Питер Джеймс - Миллиардер

— Неужели никого получше не нашлось?

— На итальянцев весом больше центнера очередь не стоит. Приходится брать что есть.

— А по-моему, она профессионалка — если понимаешь, о чем я.

Року не хотелось признаваться, что Аманда угадала.

— Ну что ты такое говоришь? Дейрдре — знакомая старого друга. Вообще-то собирался свести Тео с другой девушкой, и вот та настоящая красотка, но, к сожалению, в последний момент все сорвалось. Пришлось искать замену.

— Да уж, повезло Тео.

Коттедж Рока располагался в деревушке Клейтон в нескольких милях от Брайтона. Этот дом был указан еще в книге Страшного суда — средневековой поземельной переписи. Крошечное здание простояло семь веков, не сокрушенное никакими превратностями судьбы, но теперь ему, похоже, грозила серьезная опасность.

Через каменную стену толщиной восемнадцать дюймов доносились поистине экзотические звуки. Казалось, сначала Тео надувал огромный шар, а потом кто-то засунул ему в задницу раскаленную кочергу. А каждые семь секунд кровать сотрясалась так, будто в спальне стоял батут, на котором кувыркается рыцарь в доспехах и при полном вооружении. Во всяком случае, такое сравнение посчитали уместным Рок и Аманда. В маленьком коттедже все ходило ходуном, книги и посуда так и соскакивали с полок. Затем тишину мирной деревушки в Сассексе нарушила серия пронзительных воплей, на какие итальянец был большой мастер. Через несколько минут все стихло. Это был уже третий раз. После второго прошло полчаса, первый состоялся за час до этого.

— Похоже, наш толстяк преодолел свое предубеждение насчет брюнеток, — прокомментировал Рок.

— Я заметила, — отозвалась Аманда.

Рок обнял ее и прижал к себе.

— Тебя что, это все заводит? — спросила Аманда.

— Есть немного. А тебя?

— Нет, при таком грохоте не могу. И вообще, я устала.

— Что-то случилось? Ты весь вечер какая-то унылая.

— Нет, все нормально.

— Да брось, я же вижу — ты сегодня грустная. Расстроилась из-за этой девицы?

— Нет.

— Может, тебе Тео не нравится?

— Нет. Нравится.

— Тогда по какому поводу огорчаешься?

Повисла долгая пауза. Наконец Аманда нехотя произнесла:

— Из-за Дэнни.

— Какого Дэнни? Бенхакера?

— Да.

— Этот подонок что, названивал тебе?

— Нет. Утром мне позвонили из больницы в Уэст-Миддлсекс. Дэнни попал в аварию. На машине разбился. Еще в понедельник. Днем ездила его навещать. Представляешь, три дня был в коме, только вчера очнулся. Сейчас в реанимации лежит.

— А что за авария?

— Подробностей не знаю. Сказали, Дэнни вылетел с дороги на M4.

— Мы тоже там в понедельник ехали.

— Алекс, на Дэнни смотреть страшно… весь израненный… — Аманда заплакала, и Рок прижал ее к себе. — Извини. Не хотела портить наши выходные.

— Ничего удивительного, что ты переживаешь за Бенхакера. Это совершенно естественно. Мне тоже его жаль.

Алекс наклонился и поцеловал Аманду в лоб. Между тем из гостевой спальни начал доноситься зловещий лязг.

— Знаешь, — немножко повеселела Аманда, — из твоих друзей мне больше нравится канадец, который обожает латекс. По крайней мере, шума от него гораздо меньше!

Где-то глубоко во мраке песчаной бури, через которую он, образно выражаясь, пробирался уже сорок лет, скрывались воспоминания о том дне, когда в его жизни произошел переломный момент. Иногда, на кушетке у психотерапевта, он отваживался краем глаза заглянуть в эту воронку, в самый эпицентр шторма, но смелости не хватало, и всякий раз он был вынужден отпрянуть.

Генерал Иссер Аарон Эфраим, глава МОССАДа, секретной службы внешней разведки, надеялся, что с годами все пройдет. Но ему уже исполнилось шестьдесят четыре, а чувство, охватывавшее при тех далеких воспоминаниях, оставалось все таким же острым. И чувство это было ненависть, пылавшая в груди Эфраима с точно такой же неослабевающей силой, как и в тот жаркий, засушливый день, когда они с отцом ездили на рынок в Шедему. А когда вернулись к своему крестьянскому дому, обнаружили тела жестоко убитых родных. Мать, два брата, три сестры, дедушка и бабушка — все пали жертвами сирийской операции возмездия.

