Андрей Воронин - Марафон со смертью

— Конечно, вы немного утрируете, но в принципе так оно и есть. Только дети приходят не сами. Их направляет управление народного образования города по представлению районных отделов социального обеспечения.

— И что, много таких, у которых на этом свете никого не осталось?

— А вы сами разве не видите? Вы, журналисты, сами расписываете, сколько сейчас родителей-алкоголиков, матерей-проституток и так далее. Был, например, папашка у девочки когда-то, да теперь в тюрьме сидит, годиков этак на пятнадцать залетел. За убийство например. А мамашка тем временем — с чужими дядями водку каждый день хлещет. Ребенок сутками не кормлен, не одет, не имеет элементарных условий для учебы. А мамашка к тому же все время демонстрирует определенную легкость в общении с противоположным полом. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. И уж наверняка должны представлять, сколь губительно сказываются такие примеры человеческого поведения на неокрепших детских душах.

— Да, это, безусловно, ужасно, — Коля решил использовать свой любимый прием и резко сменил тему разговора, переключая в одно мгновение внимание Трофимчука совсем на другой предмет. — А вы курите, Геннадий Степанович?

— Курю?.. — сразу растерялся директор детдома. — Ах, да, конечно! — он услужливо подвинул пепельницу ближе к журналисту. — Курите. И я с вами закурю. Кстати, может, кофейку заварить?

— Не стоит. Скажите, так круглые сироты — это дети, у которых либо совсем никого не осталось, либо родители которых лишены родительских прав?

— Да, совершенно верно.

— То есть не осталось ни брата, ни сестры?

— Совершеннолетних.

— А бабушки, дедушки? Тетки там какой-нибудь или дядьки, например?

— Бывают, конечно, и дядьки, и бабушки. Но если они отказались от ребенка…

— А если не отказались? И какой вообще механизм оформления к вам? Кто конкретно решает, круглый сирота ребенок или есть у него кто-нибудь на этом свете? Кстати, если вы позволите, я включу на всякий случай диктофон, чтобы ничего не напутать в ваших ответах.

— Диктофон? — Трофимчук нервно заерзал в кресле, глядя, как Самойленко вытаскивает из сумки свой небольшой «Панасоник». — Да, конечно, включайте. Только я вряд ли буду вам в чем-то полезен. Механизм оформления к нам лучше объяснят в собесе, этим занимаются именно они. Я же вам говорил, это они готовят все необходимые документы и делают представление в управление народного образования горисполкома, и только потом…

— А как это у вас такая ошибочка с Корабельниковым вышла? — Николай задал вопрос резко и неожиданно и, кажется, на этот раз попал в самую точку — Геннадий Степанович огорченно развел руками и грустно покачал головой:

— Да, недосмотрели…

Уже в следующую секунду он понял, что сказал лишнее, сильно покраснел, и его маленькие глазки испуганно забегали под стеклами очков — ну точь-в-точь как описывала Пелагея Брониславовна.

— Извините, это вы про кого говорите, что-то я не припоминаю?

— А мне показалось, что вы сразу вспомнили и согласились, что ошибочка вышла весьма досадная.

— Молодой человек, — Трофимчук уже успокоился и был готов дать отпор какому-то непрошенному писаке, — вам действительно показалось, я вас уверяю.

— Но ведь вы сказали…

— Я просто оговорился. Совсем о другом подумал. Так о ком вы спрашивали? Кто такой этот Кораблев?

— Я спрашивал про Корабельникова. Про Виталика Корабельникова, которого усыновил гражданин Италии Марио Контанелли…

— А-а! Ну конечно, вспомнил!.. Это вас его старая сумасшедшая тетка на нас натравила?

— Честно говоря, Геннадий Степанович, я не заметил, чтобы Пелагея Брониславовна Кашицкая была хоть сколько-нибудь не в своем уме, — спокойно, стараясь не сорваться и не выдать директору своего волнения, проговорил Самойленко. — По-моему, во время нашей встречи она рассуждала абсолютно здраво.

— Не знаю. Мне так не показалось. И про Корабельникова я ничего не знаю. Сирота как сирота. И вдруг неизвестно откуда взялась эта его дальняя родственница и начала предъявлять свои права на мальчика…

— Но ведь она была его опекуном, — Я еще не вникал в это дело. Вся информация — у моего заместителя, если вас это так интересует. И вообще, простите, молодой человек, но у меня действительно очень много работы, — и я вряд ли чем еще могу быть вам полезен.

