Сергей Самаров - Автономка

– Такси! Такси! Дешево!

Не обманешь – не продашь. Так зазывалы преспокойно привирали, поигрывая ключами от машин. Таксисты у вокзала уж очень напоминали торгашей с базара, с той же интонацией кричавших: «Персики! Персики! Недорого».

К приезду единственного за день поезда у вокзала всегда собиралось таксистов не меньше, чем пассажиров. Поэтому, когда Людмила взяла Василия Ивановича за локоть, останавливая, к ним бросилось сразу несколько человек, желающих выхватить сумки из рук старшего лейтенанта. А он, словно и не понимал ничего, стоял и смотрел вперед.

– Товарищ старший лейтенант! – услышала Людмила.

И только после этого увидела, как к ним спешит сержант, водитель штабной машины. Его, кажется, звали Володей, а фамилию она никогда и не знала.

– Пойдем, – потянула Людмила мужа. – За нами приехали.

Таксисты с неприязнью оглянулись на конкурента.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – сержант, оказавшись рядом, вальяжно козырнул, хорошо осознавая вольности, которые может себе позволить штабной водитель.

Штабной «уазик» стоял с включенным двигателем, и в салоне было тепло, несмотря на то что на улице стоял мороз. В машину уселись быстро, устроив тяжелые сумки на заднем сиденье рядом со старшим лейтенантом, и сразу поехали. Но на выезде с привокзальной площади, огороженной трубчатым парапетом, какой-то человек неопределенных лет встал посреди дороги и замахал рукой, останавливая машину. Володя коротко глянул на старшего лейтенанта через плечо, а Людмила, устроившаяся на переднем пассажирском сиденье, приказала, как умеют приказывать только офицерские жены, вполне безапелляционно:

– Остановись. Может, к нам?

Она сама дверцу открыла, чтобы услышать, что тот скажет.

– В бригаду? – поинтересовался тот. – Здравствуйте.

– Здравствуйте. В бригаду.

– Возьмете?

– Садитесь, – она кивнула на заднюю дверцу.

Василий Иванович начал постепенно приходить в себя, потому что без напоминания отодвинулся, освобождая место для нового пассажира. Попутчик быстро сел, устроив на коленях свою небольшую сумку.

Ехали молча до самого КПП, где сержант остановился и оглянулся на пассажира:

– Вам сюда?

– В штаб.

– Значит, сюда. Нам дальше – в ДОС[5].

Пассажир вышел, но дверцу сразу не захлопнул, а оглянулся на старшего лейтенанта и уточняюще спросил:

– Если не ошибаюсь, старший лейтенант Арцыбашев?

– Так точно, – сдержанно ответил Василий Иванович, носом, видимо, чувствуя старшего по званию.

– Я по вашу душу, можно сказать, приехал. Подполковник Елизаров, Федеральная служба безопасности. Ну да завтра встретимся, поговорим.

Подполковник улыбнулся, но узкие глаза его при этом оставались ледяными.

– Так точно, – невнятно повторил старший лейтенант, и дверца захлопнулась.

– Кто это? – спросила Людмила.

– Так, никто, – безразлично ответил Василий Иванович.

Больше он ничего и сказать не мог.

Командир роты капитан Твердовский загодя прислал солдата, чтобы тот протопил дом. Вообще-то в щитовых двухквартирных домиках ДОСа центральное отопление было, но в эту зиму, как случалось и раньше, возникли какие-то перебои с углем для котельной, и потому все по старинке пользовались печками.

Приняв на себя естественное для домашних условий командование и отпустив солдата, Людмила, не раздеваясь, потрогала руками печку – та была уже горячая, хотя дом полностью еще не прогрелся. После этого посмотрела на мужа, пытаясь определить его дееспособность. Он разделся и упал в кресло перед выключенным телевизором, снова погрузившись в свои мысли, но она была уверена, что спроси сейчас, о чем он думает, он и не смог бы ответить. В таком состоянии люди не могут сконцентрироваться на чем-то конкретном. Посттравматический синдром порой бывает затяжным, но Людмила Арцыбашева хорошо знала и то, что чем более затяжным он бывает, тем меньше последствий в себе несет. И не заставляла мужа проявлять активность. Знала, что он сам очнется от стрессового полусна и сделает что необходимо. Управлять собой Арцыбашев-младший умел, как всякий офицер спецназа ГРУ. Служба такая, что требует психической устойчивости.

– Я за детьми схожу, а потом приготовлю что-нибудь. Посиди пока, отдохни.