Еще сильнее ненависть разгорелась два месяца спустя, когда в Тель-Авиве Эфраим смотрел на отца, стоявшего на эшафоте с петлей на шее. И в чем же заключалось его преступление? Украл автомат на британском блокпосту и открыл огонь по сирийскому военному грузовику. При британском правлении подобные противоправные деяния карались смертной казнью через повешение. Именно так и поступили с отцом Эфраима.

Большую часть Второй мировой войны Эфраим был занят тем, что убивал англичан. Сначала в составе подпольной организации, ставшей известной как «банда Штерна», потом в «Иргун», возглавляемой будущим премьер-министром Израиля Менахемом Бегином. В 1944 году, во время миссии в Германии, целью которой было освобождение израильских военнопленных, Эфраим был схвачен немцами и заключен в Аушвиц. После капитуляции Германии Бегин отправил Эфраима в Рим в составе группы с особым заданием. Приказано было внедриться в Ватикан и разоблачить служителей церкви, наладивших прибыльный бизнес с полного одобрения папы — за деньги помогали нацистским офицерам бежать и подыскивали для них надежные укрытия.

Когда в 1948 году было основано Государство Израиль, Эфраима призвали на службу в МОССАД и отправили в Сирию. По легенде, он был успешным бизнесменом, сорящим деньгами направо и налево. Позже Эфраим женился на дочери сирийского министра технологий и приобрел большое влияние, став экономическим советником сирийского парламента.

Шел седьмой год пребывания Эфраима в Сирии. Пока жена ходила по магазинам, сотрудники сирийской разведки проникли в дом с крыши, выломав дверь чердака. Эфраима застигли сидящим на корточках возле радиопередатчика и передающим еженедельную оперативную сводку в Тель-Авив.

Эфраим хотел умереть, но на такое милосердие рассчитывать не приходилось. Десяток тюремных офицеров насиловал беременную жену Эфраима перед запертой дверью его камеры и продолжал долгое время после того, как и она, и ребенок были уже мертвы. Так начались четыре страшных года, навсегда наложившие на Эфраима свой тяжелый отпечаток. Молодой надзиратель, с усмешкой мочившийся на еду заключенного, прежде чем пропихнуть тарелку между прутьями. Пытки, во время которых истязатели одно за другим вырывали у Эфраима имена израильских агентов. Потом их всех арестовали и замучили до смерти у него на глазах. Единственным, что поддерживало Эфраима и давало ему силу, была ненависть ко всему арабскому народу. Ненависть такая сильная, что только благодаря ей он и выжил.

В 1958 году Эфраима и других израильских заключенных неожиданно обменяли на восемьдесят пленных сирийцев, и он вернулся на родину. После долгого периода реабилитации Эфраиму поручили бумажную работу в тель-авивской штаб-квартире МОССАДа.

В свои обязанности он погрузился с головой. Повышение не заставило себя ждать. Он стремительно поднимался по карьерной лестнице, пока наконец год назад не был назначен на высшую руководящую должность.

Эфраим женился на израильтянке, девушке по имени Мойя. У них родилось четверо детей, два сына и две дочери. Старший избрал военное поприще и уже дослужился до капитана, второй сын начал многообещающую политическую карьеру, а старшая дочь была помолвлена с сыном главного раввина, который и сам пошел по стопам отца, причем, несмотря на молодость, подавал большие надежды. Крепкая, дружная семья, респектабельное положение, многочисленные успехи и достижения — казалось, все это должно было возвести надежную стену, отгораживающую Эфраима от прошлой жизни. Однако, как бы ни наслаждался Эфраим простыми семейными радостями в редкие свободные минуты, стена, скрывающая прошлое, была не толще листа бумаги.

Глава МОССАДа медленно слез с лежавшего на животе молодого араба и осторожно, почти ласково провел пальцем по его позвоночнику.

— Жаль, — проговорил он странным, лишенным эмоций тоном, — что нам не представилось случая провести вместе больше времени… узнать друг друга лучше… А ведь могли бы стать хорошими друзьями.

Генерал Эфраим натянул брюки и прикрыл молодого человека простыней. В комнате было тихо, если не считать едва слышных звуков, доносившихся от работающего кондиционера и видеокамеры «Сони», чей двадцативосьмимиллиметровый объектив выглядывал сквозь узкую щель в потолке. В этой зловещей тишине Эфраим мерил шагами комнату с не менее зловещей улыбкой на лице. Все клокочущие внутри бурные чувства, которые временами почти брали над ним верх, сейчас утихли. Эфраим был совершенно спокоен. Приблизился к двери, остановился перед ней и присел на ступеньку. Вдруг он ощутил сильную, почти болезненную слабость. Опустил голову, закрыл лицо руками и разрыдался — сначала тихо, потом громче, отчаяннее, почти до истерики. Десять минут спустя в той же позе Эфраим заснул.