Петр Катериничев - Иллюзия отражения

– Я сварю вам кофе. Вернее – нам.

– Очень крепкий.

– Ваш вкус известен, господин Данглар, – улыбнулась девушка. – Насколько возможно крепкий и очень горячий. Сахар?

– Если можно, я сам, – замялся Данглар.

– Бросьте. Фреду – эспрессо, без сахара, вам – по-турецки, с пол-ложечкой сахара, сахар и свежесмолотый кофе чуть прокалить, я ничего не упустила?

– Нет. Вам известны мои вкусы?

– Вы единственный светский островитянин. И единственный барон. Женщин это интригует. Про вас судачат в кофейнях. И не волнуйтесь. Я приготовлю хорошо. Дронов любит то же самое. По-турецки и с ложкой сахара. Что-то еще?

– Нет.

– А ты, Диего?

– Дрон приучил меня к чаю. Да и пожевать что-то пора.

– Пожалуй, займусь-ка чайком и бутербродами, – кивнул я Гонзалесу.

Вскоре мы уселись за длинным дощатым столом; первые пятнадцать минут все молчали, поглощая бутерброды с ветчиной и томатами. Данглар, даром что барон, уплетал за обе щеки.

Я зашел к Фреду. Спросил:

– С тобой что-то серьезное?

– Ничего. Шишка на голове. Я сейчас.

Фред появился, глотнул кофе, плеснул себе на самое донышко стакана коньяку из пузатой бутылки, выпил, закурил сигарету без фильтра.

Кофе был сварен еще, все замолчали, бросая взгляды на барона. Тот потер виски, положил на стол миниатюрный аппаратик, щелкнул тумблером.

– Полагаю, вы все знаете, что это такое. По моим сведениям, у всех вас было богатое прошлое.

Никто из нас не кивнул, но и не переспрашивал. А что, собственно, спрашивать? Приборчик исключал всякую и любую прослушку в радиусе тридцати метров, даже если кто-то и зачем-то установил в нашей открытой всем ветрам гостиной самую современную и дорогую аппаратуру. Называлась система защиты «Серый шум». Ну а что касается богатого прошлого... Никто не богат настолько, чтобы выкупить свое прошлое. Даже у собственной памяти.

Ален Данглар обвел нас взглядом, раскурил сигару, спросив предварительно разрешения у Бетти, откинулся на спинку плетеного кресла, и только теперь стало заметно, как он устал. И измотала его не столько бессонная ночь, сколько тревога.

– По большому счету, господа спасатели, положение таково, что... меня не интересует ваше прошлое. Меня интересует н а ш е будущее.

Ален Данглар молчал, взгляд его был отсутствующим, словно он решался сейчас на что-то, потом произнес:

– Эта ночь изменила многое в жизни Саратоны и, полагаю, не только Саратоны. Об этом мы поговорим чуть позже. А пока – давайте разберемся в ситуации. Я попрошу господина Дронова пересказать для всех вас то, что произошло с ним.

И я занялся устной беллетристикой. Признаться, минувшая ночь меня измотала совершенно, и хотелось лишь одного: искупаться и завалиться спать. Но я добросовестно исполнял просьбу-приказ префекта, естественно упуская детали. Ален Данглар попросил их не упускать. Спросил вдруг:

– Где вы были во время самоубийства Сен-Клера?

– Если вы уточните время, я вспомню.

– По показаниям господина Вернера, около трех часов пополуночи.

У меня отлегло от сердца.

– Сидел в кофейне на Жасминовой улице.

– И что вы там делали?

– Кофе пил.

– Кто может это подтвердить?

– Официант. И – Диего Гонзалес.

– Это так, мистер Гонзалес?

– Да.

– Как вы оказались в кофейне?

– Мне позвонил Дронов и попросил приехать.

– Зачем?

– Он был, по понятным причинам, несколько расстроен. Господину Дронову необходимо было дружественное сочувствие.

– Как благородно. Сколько вы там пробыли?

– Около получаса.

– Сюда вы приехали почти в шесть. Где вас носило?

– Катались.

– Катались?

– Точно так. Лучший способ развеяться и отогнать дурные мысли.

Данглар покивал, усмехнулся криво:

– «И какой русский не любит быстрой езды!» Кажется, это из Достоевского?

– Нет, – вступил я в беседу. – Это Пушкин.

– О да. Извините мое невежество. Значит, катались?

– Да. С ветерком.

– Ну что ж. Пока у меня к вам вопросов нет. Послушаем господина Вернера. Вы готовы рассказать, что произошло на пляже?

– Да, – коротко кивнул Фред.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Прошу.

Фред закурил очередную сигарету.

– Мое дежурство проходило спокойно. Пару-тройку раз проехал вдоль берега – вы же знаете, он освещен, но скупо; в основном ночью – любовные пары на берегу...

– Знаю, можете не продолжать.

