить буду, - согласился Шмель.

—    Возьмите портсигар на память. Он серебряный. Дедов­ский. Когда-нибудь и меня вспомните, - протянул Санька по­дарок Иллариону.

—  А это тебе, Митрич, носи на здоровье, - совал Генка шерстяной шарф деду.

—  Не надо мне, родимый. Старый я стал. На что барахлом обрастать? С собой в гроб не заберу. А тебе он нужен. Тут без его не можно. А память добрая про тебя и так жить останется. Куда ей деваться? А ты себя береги. Пуще всего. Сохрани тебя, страдальца, Бог...

Когда люди сели в кузов машины, оставшиеся загалдели:

—  Счастливого пути, мужики!

—  До встречи на воле!

—  Век легавых не видать!

—  Пусть житуха файным кайфом будет!

—  Не забывайте нас, кенты!

Машина вскоре скрылась в тайге, увозя людей из прошлого.

Около палаток сразу стало тихо. Людей заметно поубави­лось. Хотя голоса уехавших еще звучали в памяти.

Осиротели палатки. В них еще хранилось тепло ставших воль­ными. И оставшиеся их заняли, чтобы жить чуть свободнее. Казалось, ничего не изменилось в жизни условников. Так же с утра, чуть свет, вставали люди. И, перекусив, уходили в тайгу. Там вкалывали до черных пузырей, до искр из глаз, до немоты в руках и ногах. До того, что солнце потеть начинало, глядя на них, глохла тайга.