Плата кровью - Александр Анатольевич Пересвет

Значит, последний рубеж?…

Страха не было. Даже — чего там положено в такие моменты — подводить итоги жизни? И этого не было. Не хотелось бы, конечно, чтобы убили, но он солдат.

Ещё отец говорил: ты решил стать офицером, так учти одно — ты не просто так будешь жалованье получать за то, что к войне готовишься. Ты этим самым жизнь свою уже продал. Правда, не кому-то, а народу, но именно — продал. Жалованье твоё — это аванс от народа за то, чтобы когда надо, ты жизнь свою за него положил. За то и платят тебе. Ты не будешь добывать уголь, ты не будешь производить продукты, ты не будешь лечить людей. Народ заранее выкупил у тебя твою жизнь — чтобы ты за него лёг, когда потребуется.

Это звучало неожиданно тогда. Тогда жизнь офицера ему, мальчишке из военного городка, казалась романтичной и бесконечно нужной стране. А тут вдруг отец, сам офицер — и даже очень офицер, — говорит, что военные на самом деле нахлебники у народа. Получают даже не зарплату, а, как следовало из слов отца, наёмническую оплату — за вооружённые услуги.

И хотя потом он допетрил, что хотел сказать отец на самом деле, — по-настоящему понял его только сейчас. На краю судьбы и на краю жизни. Но всё же сейчас он бы его несколько поправил. Или, может, дополнил — неважно.

И в самом деле! Да, он когда-то пошёл не на завод, чтобы что-то производить и за это получать часть от произведённого. Да, он пошёл в армию, которая не производит ничего. Ничего материального, имеется в виду. Но зато армия производит безопасность. Для того же народа. Чтобы тот мог производить уже всё остальное. И, соответственно, лучше жить. А потому народ и платит армии за обеспечение этой самой безопасности. И если ради неё, безопасности народа, придётся лечь… — так это тоже входит в цену контракта.

Но только нужно, чтобы лёг ты не просто так, а с толком и с максимальным вредом для врага. И сама опция лечь входит в контракт не как обязательное условие, а — как пункт за ненадлежащее исполнение своих обязанностей. Штрафная санкция за то, что военному делу учился недостаточно настоящим образом. Но в любом случае ты за них ляжешь, за родных своих. За всех, кого нужно защитить от нацистской нечисти…

Из-за всего этого Кравченко-младший смерти не боялся. Он привык, что она — просто одно из условий его профессии. Не любил он этой затёртой и пафосной фразы: «Есть такая профессия — Родину защищать». Лично он поменял бы слова на — народ защищать. Но в любом случае фраза требовала продолжения примерно такого: «За это мы и получаем постоянный аванс, который при нужде обязаны отработать жизнью».

Ладно. Это всё — ощущения. Страшно, не страшно, долг или совесть, а драться надо не ради красивой смерти за народ. А ради результата. Который в том, чтобы — тысячу раз говорено, и преподаватели в училище любили ссылаться на эту очевидную истину, — заставить за твой народ умереть как можно больше врагов. Тебя защитником нанимали? Вот и защищай. А умирать — да, будь готов. Но платят тебе не за это. Вот такой парадокс…

Жалко только Настю, если убьют.

И Светку. Хотя она себе найдёт…

И детей.

И мамку. Как она выдержит — мужа убили, а потом — сына?

И бабулю…

Да всех жалко!

Но и иначе нельзя. Не получается! Война тут идёт за них же. Чтобы однажды и к ним не пришли вот такие Лихие и не начали их карать за то, что не хотят думать так, как этот засранец.

Значит, это его война. За своих он тут воюет. Не только за родных, но за всех — своих.

* * *

Буран сменил позицию. Эта дырочка, конечно, удобная, но теперь она раскрыта. Прилетит граната, откуда не ждали, — и каюк. Оно, конечно, и так каюк. Но пока патроны есть, хочется побольше нацистов на тот свет забрать. Людям на этом дышать будет легче…

Нет, повеселились-то от души! Миномёты всё-таки расколотили. Убили и того «Буцефала», что пострелял казаков. И кого-то в штабах, судя по всему, так испугал, что дальнейшую бронетехнику для развития первоначального успеха начальство застопорило в тылу. Хотя бояться по большому счёту уже было нечего: штурмовавшие посёлок разведчики с казаками уничтожили три долговременных заградительных огневых точки, упокоив команды дзотов гранатами. В общем, можно было навалиться и решить тему. Но крики и увещевания по рации ни к какому результату не привели: «Поняли тебя, решаем вопрос…» Не выделили даже бэтра паршивого, чтобы раненых вывезти!

А потом стало вообще поздно. В деревне оказалось неожиданно много укровских войск. Подошли откуда-то, что ли? Откуда? Ведь вход от Дебальцева разведчики продолжали удерживать. Где-то в деревне ховались? Чёрт, непонятно…

Укры вперёд не лезли. Похоже, большую, важную засаду готовили. То есть явно хотели дать втянуться подразделениям ЛНР, поманив кажущимся успехом, втянуть в деревню, да в ней всех и положить.

В результате очень тяжёлый бой получился. Хоть вроде бы и победный — двумя десятками бойцов у целой БТГ половину посёлка откусили, — но никогда у него таких потерь не было! Пятеро двухсотых, семеро трёхсотых! Двенадцать человек! Это у него-то, у Бурана, про которого ходили легенды как про командира-счастливчика, который потерь не допускает!

Ясно дело: впервые, по сути, он не сам выбирает и затем навязывает условия боя, а подчиняется обстоятельствам, которые определяет противник. Да вот как хоть сейчас: кинут укропы танчик посмотреть, остались ли ещё выстрелы у фактически окружённых разведчиков, догадаются по рисунку обороны, что нет у них уже ничего, — и амба. Раскатают в кровавый блин прямо под этими кирпичами.

Потому как ясно: попали они тут именно в засаду. В простую, в общем-то. Но от того ещё более обидную. В форме подковы, внутрь которой их фактически и пригласили. И не исключено, та первая, неудачная для укров — и для Еланца — засада была именно червячком, который посажен был на крючочек…

Разведка же засады не выявила. Облажались в этом казачки. Нет, точно: правилен прежний вывод. Явно побоялись или поленились ребятки добраться до посёлка. Как итог — подставили в первый день своих. А уж ОРБ оказался потом в роли выручальщика. И уже не своим делом занимался, а как обычное пехотное