Андрей Воронин - Петля для губернатора

Не дожидаясь приглашения, Коврова пересекла кабинет и уселась на ближайший к столу Бородача стул. Годы, не пощадившие ее тело, пошли на пользу ее лицу, придав ему рельефность и выразительность. Сочетание проступавших в каждой черточке железного характера и острого ума с умело наложенной косметикой сделало когда-то плоскую и бесцветную физиономию Ковровой по-настоящему привлекательной. Глядя на нее, Бородич испытал внезапный прилив теплого чувства: они давно перестали делить постель и даже вспоминать о тех временах, но это был проверенный боевой товарищ, бок о бок с которым нынешний губернатор Московской области прошел огонь и воду. В незапамятные времена Коврова сделала на него ставку, руководствуясь понятными только ей одной причинами, и с тех пор всегда была рядом, направляя и подталкивая, то забегая вперед, чтобы расчистить для него дорогу, то подпирая его сзади. Она никогда не оставляла его – ни в дни побед, ни тогда, когда его гнали, и только ленивый не бросал в него грязь, – и половина его теперешнего успеха по праву принадлежала ей.

– Послушай, мать, – вместо приветствия, сказал Бородич, сразу же удивившись: кой черт дернул его за язык? – давно хочу тебя спросить об одной вещи.

– Спроси, – улыбнувшись уголком накрашенного рта, сказала Коврова и без спроса взяла сигарету из лежавшей на столе пачки. Она всегда очень чутко улавливала настроение Бородича и без труда перешла на неофициальный дружеский тон, в котором они в последнее время общались очень редко.

Бородич поднес ей зажигалку и крутанул колесико. Безотказная “зиппо” выбросила язычок оранжевого пламени, и Коврова погрузила в него кончик сигареты, ухитряясь при этом смотреть не на сигарету, как все нормальные люди, а на собеседника.

Иван Алексеевич некоторое время молчал, но Коврова продолжала смотреть на него со знакомым прищуром, и он отбросил колебания.

– Послушай, – для разгона повторил он, – объясни мне, как это вышло, что ты рядом со мной уже четверть века? Ведь это, считай, полжизни. Впору серебряную свадьбу играть. Что ты во мне нашла, а?

– Странный вопрос, – ровным голосом ответила Коврова, но Бородич, знавший ее как облупленную, заметил сразу две небывалые вещи: она поспешно отвела глаза, а рука, державшая сигарету, дрогнула так, что столбик пепла сорвался с кончика сигареты и упал ей на колени. Иван Алексеевич страшно удивился: такое поведение Ковровой было совершенно несвойственно. Он ждал продолжения, но Коврова молчала. Она уже восстановила самообладание, и лишь сузившиеся глаза говорили о том, что вопрос Бородича задел ее гораздо сильнее, чем рассчитывал Иван Алексеевич.

– Странный ответ, – в тон ей сказал он.

– Какой есть, – по-прежнему глядя в сторону, ответила Коврова. – Другого, во всяком случае, не будет.

– Вот те раз, – опешил Иван Алексеевич. – Что-то я тебя не пойму, Константиновна…

– А это потому, что ты дурак, господин губернатор, – вдруг отрезала Коврова, и Бородич даже сквозь слой пудры заметил, что ее щеки начал заливать странный пятнистый румянец. – Интересно знать, почему ты спросил об этом именно сейчас, а не тогда, когда мой ответ мог иметь хоть какое-то значение?

Иван Алексеевич проклял себя за минутную слабость.

Реакция Ковровой на совершенно невинный с его точки зрения вопрос была совершенно неадекватной, и теперь губернатор чувствовал себя как человек, который поинтересовался у прохожего, который час, а в ответ получил топором по голове. Кроме того, он начал догадываться, в чем причина такого странного поведения, и от этой догадки ему вдруг сделалось совсем муторно.

Только этого ему теперь не хватало.

– Подожди, мать, – медленно сказал он, – постой. Ты что же.., ты что, меня.., того? Я имею в виду, тогда, двадцать пять лет назад…

– Какая разница? – с горечью сказала Коврова. – Видишь, ты даже слова этого не можешь произнести, язык не поворачивается. Это потому, что любовь и номенклатура плохо сочетаются.., вообще не сочетаются, если уж на то пошло. Трахнуть райкомовскую шлюшку на столе или в кустах за палаткой – это совсем другое дело, это в порядке вещей, правда?

Бородич пугливо покосился сначала на дверь, потом на селектор, но дверь была закрыта плотно, а селектор выключен. Подняв глаза, он увидел, что Коврова смотрит на него в упор, и окончательно смутился.

– Что же ты молчала? – глухо спросил он.

– А что было бы, если бы я сказала? – ответила она вопросом на вопрос. – Можно подумать, ты бы бросился в мои объятия. И потом, я и так получила от тебя гораздо больше, чем любая жена.