– Сен-Клер появился около двух. Я не знал тогда, кто это. Смотрю – высокий, атлетичный мужчина прогуливается по кромке волн... Одет он был в шорты и гавайскую рубаху. Очки ленноновские. Бродит, бормочет что-то...

– Это вы с катера рассмотрели?

– Да. В бинокль. К трем часам все парочки уже удалились, он один по пляжу слонялся. Походит, посмотрит на звезды, снова что-то бормочет... Ну я подумал – стихи, наверное. Да и похож он был на... странника.

– На странника? Объясните.

– Ходил, озирался по сторонам так, словно он чужой на этой земле. – Фред затянулся дымом, выдохнул, налил себе коньяку на донышко, вопрошающе посмотрел на Данглара, тот кивнул, Фред выпил глотком, продолжил: – Да. Словно чужой. Так со всеми бывает. Приляжешь в катере и смотришь на ночные звезды... И думаешь – где мой дом? И чувствуешь порой такое... Словно сейчас тебя сорвет с земли, и ты унесешься, упадешь в это небо и растворишься в сиянии Млечного Пути... Когда ночь безлунная, и огни на берегу приглушены, и музыка доносится едва-едва, и кажется нездешней да и неважной, как все в этом мире...

– А что Сен-Клер?

– Он лежал на песке и смотрел на звезды. Знаете, я перестал внимательно за ним наблюдать: мне показалось это крайне неловким, словно я подглядываю за самым сокровенным в его душе... А он переворачивался порой на живот, и я видел, как плечи его тряслись, – он плакал... Что я мог подумать еще, кроме того, что он поэт? Что его оставила девушка, в которую он влюблен. Или случилось что-то еще...

– Вас оставляли женщины, господин Вернер?

– Это относится к делу?

– Дело покажет. Прошу вас, продолжайте.

– Что продолжать? Я уже сказал, – мне было неловко, неудобно, стыдно пристально наблюдать за человеком, которого, как я решил, постигло глубоко личное горе... Или то, что в тот момент показалось ему горем. Я отвлекся. На другом конце пляжа объявилась шумная и пьяная компания... Мужчины, девушки... Я увидел, они разделись донага и стали плескаться... Я прошел мимо на катере, на малых оборотах, как бы обозначая свое присутствие, но мешать им не стал.

– Почему? Вы же знаете, есть четкие инструкции, запрещающие нудизм на официальных пляжах Саратоны. Здесь отдыхают довольно консервативные люди.

– Но и вам, господин Данглар, не хуже меня известно, что эти инструкции игнорируются ночью – и самими отдыхающими, и владельцами отелей и бунгало на побережье... Сразу после начала работы, четыре месяца назад, столкнувшись с подобным, я попросил пояснить мне реальное положение дел господина Дэвида Спенсера, вашего сотрудника, курирующего это побережье. Он сказал, что, хотя инструкция и запрещает, мы не имеем права, так или иначе, вмешиваться в частную и тем более в личную жизнь отдыхающих. Иначе юристы и пресса нас с грязью смешают.

– С грязью?

– Дэвид Спенсер выразился именно так, буквально.

– Вы боитесь грязи, господин Вернер?

– Нет. Но и удовольствия в ней не нахожу.

– Извините, что прервал. Продолжайте.

– А продолжать почти нечего. Я прошел на катере до конца пляжа, развернулся и, когда приблизился к месту, где отдыхал на берегу Сен-Клер, его там не увидел. Подрулил к берегу, осветил, увидел оставленную одежду, обеспокоился, развернулся и пошел на катере в океан. Господин Сен-Клер был уже в более чем полутора километрах от берега. Он плыл хорошим, стильным кролем, весьма быстро; я окликнул его, преградил ему путь катером. Сказал:

– Сэр, если вы надумали пересечь Атлантику, то лучше сделать это в другое время.

Он тряхнул головой, посмотрел на меня ясным и чуть беспомощным взглядом:

– Не будет у меня для этого другого времени. Не будет.

Я старался быть учтивым: протянул ему руку, он с готовностью принял, забрался на борт, сказал, улыбаясь, глядя на меня с какой-то беззащитной близорукостью:

– Кто вы?

– Спасатель.

Он улыбнулся совсем по-детски:

– Меня не нужно спасать. Я буду жить вечно. Каплей соленой влаги в этом океане... И – править им: его штормами и его штилями, его лаской и его грозной силой...

Я еще подумал: блаженный. Или юродивый. И точно – поэт. У которого не просто мухи в голове: там целые стаи крылатых тараканов, уже собравшиеся клином и готовые отлететь в теплые края... Сен-Клер был сильным, высоким, атлетически сложенным молодым человеком, но выражение его лица не предвещало никаких опасностей: тихие шизофреники не буйствуют. Насколько возможно стараясь его успокоить, я сказал:

– Будьте добры присесть на скамейку. Править грозами и штормами лучше всего, находясь на твердой земле.