Юлия Латынина - Ниязбек

– Кстати, Хизри, – негромко сказал ему в спину Панков, – дали бы вы мне телефон. Если со мной нельзя связаться, это только на руку вашим врагам.

Дверь за Хизри захлопнулась. Только теперь Панков заметил, что выключатель был хитро спрятан в щели между дверью и стойкой бара, и там же сидела кнопка, которая подымала жалюзи.

Телефон принес Джаватхан через сорок минут. Маленькая титановая «Нокия» затерялась в огромной ладони лезгина, как мячик на поле для гольфа. Это был один из телефонов Панкова, номер которого знали только самые близкие люди. Впрочем, обычно он все равно находился у помощника. Как и большинство высших федеральных чиновников, Панков не носил с собой телефона, потому что сотовый, даже когда он выключен, может служить для прослушки. Поэтому федеральные чиновники не любили звонить по сотовым, а звонили по «вертушке». «Вертушку» прослушивали тоже, так что особой логики в этом не было. Зато «вертушка» была престижней.

Джаватхан протянул ему «Нокию» и сказал:

– На. Третий раз звонит. Настырный, как клещ.

Панков взял телефон и услышал в трубке голос своего старого приятеля-олигарха. Того самого, на день рождения которого он так и не прилетел. Было это… Господи! Было это всего вчера.

– Слава, – раздался в трубке веселый голос из Москвы. – Ты че трубку не берешь?

– Спал я, – отозвался Панков и даже, собственно говоря, не соврал, – вторые сутки на ногах. Отрубился просто.

– Отрубился? А что это за пассажир по твоему телефону отвечает?

– Приятель, – сказал Панков, – славный парень.

– Да? Тут этих славных парней по CNN второй день показывают. Один другого краше. Их там что, таких в горах специально выращивают, в одном загоне с баранами?

– Следи за базаром, – резко сказал Панков.

– О как! – Москвич замолчал, потом спросил другим, чуть напряженным тоном: – Ты правда в этом здании добровольно? А то тут разные слухи ходят…

Панков понял, что на самом деле за этим москвич и звонил. И звонил не просто так, а по просьбе.

– Послушай, – сказал Панков, – первое. У меня там больше шансов получить пулю, чем здесь. По крайней мере парочка парней на той стороне вчера пыталась меня замочить, и, собственно, с этого все и началось. И второе. У меня должны быть гарантии, что никакой придурок не пальнет сюда из танка. Потому что под этим зданием сидят уже тысяч двадцать, и если все они террористы, то наше дело плохо. Потому что если в российской республике есть двадцать тысяч террористов, включая женщин и детей, то русским из этой республики пора сматывать удочки.

– Ладно, – сказал москвич, – без обид. У Машки в ноябре день рождения, можешь прихватить с собой этого самого своего приятеля. Он вилкой пользоваться умеет?

Панков выключил телефон. У Джаватхана был хороший слух, а у «Нокии» – сильный динамик, и Панков боялся, что лезгин слышал весь разговор.

– Мне нужна спецсвязь, – сказал Панков, – я со штабом поговорить должен.

Лезгин кивнул, но не двинулся с места, а так и продолжал сидеть в кресле, вытянув длинные сильные ноги в камуфляжных штанах.

– Ты правда воевал в Чечне? – спросил Панков. Кивок.

– А русских убивал? Снова кивок.

– На фронте или пленных тоже? Джаватхан думал довольно долго.

– Там нет линии фронта, – сказал Джаватхан, – и пленных тоже нет. Есть только враг.

– И почему ты перестал воевать?

Джаватхан помолчал.

– Я думал, что после войны… будет все по-другому. Будет, как велел Аллах. А потом я вернулся… мы ехали по дороге, там через каждый километр стояли посты. Бандиты какие-то. Стояли и грабили людей, говорили: «Мы воины Аллаха». А какие они воины Аллаха, что-то я ни одного из них не видел. Ни под Бамутом, ни в Первомайке. Я приехал, а у меня в машине телевизор был. На передней панели, цветной. Мы когда подъехали к Грозному, часов семь вечера было. И вот я смотрю, по этому телевизору показывают, как русскому горло режут. Ну, отрезали, я понимаю. А показывать зачем? Где в Коране сказано, что головы надо в телевизоре резать? Я когда под камеры головы резал? Если тебе надо, иди и режь в сторонке, ты же по телевизору нужду не справляешь. А вечером нас в одном доме принимали. Один мой товарищ, его уже убили. Хорошо принимали. На столах девочки танцевали. По двенадцать лет было девочкам. Одну со стола сняли, посадили мне на колени, говорят: «Твоя. Девственница, – говорят, – мы тебе берегли, угостить хотели». Я встал и говорю: «Что-то я не помню, чтобы мусульманам дозволялось так себя вести». А этот парень мне говорит: «А ты считай, что мы в раю, а это гурии». Я ему говорю: «Ты пока не в раю, ты в свинарнике». Ну, я еще немного побыл и уехал.