– Извини, – сказал Иван Алексеевич. – Наверное, я зря спросил…

– Зря, – согласилась Коврова и переменила позу, сев прямо и снова сделавшись похожей на флагшток. Она потушила сигарету в пепельнице и заученным жестом левой руки поправила безупречную прическу. – Вообще-то, я пришла по делу.

– И оно, конечно же, не терпит отлагательств, – со вздохом сказал Иван Алексеевич, тоже садясь ровнее и сплетая пальцы на крышке стола.

– Я знаю, что сегодня пятница, – сказала Коврова, – но мне показалось, что ты будешь недоволен, если я отложу это до понедельника.

Бородич шутливо поднял руки, капитулируя, и обезоруживающе улыбнулся. Лицо Ковровой осталось бесстрастным: оба хорошо знали цену и этой шутливости, и этой улыбке.

– Хорошо, – сказал губернатор, преодолев соблазн покоситься на часы, – выкладывай, что еще стряслось.

– Еще не стряслось, – ответила Коврова – но обязательно стрясется. Я тебя предупреждала, Иван Алексеевич, что добром это не кончится.

– Опять, – скривился Бородич. – Что на этот раз?

– В четверг заседал совет директоров банка, – сухим деловым тоном сообщила Коврова.

– Какого банка? – перебил ее Бородич.

– Не валяй дурака, Иван Алексеевич. Того самого банка. Помимо всего прочего, было принято решение вывести известного тебе человека из состава правления. Об этом будет объявлено в понедельник.

Некоторое время Иван Алексеевич молчал, чувствуя, как тяжелеет, наливаясь кровью, лицо. Иногда – вот как сейчас, например, – ему казалось, что Коврова получает садистское удовлетворение, когда ей удается хорошенько шарахнуть его по голове. “Номенклатурная любовь, – ни к селу ни к городу подумал он, намертво задавливая в себе желание вынуть из лежавшей на столе пачки сигарету. – Странная штука, эта самая номенклатурная любовь. Номенклатурная ненависть, во всяком случае, понятнее”.

Коврова тоже сделала паузу, давая ему время справиться с эмоциями. Она изучила Бородача во всех проявлениях гораздо лучше, чем он ее, и знала, что ему необходима короткая передышка, чтобы не сорваться и не начать делать глупости. Это было не самое лучшее качество для руководителя такого масштаба, но на этот раз его можно было понять: его ударили в самое больное место.

– У них нет другого выхода, Иван, – мягко сказала она наконец. – Она совершенно неспособна контролировать себя, когда.., ну, ты понимаешь. Председатель совета директоров на нашей стороне, но все, что ему удалось сделать, это убедить совет не возбуждать уголовное дело.

– Что? – Бородич резко вскинул голову и уставился на нее так, словно у Нины Константиновны Ковровой вдруг выросли ветвистые рога.

– А ты не знал? – с притворным удивлением спросила Коврова. – Впрочем, разумеется. Так вот, чтобы ты знал: она периодически запускала руку в карман совета директоров на протяжении, по меньшей мере, года, причем делала это без соблюдения элементарных мер предосторожности. Это не могло продолжаться вечно, сам понимаешь. Ее накрыли. Отрицать очевидное бесполезно.

Теперь нужно подумать о том, как замять скандал. Если это выйдет наружу, это может сильно повредить твоему авторитету.

– Ты хочешь сказать, что меня в два счета могут выставить за дверь, – уточнил Бородич, с трудом расцепив намертво стиснутые челюсти. – Что мне могут просто дать коленом под зад и заставить уйти в отставку.

– Н-ну… – Коврова слегка пожала плечами. – Формулировка, конечно, хромает, но суть схвачена верно.

– Понедельник, – задумчиво повторил Бородин. – Черт, времени совсем не осталось! Сколько она взяла?

– Чуть меньше миллиона. Если ты думаешь исчерпать инцидент, просто вернув деньги, то забудь об этом. Они настроены очень решительно.

– Да мне плевать, как они настроены! – грохнув кулаком по столу, выкрикнул Иван Алексеевич.

– Не сомневаюсь, – кротко вставила Коврова. Эта ее кротость подействовала на губернатора, как ведро ледяной воды. В конце концов, в том, что произошло, была виновата не Коврова, и никто не мог заставить его старую соратницу копаться во всем этом дерьме ради него.

Она делала это по собственной инициативе и абсолютно бескорыстно – просто потому, что они были теми, кем были. Он подумал, что Коврова права: за все эти годы она действительно стала ему ближе, чем могла бы мечтать любая жена. Это была неразделимая близость старых товарищей по оружию, и, уж конечно, ему не следовало, разговаривая с ней, орать и стучать кулаками по столу.