Сергей Зверев - Разборки дезертиров

Какая-то подозрительная насыпь – и вот она обрела вид грунтовой дороги. Я взгромоздился на проезжую часть, ехал по «большому сибирскому тракту». Дождь никак не унимался. Я с ревом проносился мимо спящих курганчиков, запоздало понимая, что это поселок. Дорожный знак! – название прочесть не успел, но различил косую полосу – конец населенного пункта! Разве в Каратае были гаишные знаки?

Мы проехали еще пару верст, встали у обочины. Руки упали на баранку, голова на руки, я сидел и плакал…

Присоединиться ко мне было некому – Булдыгин пребывал в бессознательном состоянии. Поэтому увлекаться этим делом я не стал, вышел в дождь, дышал полной грудью и, кажется, понимал, чем воздух свободы отличается от воздуха клетки…

Я ехал несколько часов, тупо смотрел на раскисшую дорогу. Трасса уходила на запад, мне туда не надо было, но развилок не было. Показался еще один поселок, покрупнее первого, на окраине стационарный пост ГАИ, не подающий признаков жизни (кому охота в дождь?); на другом конце – заправка, круглосуточный киоск, отворот к населенному пункту, название которого ни о чем не говорило. Я заправился, расплатившись стодолларовой купюрой (сдачи не было, да и не надо), купил воду, здоровый кусок сыра, который начал поедать прямо в магазине. Круглосуточная продавщица смотрела на меня с испугом.

– А что, мадам, – поинтересовался я, – атлас «Дураки и дороги РФ» у вас на полках не завалялся?

Она мотнула головой и, похоже, не прочь была вызвать охрану. Я тоже был не прочь. Явился испуганный работник с дубинкой, который и объяснил, как проехать к нужному населенному пункту…

В Марьяновск я въехал перед рассветом. Город не встретил нас фанфарами. Мы ехали вдоль облезлых домов, прячущихся за пеленой несмолкающего ливня, мимо луковки церкви, побуксовали в канаве у подстанции щебеночного завода…

Я поднимался на третий этаж, держась за перила, как за важный элемент страховки (иначе я не мог). Звонил в облезлую дверь, обитую дерматином. Попутно размышлял, не слишком ли вызывающе будет свалиться на коврик?

Открыла бледная женщина в застиранном халате. Смотрела исподлобья, с нелюбовью. Губы жалобно подрагивали.

– Твой муж – редиска, – сказал я утробным голосом. – На внешний вид родной супруги у него всегда не хватает денег. Кстати, привет тебе, Алевтина.

– Луговой… – Жалобное личико превратилось в мятую тряпку. – Как тебе не стыдно… Вы пропали две недели назад, вас уже никто не ищет… ты живой, сволочь, а вот мой Паша… – Она на всякий случай высунула мордашку на площадку и, увидев, что я один, разразилась погребальным плачем.

– Стоп, – опомнился я, – Алевтина, прекращай свою лакримозу. Спустись к машине, там найдешь своего мужика. Только извини, тащить придется самой, но – ты же сможешь? – и трех таких Булдыгиных утащишь…

Она унеслась прямо в халате, оглашая скучные стены воплем сбывшейся надежды. Как приятно делать людям приятное… Я спускался с максимальной скоростью, на которую был способен – по ступеньке в минуту. На втором этаже было шумно и радостно – Алектина кантовала по лестнице благоверного. Последнему был мороз по барабану, глаза закрыты, он практически спал.

– Истрать на него как можно больше витаминов, – посоветовал я. – И сделай так, чтобы он и близко не подходил к своей работе… Да, постой, Алевтина, вот еще – нам тут удалось немного подзаработать… – Я всунул в оттопыренный карман Алевтининого халата пригоршню долларов – немного, тысяч двадцать (много не могу, поскольку жадный, да им и столько не истратить). – Это за погубленное здоровье и моральный вред. Постарайся не трубить никому…

Я вышел в дождь, забрался в грузовик и сидел, отсчитывая удары сердца. Поехал домой. Наш барак еще не снесли. Такое ощущение, будто я отсутствовал дома половину сознательной жизни. На звонок никто не реагировал. Но ключ, как всегда, был прилеплен жвачкой к днищу почтового ящика. Я машинально пропихнул мизинец в дырочку – не было корреспонденции. Вытянул с трудом – как обычно. В квартире было пыльно, душно, не прибрано. Любимое домашнее животное – чучело совы – косило печальным глазом. Шкаф Натальи стоял нараспашку, вещей заметно убыло, на столе записка прыгающим почерком: «Прости, Мишутка, уехала к маме. Даже не знаю, вернусь ли. А была ли у нас любовь?.. P.S. В холодильнике щи».