Панков помолчал.

– Значит, не получилось у них… по шариату?

– Нет.

– А у вас получится?

Джаватхан промолчал.

– Ты хочешь устроить в своей стране то же самое? Бандиты на дорогах, отрезанные головы в прайм-тайм. Отцы будут траву от голода есть, а их дочери будут на столах танцевать. Для новых шариатских хозяев.

– Этого мы не допустим, – сказал Джаватхан.

– А кто вас спросит? Откуда вы будете процветать? Республика живет на два миллиарда долларов федеральных дотаций. Ну, вы повесите на этом здании зеленый флаг. Дотаций не будет. На что, вы жить будете?

– У нас есть нефть, – неуверенно сказал Джаватхан, – к нам придут инвесторы.

– Тут один инвестор уже был, – напомнил ему Панков, – и ты знаешь, он не из-за Гамзата сбежал. Он совершенно конкретно сбежал из-за тебя. Так что никаких инвесторов здесь не будет. И никаких рабочих мест – тоже. Единственная работа, которая будет, это работа с автоматом Калашникова. Только раньше вы «Калашниковыми» делили два миллиарда, а теперь будете делить две бочки бензина. Это не в вашей власти, понимаешь, Джаватхан. Бандиты на дорогах, головы в телевизоре и девочки на столах – это не следствие ваших решений. Это следствие экономики.

Джаватхан молчал.

– Как-то странно получается, – сказал он, – в других странах как-то же зарабатывают. А мы почему не можем?

– Ты знаешь, сколько сейчас жителей в республике?

– Два с половиной миллиона.

– А сколько из нее уехало?

– Не знаю.

– Полмиллиона. Полмиллиона за последние пятнадцать лет.

Владислав потянулся и взял со стола лист бумаги. Это была красивая бумага с водяными знаками и вензелем «ГА». Ручка была тоже красивая: из белого золота с изумрудом на самой верхушке. Ручка торчала из яшмового прибора с дарственной надписью.

– Теперь смотри. Эти полмиллиона – это люди, которые хотели работать. А не воровать и не убивать. Вот Ибрагим Маликов хотел работать – и он уехал. Представим, что из тех, кто уехал, только сто тысяч зарабатывают по две тысячи долларов в месяц. Эта цифра должна быть на самом деле гораздо больше, потому что уехали предприимчивые люди, а в России для предприимчивого две тысячи – это не так много. Но представим себе, что только пятая часть уехавших зарабатывает по две тысячи долларов в месяц. Ты согласен?

– Ну.

– Две тысячи долларов в месяц – это двадцать четыре тысячи в год. Есть общемировой критерий, который гласит, что человеку платят в качестве зарплаты не больше пятой части того, что он создает в качестве дохода. Ну пускай это будет не пятая, а четвертая часть. Человек, который зарабатывает две тысячи в месяц, в год создает продукта минимум на сто тысяч долларов. Помножь сто тысяч долларов на сто тысяч человек – и ты получишь, что те, кто уехал из республики, создают валового продукта на десять миллиардов долларов. А из бюджета России республика получает два.

Джаватхан слушал очень внимательно, поставив автомат между коленями.

– А теперь скажи пожалуйста, Джаватхан, почему президент Асланов и его сыновья предпочитают иметь в республике два миллиарда долларов федеральных субсидий, нежели как минимум – десять миллиардов, которые они бы получили, если бы не выперли всех этих людей вон?

Джаватхан молчал.

– Потому что эти два миллиарда – ими распоряжается Асланов и только Асланов. Он их делит между своими. А десять миллиардов – их поделить между своими нельзя. Люди их зарабатывают сами. Президенту приятней иметь два миллиарда и раздавать их лично, чем сидеть на десяти миллиардах, которые независимы от него. А теперь скажи – ты, или Ниязбек, или Хизри – вы когда-нибудь позволите возникнуть в республике независимому источнику бизнеса? Ты когда-нибудь в жизни приезжал на узел переработки не затем, чтобы забрать с него нефть, а затем, чтобы в него инвестировать? Ты два месяца назад украл инвестора и думал, что получишь за него двадцать миллиардов долларов выкупа. А сейчас ты пригласишь его бурить шельф и будешь думать иначе?

Джаватхан угрюмо смотрел в пол, и руки его мяли ремень автомата.

– Ох, Слава, – наконец вздохнул горец, – как было бы хорошо, если бы ты принял ислам и стал нашим премьером.

Расставшись с Панковым, Ниязбек, вопреки произнесенной им угрозе, вовсе не отправился тут же объявлять о независимости республики. Вместо этого он сделал несколько звонков (один – командиру «Альфы», а другой – начальнику республиканского СИЗО) и поговорил с друзьями, а потом ушел в комнату отдыха.