Детей, трехлетнего сына и четырехлетнюю дочь, с собой на похороны они брать не стали, оставив у подруги Людмилы. Дети любили дедушку, и не хотелось им даже говорить о происшедшем. Пройдет время, как-то мягко можно будет им рассказать. И они решили подождать с объяснениями, пока дети немного не подрастут. Все-таки дедушка далеко жил, и не каждый день они с ним встречались. Потому детей оставили в чужих руках, благо руки – добрые и надежные – были. Однако это случалось уже не в первый раз, и потому волноваться особо не стоило – с детьми и в чужом доме все должно быть в порядке. Тем не менее нагружать подругу лишней заботой тоже не хотелось, и потому Людмила поспешила за детьми. Идти было недалеко, можно за десять минут в оба конца управиться вместе с одеванием детей. Да еще плюс минут десять на поболтать с подругой, которая без удовлетворения своего любопытства Людмилу, конечно, не отпустит.

Так она и ушла, не дождавшись ответа от мужа и неуверенная, слышал он ее или нет.

Василий Иванович так и сидел в кресле, опустив голову и глядя перед собой, когда, почти сразу после ухода жены, раздался звонок в дверь. Вставать и идти открывать не хотелось, тем более что дверь она наверняка, как обычно, оставила открытой. А кричать, чтобы зашли, хотелось еще меньше, чем вставать. И потому старший лейтенант, помедлив несколько секунд, пошел к двери, встречать гостей.

За дверью стоял гость, хоть и незваный, тем не менее «свой». Более того, командир, сослуживец и друг, которому не хотелось говорить, что он пришел не вовремя, потому что друзья всегда приходят вовремя. Только самому хозяину это не сразу становится понятно. И потому, открыв дверь, Арцыбашев отступил на шаг, освобождая проход.

– Привет, Василий Иваныч, – сказал капитан Твердовский, командир роты, перешагивая через порог.

Капитан был в спортивном костюме, на который набросил дубленку, и без шапки.

– Я смотрю, свет зажегся. Вернулись, значит. Дай, думаю, загляну.

– Заходи, Дмитрий Евгеньевич. Только я не в духе, сам понимаешь. Извини уж.

Твердовский хорошо это понимал и потому сразу вытащил из кармана дубленки бутылку водки и протянул старшему лейтенанту:

– Давай? Расслабит…

– Пробовал. Не помогает. Вообще до головы не доходит. Как воду пью.

Тем не менее Василий Иванович сразу прошел на кухню. Кухня была в доме угловой, и потому там всегда зимой было заметно холоднее, чем в других комнатах, – даже тогда, когда отопление шло из котельной. Но холода, когда нет ветра, офицеры боялись мало.

– Похозяйничай, а то у меня руки подрагивают, – сказал Арцыбашев и поставил бутылку на стол.

Руки у него в действительности не дрожали, но он не стал объяснять свое состояние полностью, потому что и себе объяснить его не мог, хотя мог бы сказать, что от усталости даже плечи болели, будто несколько дней не переставая мешки таскал – так все болело. И, чтобы совершить любое движение, приходилось себя заставлять. Но и объяснять подобное состояние не надо было, потому что Дмитрий Евгеньевич и сам все это понимал. Он не пошел в комнату доставать из серванта рюмки, а вытащил из кухонного навесного шкафа два стакана, поочередно дунул в каждый, словно сполоснул, и поставил на стол. А из второго кармана дубленки вытащил целлофановый пакет с куском копченого сала собственного приготовления, взял четвертинку буханки хлеба и тут же нарезал закуску. Выпили, помянули, не чокаясь, и после этого капитан, глядя на понурую голову старшего лейтенанта, сказал:

– Не рассказывай ничего. Давай сразу по второй.

Когда вернулась Людмила, бутылка была уже пустой и стояла под раковиной рядом с мусорным ведром. А мужчины сидели молча, каждый погруженный в собственные мысли. Со стороны казалось, что они друг друга понимают и поддерживают, хотя поддержка нужна была только одному из них.

– Подполковник Елизаров из ФСБ – это кто такой? – спросил наконец Василий Иванович.

– Из ФСБ? – переспросил Твердовский. – Это особист, что ли?

– Нет, особист, кажется, Евсеев, а этот Елизаров.

– Тогда не знаю. Я и с Евсеевым-то только здороваюсь, а разговаривать – ни разу не разговаривал. Не люблю я эту ихнюю братию. А кто такой?

Василий Иванович объяснил. Людмила молча слушала. Со стороны выглядело, что тот ничего вокруг не видит и не воспринимает, а он все запомнил. Значит, из стресса уже наполовину вышел.

– И не сказал, что ему от тебя нужно?

– Ничего не сказал.