Джеральд Сеймур - Бомба из прошлого

Причина того, что Кристофер Лоусон остался в своем кабинете, заключалась в непревзойденном умении собирать информацию. Если бы не этот талант, его уже давно выставили бы за дверь, как и всех прочих.

— Стервятники кружат над вами, Кристофер, но я не позволю им добраться до ваших костей, — сказал генеральный директор. — Я вас не отдам. И буду держать подальше от арабского отдела. Займетесь нераспространением ядерного оружия. Возьмете русское направление. Хочу напомнить, хотя и не рассчитываю на вашу память, что пятно от крови остается на ковре навсегда. Я ценю вас и защищаю, сам при этом подставляясь, так что не злоупотребляйте моей поддержкой.

А Люси, его личная помощница, сказала:

— Мне наплевать, мистер Лоусон, что говорят о вас другие. Я останусь и перевода просить не буду. Не сомневайтесь, ножки моего стула застыли в бетоне.

И что Лоусон? Разумеется, ему и в голову не пришло поблагодарить этих двоих за поддержку.

Да, его сильно не любили. Но столь же сильно — пусть и с неохотой — уважали. Уважение рождалось из успехов. Успех был следствием способности вычленять и идентифицировать, казалось бы, незначительные крупицы информации и полностью фокусировать внимание на них. Этому нельзя научиться у инструкторов. Такой талант редок. Бог наделил им Кристофера Лоусона, и он понимал это, а потому свысока смотрел на коллег, начисто лишенных его чутья. Именно на его мониторе появилась информация о звонках, связанных с русским городом Саровом.

Неделя прошла тихо и спокойно. Лоусон просмотрел пару газет, в которых писали о сокращении вооружений. Люси привела в порядок его компьютерные файлы. Потом ему на глаза попалось слово «Сэров». Он знал, где находится этот город, знал, что там делают, знал, какое название носил Саров в советское время… Газеты полетели в сторону. Кристофер Лоусон почуял след, и его глаза заблестели.

Он заметил — звонить в дом стали намного чаще, чем раньше.

В тот день, после полудня, привезли цветы. Огромный букет едва поместился у него в руках. Часом позже к дому подкатил другой фургон — для миссис Гольдман доставили платье из магазина на Хай-стрит, которому она покровительствовала. Оба фургона подъезжали едва ли не вплотную к главной двери, так что Кэррику пришлось сначала выглядывать в «глазок», а уже потом открывать дверь и расписываться в получении.

Наверху активность заметно повысилась, что нашло отражение и в изменении модели передвижений самого Иосифа Гольдмана.

Перемену в настроении и частоте звонков Кэррик почувствовал, когда поднялся по передним ступенькам, — комнаты, где семья жила, завтракала и обедала, смотрела телевизор и проживала свою жизнь, находились на втором этаже, а спальни на третьем. Еще выше, в тесных мансардных помещениях, куда попасть можно было только по узкой задней лестнице, спали русские телохранители и экономка.

Прямого запрета не было, но Кэррику дали понять, что без приглашения или сопровождения ему наверху делать нечего. На этот раз он поднялся наверх дважды, сначала с букетом, потом с коробкой, но оба раза в сопровождении Ирэн.

Все в доме как будто куда-то спешили. Причина этой спешки оставалась для него загадкой. Проблема Джонни Кэррика заключалась в том, что ему приходилось вести двойную жизнь — выполнять работу шофера, не навлекая на себя подозрений, и собирать информацию, не забывая об осторожности и постоянно пребывая начеку. Теперь в доме что-то изменилось, другой стала сама атмосфера.

Стоя с букетом цветов за спиной экономки, наблюдая одним глазом за хозяйкой, которая, вскрикнув от восторга, торопливо вскрыла конверт и вслух читала выражение благодарности за щедрый взнос в Благотворительный фонд помощи детям Чернобыля, Кэррик другим глазом увидел за приоткрытой дверью Виктора, разговаривавшего по мобильному телефону. Рядом с ним нетерпеливо переминался с ноги на ногу Иосиф Гольдман, которому приходилось одновременно слушать и жену, и телохранителя. Кэррик спускался вниз, когда зазвонили два телефона. Поднявшись через час по той же лестнице, он услышал за той же дверью приглушенные голоса Виктора и Иосифа Гольдмана. Хозяйка, развернув и приложив к себе платье для коктейля, прошлась по комнате. В какой-то момент взгляды их встретились, ее глаза озорно блеснули, и Кэррик, отреагировав так, как того и требовала ситуация, прошептал одними губами:

— Прекрасно, мэм, вам очень идет.

Расчет, конечно, строился на том, что присутствие в доме Иосифа Гольдмана опытного полицейского, сумевшего благодаря таланту и выдержке за короткий срок достичь первого уровня в таком закрытом учреждении, как 10-й директорат, поможет раскрыть все секреты русского мафиози.

