Эльмира Нетесова - Фартовые

— Окружен он был, — перебил коротко Яровой. И напомнил: — Ты же в окно хотел выскочить. Даже раму ногой вышиб. А там уже ждали. Ты и передумал ноги ломать. А вот Филин голову потерял. «Розой»[2] хотел поработать. Не дали. Так все кричал подружке своей, что вечером он к ней вернется, что это ошибка и его выпустят.

— Да кто нас ждет, кому мы нужны? За утеху платили, за жратву и выпивку, за короткий отдых — втрое откупались. Вот только судьбу не ублажишь ничем. От нее, как от тюрьмы, ни деньгами, ни угрозами… Судьба хоть и баба, да подушку одну ни с кем не делит. Несговорчивая. Ни к молодому, ни к старому души и жали не имеет, — вздохнул Дядя.

— Не скажи. Тебе жаловаться совестно. С такой судьбиной, а все ж до старости и дожил. Здоров. Живешь тихо, спокойно. Теперь, наверное, лишь во снах с прошлым своим встречаешься.

— Это верно. Недавно, несколько дней назад, видел во сне Филина. И вроде он такой маленький, как старый ребенок. А я его уж лет десять не видел. С чего это он мне привиделся? С бабой своей поделился. Она и говорит: «Плохо это».

— Убили Филина. Неделю назад, — подтвердил Аркадий.

Дядя онемело уставился на Ярового.

— Здесь, в Охе убили?

— Да. Перед смертью истязали долго. Весь избит. До черноты. Видно ногами били, — умолк Аркадий.

Дядя, понемногу придя в себя, спросил хрипло:

— Где нашли его?

— В горсаду. В самом конце. Глухой угол. Туда никто не ходит. А тут собака бездомная, воет и воет. Над головой Филипа. Она и надоумила людей. Сообщили. Я его сразу узнал.

— Давно он вернулся?

— Да у вас и сроки были одинаковыми. Разница в считанных днях.

— А чем убили? «Маслиной»?

— Скончался от ножевого. Так судмедэксперт определил, — наблюдал Аркадий за Смеловым.

Тот, подперев голову кулаками, уставился в одну точку, А потом сказал, словно себе самому:

— Обычные блатные его не пришили бы. Не за что. Да и мордовать зачем, если жмуром решили сделать? Тут не мелкая сошка, не их рука. Это точно. Чтоб Филина пришить, десяток воров нужен! Тут без шуму не обойтись. Да чтоб и пришить — серьезная причина нужна. Если ссучился, либо общак спер. Но ни на что такое Филин не способен. Это не шпана — вор в законе. Его пришить мог только равный ему. За иное «малина» взыщет, — размышлял вслух Григорий. И спросил: — А вы кого нашли?

— Ищем.

Дядя, помолчав, вдруг сказал:

— А помнишь, как Филин из кпз[3] сбежал? Ну додумался! Я тогда и не сообразил ничего: зачем он эту вольнонаемную банщицу раздевает? Старовата, вроде, для него. А он в ее тряпки переоделся, ростом они одинаковы были, платок на голову и — поминай, как звали. Мимо конвоя, что в предбаннике нас дожидался, с тазиком в руках проскользнул. А голос — любой мог подделать. Потому и кликуха у него особая — Филин. А когда хватились его, то связанная подштанниками старуха больше всего на то обиделась, что Филин ей рот грязной портянкой заткнул вместо кляпа. Известное дело, кпз — это еще не тюрьма. Охранник, что на воротах в дежурке торчит, глянул в глазок: банщица идет, ну и дернул рычаг, каким засов калитки в воротах открывается. Выпустил, значит. Ну, добрался он до порта, решил пробираться во Владивосток. Узнал, какой пароход отходит и, не сообразив, что тот грузовой, а не пассажирский, устроился на корме. Его там ночью обнаружили. Приняли за бабку. Чаем угостили. Он и разомлел. Когда по нужде приспичило, пошел в гальюн. А там — старпом. Все бы ладно, да про тряпье свое забыв, высветился Филин по-мужичьи. Морячок ему и скажи: «Что, бабуленька, признавайся, от кого и куда путь держишь?» Филин ему бабьим голосом — мол, во Владивосток, сыночек. А тот в ответ: «Немножко крюк придется дать. В Магадан на пару часов». Оттуда его к нам через неделю доставили. Когда он рассказывал, что было со старпомом, в гальюне, вся камера со смеху животами маялась несколько дней. — Посмеявшись, Дядя сказал: — А ведь Филин того старпома запросто мог за борт выкинуть. Но не был он душегубом. И с мокрушниками не кентовался. А вот за что его пришили — ума не приложу.

— Ну а если он ушел от своих кентов в другую «малину»?

— Нет, за это не пришивают. Такое часто случалось. Смывались на материк, в другие города и «малины». И ничего.

— За откол от кентов могли ведь его убить?