Какая же это любовь? Это увлечение. Проходит, как насморк, через две недели, а мучаемся полжизни. Записка датировалась днем, когда я уехал. Трудно было обвинять Наталью в черствости. А что касается щей, то я мог представить, во что они превратились за четырнадцать долгих суток…

Глотая ком, я спустился к машине, отправился к Валентине. Дорогу развезло – по такой слякотище на простой легковушке в этот частный сектор не проедешь. На грузовом «Мицубиси» – можно.

Я стучал в дубовую дверь, как робкий почтальон. Стоял и ждал, теряя терпение, пока отомкнутся запоры. На ней была игривая ночная сорочка, надетая задом наперед. Вся всклокочена, взъерошена. Смотрела на меня с суеверным ужасом – как на мертвеца, вернувшегося в мир живых. Ну, вернулся.

– Мишулечка… – Слова с трудом выкатывались из горла. – Но ты же… умер… Ваши поиски прекращены, уже направлены заявки на компенсации…

– А что, – прохрипел я, – нормальное человеческое состояние. В дом-то пустишь мертвеца?

– Проходи, – она нерешительно отступила в сторону. – Только прости меня, Миша, я сегодня… не одна.

Как трудно ей дались эти два несложных слова: «не одна». Желание входить решительно пропало.

– Ладно, – улыбнулся я, – не стоит нервничать. Удачи, Валентина.

Развернулся и шатко двинул прочь.

– Постой…

– Да ладно… – Я снисходительно отмахнулся. И так придется бедной вплоть до будильника грызть подушку, на работу явится разбитая, все будет валиться из рук…

Я забрался в машину, обнял рюкзак, в котором, по самым скромным меркам, оставалось полтораста тысяч долларов. Можно застрелиться. В «стечкине» как раз какие-то патроны. Всеми сразу и застрелиться. Можно выспаться, явиться послезавтра на работу, рассказать прокурору Колесникову страшную сказку, деньги сдать государству и спокойно ждать, пока в окно влетит случайная граната (а заодно к Колесникову, Булдыгину и его благоверной Алевтине). Можно восстановить утерянный в Каратае паспорт и пожить у паспортистки Клавы (Клава будет рада), уехать подальше, купить квартирку в большом нарядном городе и молчать, как рыба, до конца дней…

Я сидел в машине, смотрел на приборную панель, испускающую бледное свечение, на затянутое тучами небо и не мог представить, чем буду заниматься через несколько минут. Одно я знал наверняка – что бы я ни сделал, это будет тяжело, грустно и ошибочно.

Так уж небо в этот год распорядилось…

Мокрый снег валил густыми хлопьями. Машины нетерпеливо гудели, буксовали в снежной каше. На перекрестке образовался затор. Светофор вышел из строя, регулировщики еще не подоспели. Царил хаос. Подержанная иномарка смяла бампер помпезному внедорожнику – и движение окончательно встало. Над центром города завис тоскливый вой клаксонов…

Мужчина в неприметной утепленной куртке сунул в карман пачку сигарет, кивком поблагодарил продавщицу. Оторвался от киоска, глянул в соседствующую витрину Дома книги. Ничего вразумительного в ней не отражалось, кроме нудно падающего снега. Но ощущение под левой лопаткой было до отвращения знакомо. Он поднял воротник, сунул руки в карманы и медленно побрел по проспекту к запруженному перекрестку. Распахнул дверь кафе-мороженого, вошел внутрь, обстучал ноги об решетку. Он стоял в небольшом вестибюле. Слева раздевалка для желающих, справа спаренный туалет, напротив – вход в зал. Он направился в санузел, оставил дверь приоткрытой.

«Хвост», как и следовало ожидать, не оторвался. Возник мужчина – с «идеальным» незапоминающимся лицом, в шапочке с козырьком, покосился по сторонам. Подсматривающий напрягся – время спрятаться в кабинке, в принципе, оставалось. Но «филер» решил не тратить время попусту, направился прямиком в зал. Мужчина покинул санузел, уступил дорогу женщине в усыпанной бисером кофточке – она выходила из соседней двери. Дама бросила на него оценивающий взгляд охотницы, удалилась в зал, зловеще покачивая бедрами. Обернулась на пороге. Пустяк, а приятно – не столь он еще никудышен.

Он вышел на улицу и кинулся к остановке, от которой еще не отчалил троллейбус. Запрыгнул на площадку, сомкнулись двери – поехали. «Ну что ж, – пробормотал он мысленно, забираясь на свободное сиденье, – вот тебе и ответ на вопрос: есть ли жизнь после хеппи-энда».

Хорошо, что не купил комнату в этом городе. Была уже договоренность с риелторами – энная сумма, и комната на далекой рабочей окраине в его безраздельной собственности. Теперь он точно не купит здесь жилье. Плевать на залог. Порвется цепочка, которую с нечеловеческим упорством возводила симпатичная сотрудница агентства недвижимости…