С этими словами Геннадий Степанович поднялся из-за стола, давая понять, что прием окончен, но он не знал, что такое Самойленко.

Коля спокойно и невозмутимо продолжал сидеть в кресле, не собираясь никуда уходить, пока не получит ответа. Он лишь придвинул диктофон поближе к директору детдома и глядя на него в упор, тихо спросил:

— Но ведь у вас же нет никаких причин утаивать от прессы информацию о той группе детей, которая была вывезена для усыновления в Италию?

— Конечно, мне здесь скрывать нечего. Спрашивайте, я обо всем, что знаю, постараюсь вам рассказать, — Трофимчук снова уселся на свое место, с опаской поглядывая на диктофон Самойленко. — А что конкретно вас все-таки интересует, я никак не могу понять?

— Я уже спрашивал, как вышли на ваш детский дом итальянцы? У них что, нюх особый?

— Я не слишком осведомлен, как именно, ведь им наши данные предоставили в гуно. Но кое-что слышал. Есть у них вроде бы такая организация, название которой на русский переводится примерно так: «Руки помощи детям без семей». Но за точность я не ручаюсь.

— И что же?

— Они присылают нам заявки…

— А сами приезжали когда-нибудь?

— Да. Приходили в наш детский дом посмотреть на наших сирот. Ведь нашим детям действительно очень нужна помощь. Они лишены детства, а там, на Западе, богатые страны, богатые люди. Там неограниченные возможности для полноценного развития ребенка…

— Понятно. И сколько детей выехало в последней группе? — Николай улыбнулся про себя: как здорово пригодилось ему теперь умение Банды «раскручивать» людей, а тот допрос, который устроил когда-то старший лейтенант ФСБ России Бондарович в присутствии друга-журналиста, научил Николая многим хитрым штучкам и тонким психологическим приемам. Теперь, кажется, все это срабатывало, лишний раз доказывая, что Самойленко оказался неплохим учеником.

— В какой группе?

— В Италию.

— А-а, эта…

— А были еще?

— Да. Были.

— Куда?

— В Германию несколько раз, в Австрию…

— А в Италию сколько детей поехало?

— Я не помню. Примерно двадцать.

— Они ехали, заранее зная, что в Одессу больше никогда уже не вернутся?

— Это не правильная постановка вопроса. Вы думаете, что наше государство бросит своих детей на произвол судьбы в чужой стране? Каждая семья, усыновившая ребенка, находится под строгим контролем наш их дипломатов и специальных представителей…

— И все же?

— Они еще слишком маленькие, чтобы осознавать такие понятия, как Родина.

— Хорошо. Я задам другой вопрос — семьи, в которые они ехали, уже знали своих детей?

— Насколько мне известно, да.

— И воспитатели, которые сопровождали детей, знали о том, что увозят, так сказать, «новых итальянцев»?

— Да.

— А я могу узнать фамилии воспитателей, которые сопровождали группу в Италию?

— Конечно. Да, правильно, поговорите лучше с ними. Они ездили туда на целый месяц. Раздав детей по семьям, они еще несколько недель помогали детям адаптироваться в новых условиях, привыкать к новым родителям.

— Так кто же все-таки ездил?

— Об этом вам расскажет мой заместитель. Пройдите лучше к ней.

— Вы имеете в виду Наталью Андреевну? — Самойленко на мгновение заглянул в блокнот, вспоминая фамилию и стараясь тем самым продемонстрировать Трофимчуку свою полную осведомленность во всех его делах. — Герасименко?

— Да-да, она вам поможет.

— Ну что ж. Большое спасибо за беседу… Только вот объясните мне, пожалуйста, зачем же вы на Кашицкую-то накричали, а?

— Я ни на кого не кричал. Мы с ней просто побеседовали о Виталике…

— А-а, так вы все-таки помните, как зовут Корабельникова?

— Нет… То есть да… То есть, я хотел сказать, вы же сами мне сказали! — на Трофимчука было жалко смотреть — он уже вконец запутался и теперь сидел красный, потный, весь какой-то дерганый и нервный. Теперь он совсем не был похож на того уверенного в себе любезного и гостеприимного хозяина детского дома, каким выглядел всего полчаса тому назад. Самойленко улыбнулся — своего он, кажется, достиг. — Я просто запомнил, когда вы называли его имя.

— Да-да, конечно. Что ж, еще раз спасибо, было очень приятно с вами побеседовать.

Самойленко встал, выключил диктофон, положил его во внутренний карман куртки и, не подав Трофимчуку на прощание руки, направился к выходу.