— Завязавшего могут пришить. Тут и спору нет. Но не так, как ты рассказал. А по слову воровского схода. Значит — без мучений. И обязательно похоронили бы. Эх, Филин, Филин! Тихо жить не умел. И жрал — либо в ресторанах, либо баланду в лагерях. Все крайности. Потому и конец беспутный, — пожалел старого кента бывший вор.

После ухода Ярового Дяде долго не спалось. Сожительница в этот день на работе дежурила. И должна была вернуться утром. Григорий сидел один на кухне. Курил, вспоминал. А вспомнить ему было что.

С Филином его свел случай. Собрались в тот день фартовые взять сберкассу. Да не какую-нибудь понезаметнее, а центральную. Вот такой кураж ударил в отчаянные головы. Так и вломились за минуты до закрытия. Впятером. А тут пацан стоит — кудлатый, худой, недокормыш. Увидел фартовых — не испугался, руки не поднял. Почему он там оказался, никого тогда не интересовало. Может, погреться с мороза зашел… Горящими глазами смотрел на пачки денег, которые рассовывали воры по карманам и за пазухи. Когда фартовые уходили, пацан бросился аа ними. Зачем? Никто не спросил. Так и остался он в «малине» уже потому, что видел воров в лицо. А еще — пришелся по душе тем, что мог доподлинно скопировать любой голос, плач и смех. Оказался способным в воровском деле, был смекалист и проворен.

Лишь через время узнали фартовые, что была у него в Охе мать. И Филин жил с нею вдвоем в маленьком деревянном домишке на Сезонке. Мать работала уборщицей в сберкассе. А когда хворала — сын подменял, как мог.

Любил Филин больше всего на свете деньги. Их вид и запах вводили его в дрожь. Эта жадность долго злила Дядю. А потому не раз предупреждал пацана:

— В нашем деле жадность равна краху. Жадность — это болезнь нищих и обжор. Ею страдают чахоточные старухи и могильщики на кладбище. Вырви из себя это паскудство. Иначе ии и одно дело не возьму. Сам попадешься и нам будет крышка.

Григорий видел и удивлялся, как жадно и много ест этот пацан, будто у него вместо желудка бездонная пропасть. Но в деле он мог заменить любого из начинающих воров: не шелохнувшись, мог простоять несколько часов подряд на шухере. Мог не спать подряд несколько ночей и один выпить за двоих, не опьянев. Характер Филина ковали фартовые в делах. А они случались всякими. И вскоре понял повзрослевший пацан, что свою долю из общака можно увеличить нахрапом, глоткой и кулаком.

п

А потому пользовался этими средствами все чаще и небезуспешно.

Дядя помнит, как однажды пожилой вор хотел выделить Филину его пацанскую долю. Заметно возмужавший стремач саданул вора так в висок, что тот потом несколько дней не мог вспомнить свою кликуху.

Пытался наехать на Филина и Старик — голова и сердце фартовых Охи. За жадность решил проучить. Ну и поставил ему здоровенный фингал. Филин, даже не сморгнув, поддел обидчика в челюсть — откинул метра на три под стол и сказал, оскалив редкие, острые зубы:

— Тихо, плесень! Шуршать станешь — добавлю. Я за свое все получу, если мне придется его даже из твоей глотки достать.

Может, и плохо бы пришлось Филину, да Дядя за него вступился. Старик после этого отдал Филину его долю. Но затаил лютую злобу на вора, еще не признанного фартовым.

Филин никогда ничего не просил. Он брал, отнимал. Этому его научили сами блатные.

Он никого и ничего не боялся. Д&же смерти. Зато его самого, уже очень скоро, боялись многие фартовые.

Филин и по молодости не ходил на дело, очертя голову. Все заранее обдумывал и взвешивал. Но попадался не реже других.

У Филина была одна слабина. Помимо денег, любил он баб. Может, от того, что слишком рано связался с блатными и жизнь воспринимал как бы с изнанки.

Но ни девки, ни бабы, ни за какие подарки, даже в угаре, не соглашались добровольно ответить на любовь Филина. Его рожа насмерть пугала сторожей. Приводила в ужас старух-кас- Ьирш. И даже видавших виды милиционеров передергивало при виде худосочной, острозубой и длинноносой физиономии Филина.

А потому баб он сильничал. Срывая с них в притонах все исподнее. Когда те противились, бил под дых. Потеряв дыхание, падали ему жертвы под ноги. Покуда в себя приходили, Филин уже улыбался довольно. Во второй раз ни к одной не приставал.

С девками был обходительнее. Но часто безуспешно. Зная его методы, те тут же подсаживались к своим дружкам. И тут, помимо зуботычин, мог в свалке получить и «перо» в бок. Чужая «малина» жалеть не будет. Потом разберись, кто пустил в ход финач?

Филин не привязался сердцем ни к одной. Единожды утешившись, тут же забывал.

Для фартового это было золотое качество.