Сергей Зверев - Забудь дорогу назад

Ежедневные стычки на тему, чей хозяин круче. Я вошел в дом – неказистый, плохо обживаемый, но какой уж есть. Прихожая в стиле «мрачный лубок», кухня, украшенная перекрещенными казачьими нагайками (наследство от прежних проживающих), головами зверей, павших в неравной схватке, и живописной паутиной между ними. Справа по курсу – небольшая гостиная со стареющим диваном и морально мертвым «Телефункеном». Слева – спальня, ванная комната, оснащенная бочкообразным помывочным устройством, издающим при заполнении рев низвергающегося водопада. Крохотная мансарда – мой рабочий кабинет, святая святых. Под лестницей – каморка Степана. Чуть побольше собачьей конуры, но не припомню, чтобы он роптал. «Даже не золотая клетка», – как однажды в сердцах выразилась Анюта.

– Дорогая, я дома! – крикнул я, пристраивая портфель на стул.

– Рашпиль не забудь у стены поставить, – проворчала из спальни Анюта.

А еще недавно мчалась на стук двери, ворковала: «Тут я, твоя любимая рабыня», целовала, тащила за стол, где уже дымился вкусный ужин. Каждый день – творческий подход к приготовлению пищи. Осетрина в яблоках, осетрина в помидорах, осетрина в пельменях. Позднее стала повторяться, могли неделю кряду питаться «закаленной» от бесчисленных заморозок-разморозок рыбой. Сегодня, если обоняние не подводило, ужина вообще не предвиделось. На кухне не прибрано – вчера утром было точно так же, только на потолке ничего не валялось. Я снял сапоги, добрел до холодильника. Лучше бы не открывал…

– Да приготовлю я, приготовлю, – проворчала Анюта, выбираясь из спальни. И что она находит в этих облегающих леггинсах и жутких заколках с петушиным гребнем? Какой-то хмурой, сутулой зыбью она проследовала мимо кухонной стойки, включила плиту под кастрюлей. По кухне заструился душок алкоголя – снова прикладывалась к бутылке моя благоверная. Пора намекнуть снабженцам, чтобы не таскали сюда спиртное в отсутствие хозяина.

– Не поцелуешь?

Она вздохнула, оторвалась от плиты, доковыляла до меня, прижалась. Ладно, хоть так. Я погладил ее по нечесаным волосам. Она подняла на меня пустые глаза.

– Ты ушел вчера утром…

– Я работал, Анюта.

– У тебя такой вид, словно ты сутки сидел в засаде, поджидая мамонта…

– Я напряженно работал, Анюта. Леший «на Ерофея» с лесом расстается, забыла? Вчера это было, 17 сентября. Под землю провалился, зимует он там до весны. А прежде чем уйти, носился по лесу, бесновался, бурю поднимал, деревья ломал, зверей по норам разгонял… А у тебя что нового?

Она невесело засмеялась.

– О, здесь миллион новостей. Никто не приходил, никто не звонил. Читала книгу по домоводству, которую ты принес. Ты, кстати, в курсе, что она на девяносто процентов состоит из воды?

Она была сегодня тихая. Непривычно. Пару дней назад мы крупно поскандалили. Анюта разорялась, что в этом доме она не живет, – она тут на роли привидения. Что на девяностые сутки она, наконец, пришла к мысли, что жизнь в четырех стенах – не совсем то, о чем она мечтала. Я кричал, что лучше сидеть в четырех стенах – с диваном и телевизором, чем надрываться в концлагере. Она кричала, что лучше надрываться в концлагере – там ценишь жизнь и короткие минуты покоя. Ума не приложу, как можно заниматься сексом с тем, кто постоянно на тебя орет…

– Ты никогда не говоришь о том, чем занимаешься на работе, – прошептала она. – Уходишь, приходишь – и молчок. А глаза такие грустные, грустные… А я сижу в этом долбаном ущелье день за днем, шатаюсь из угла в угол, только и развлечений – послушать треп соседки Ходулиной о цветах, об удобрениях и прочей мутоте, а ты же знаешь, я терпеть не могу садоводство…

– Ты все прекрасно понимаешь…

Мы все прекрасно понимали, что жизнь заходит в тупик.

– Так и не скажешь, чем занимаешься на работе?

– Это не интересно, Анюта… да и не для того я на нее посажен – на эту работу. Подписки, контракт, все такое…

– О, боже. – Она оторвалась от меня, подошла к окну. – А это что такое? – в голосе прозвучал чуток интереса. Я тоже подошел, обнял ее за плечо. Она смотрела на дорожку перед домом – вернее, на машину, стоящую на дорожке.