Сам Кэррик надеялся, что постепенно, по мере того как семья и телохранители будут привыкать к нему, он станет в доме если не своим, то хотя бы не чужим. Надежды не оправдались. В результате даже теперь, по прошествии нескольких недель, о жизни и незаконной деятельности Иосифа Гольдмана он знал почти столько же, сколько и в тот день, когда Кэти вручила ему для ознакомления досье, а Джордж, его куратор, ввел в курс дела, и Роб, его связник, провел подробный инструктаж о действиях в условиях критической ситуации. Его общение в доме ограничивалось узким кругом из миссис Гольдман и детей. Экономка Ирэн то ли не знала английского, то ли не считала необходимым пользоваться им. Рабочую комнату, располагавшуюся рядом с кухней, он делил с Григорием, молчуном, который либо спал в кресле, либо курил, либо смотрел футбол по одному из спутниковых каналов. Что касается Саймона Роулингса, имевшего прямой доступ к Боссу, то бывший сержант склонностью к пустому трепу не отличался.

Разговоры с Роулингсом, когда они оставались вдвоем, не выходили за рамки полузабытых тем: командировка в Северную Ирландию, патрулирование границы, вторжение в Косово, бои в Южном Ираке. Все, что представляло интерес для Кэррика, старательно обходилось. Подозрительных взглядов охранников он на себе не ловил, но они, похоже, жили по твердо установленным правилам полной секретности и молчания. Откровенно говоря, никаких доказательств преступной деятельности, которые можно было бы предъявить в суде, Кэррик так и не собрал.

Сам Иосиф Гольдман относился к новичку равнодушно и едва замечал его присутствие. Неизменно вежливый, но всегда отстраненный. Встречались они редко — на лестнице, в холле, — но и тогда Босс не проявлял к нему ни малейшего интереса. Как дела, как доехали до школы, нравится ли ему машина — вот и все вопросы. Подойти к объекту ближе не получалось. Гольдман вежливо улыбался, но за улыбкой и тихим голосом стояла стена. Легкий, быстрый, элегантный и подтянутый, в дорогом костюме, с короткой стрижкой и модной трехдневной щетиной, Босс ничем не выделялся среди прочих эмигрантов-бизнесменов, приехавших в Лондон, чтобы сделать себе имя и нажить состояние. Неприятное ощущение неудачи крепло с каждым днем, а вот успехом и не пахло. Еще хуже приходилось при встречах с куратором и связником. На их лицах он видел разочарование и знал, что не сможет сообщить ничего нового и при следующей встрече, на барже. «Жучков» в доме и в машине не было — каждый день начинался с того, что Григорий проверял комнаты и автомобили.

Но вот теперь в привычном пульсе домашней жизни появилось что-то новое. Пульс этот участился и окреп. Кэррик не знал, что случилось, но чувствовал — что-то произошло.

Он сидел в «дежурке», перечитывал газету и поглядывал на мониторы.

Если ситуация не изменится, причем в ближайшее время, Джордж и Роб сядут за калькулятор, Кэти предоставит расчет затрат в соотношении с результатами, и начальство решит, что операцию пора сворачивать. А ему придется идти к Роулингсу: «Извини, сержант, и спасибо за помощь, но такая работа не для меня. Попробую найти что-нибудь в этом же роде, но в местах погорячее. В любом случае, я тебе благодарен». Саймон Роулингс парень хороший, прямой и честный. Он, конечно, расстроится. Что предложат потом, Кэррик не знал. Может быть, скажут при следующей встрече. Неприятное это дело — провал.

Иосиф Гольдман предавался воспоминаниям. Услышал голос Михаила, потом Ройвена Вайсберга и как будто перенесся в прошлое.

Русский еврей, Иосиф родился в Перми, городе, до которого даже фирменный скорый идет двадцать часов. Когда-то именно в Перми Чехов вдохновился идеей «Трех сестер». Потом название города стало ассоциироваться с лагерем особого режима, Пермь-36. Сегодня о Чехове вспомнят немногие, куда прочнее в памяти людей связь с Архипелагом, где содержались и трудились политические узники и обычные уголовники.

Ройвена Вайсберга он знал с десяти лет. Евреи, составлявшие в городе меньшинство, всегда держались вместе. В противном случае их били, унижали и запугивали. С самого начала отношения двух мальчиков строились на взаимной выгоде. Ройвен, бывший на четыре года старше, одним из первых понял, что Иосиф обладает редким талантом понимать деньги, их истинную ценность и пользу, которую они могут принести. Он прекрасно разбирался в цифрах, что и помогло им достичь определенного баланса: Иосиф нуждался в защите и в то же время понимал, где эту защиту можно найти. Они стали неразлучны.