– Это телега самобеглая.

– Я вижу, что телега самобеглая. Но вчера с утра у тебя была другая телега. Бывшая телега называлась «Хонда», а эта называется «Вольво».

– Последний из линейки полноприводных внедорожников, – похвастался я. – Говорят, что может ездить под углом в сорок градусов. Лично не проверял.

– И не вздумай. О, боже, – повторила она. – Есть машина, но некуда поехать. Знаешь, Луговой, что спасло бы меня?

– Знаю, – вздохнул я. – Шопинг.

– Ты догадливый сукин сын…

Я проснулся ночью от неясного беспокойства. В подушке рядом со мной была теплая вмятина. Несколько минут я лежал, поджидая, пока Анюта вернется из ванной, смотрел, как через щели в жалюзи проникает урезанный лунный свет. Не складывалось как-то. Дома неприятности, на работе вот-вот придут… Довлело надо мной что-то. А всё из-за скверной привычки копать там, где не просят. Кажется, я выяснил, для чего выписывали с «материка» специалиста по патологиям Людмилу Суслину (да упокоится с миром ее душа). Но это не объясняло, почему раскольники Питирима сбили наш вертолет и с упорством, достойным лучшего применения, преследовали выживших. Не факт, что они действовали по наущению заговорщиков. Скорее, наоборот. Заговорщикам плевать – на меня, на Коровича… «Не хотелось бы портить твое и без того испорченное настроение, Михаил Андреевич, – хмуро сообщил вчера утром Корович, – но наш отдел подслушивают. И – не побоюсь этого слова – подсматривают. Нашел я тут кое-что в твоей каморке… Нонсенс, нет? По-моему, так не договаривались». Так точно не договаривались. И протыкать колеса на безлюдном участке у Утиного брода – тоже не договаривались. Я скрылся в лесу, от греха подальше, а потом по рации вызвал свою команду. Пронесло в тот день… «Благомору будешь докладывать?» – спросил Корович. Я не стал жаловаться господину Раевскому. У «светоча нации» масса своих дел. Надеялся разобраться самостоятельно…

Анюта не возвращалась. Наконец, за дверью зашоркали тапки, я ждал, что откроется дверь, но она не открылась. Скрипнул пол на кухне. Беспокойство пощипывало за мозжечок. Паранойя? Почему она все время спрашивает, чем я занимаюсь на работе? Почему она так рвется из своей «клетки»? Я любил эту взбалмошную женщину. И она – не сомневаюсь – меня любила. На это указывали многие факторы. Но одно другому не противоречит. И тут я вспотел. Портфель, который я принес с работы… Там были фотографии из «трудового» лагеря в Зарудном, изъятые у одного любознательного мастера, в отношении которого проводилась проверка. Данные снимки не предназначались для посторонних глаз. Черт. А ведь он так и остался на кухонном стуле… Я сел в кровати. Почему она не идет? Что она там делает на кухне? Дурная сила выбросила меня из постели. Я на цыпочках подкрался к двери, открыл без скрипа, просочился на кухню…

И здесь пространство штриховали «лунные дорожки». Анюта в белых плавочках и обтягивающем топике стояла у стойки между холодильником и стулом с портфелем, медленно пила из стакана. Рядом с ней возвышалась коробка сока.

– Не спится, дорогой? – блеснуло что-то в глазах.

Я покосился на портфель. Застежка вдавлена не до конца. Так было или не было? Я не мог вспомнить. Пробормотал, что увидел нехороший сон, и не люблю просыпаться в одиночестве.

– Бедненький, – пожалела меня Анюта. Отставила стакан, подошла. Показалось или нет – она тоже волнуется и пытается это скрыть? Перехватила мой взгляд, брошенный в сторону портфеля. Реакция была поистине боксерской:

– Ах, вот оно что… Поправь, если это называется не манией, мой милый. Кстати, раньше за тобой такого не наблюдалось.

«Если поцелует, значит, волнуется», – мелькнула мысль. Она потянулась на носках и поцеловала меня в уголок рта.

– Скажи, Анюта, а ты действительно случайно оказалась тогда в баре? – хрипло вымолвил я.

Она засмеялась – тихо-тихо. Прошептала с каким-то мстительным надрывом:

– Я могла бы ответить, дорогой, но лучше воздержусь. Теперь живи и мучайся. Но одно скажу тебе определенно: пока еще я тебя люблю…

Теплые пальцы поползли по моей коже, и вместе с пальцами поползли мурашки. Ох, напрасно я проснулся сегодня ночью…