Стелла Чиркова - Счастье жить

— Вот я и воспользуюсь. Когда встану на ноги, будет нормальная работа, рожу ребенка. Для себя. А замуж не пойду.

— Деточка, ну не можешь же ты век тут жить со мной, старухой!

— Почему? Мне нравится.

— Потому что это, как в Библии написано, — зарывание талантов в землю. Бог дал тебе таланты — красоту, здоровье, молодость, ум, характер, женственность, — а ты их не используешь. Разве тебе подносы грязные таскать надо? Тебе надо доучиться, найти хорошую работу, выйти замуж, нарожать детей. Может, даже и работу бросить — заняться домом, детишками, мужа по утрам провожать с горячим завтраком, а вечером встречать с горячим ужином. Это и есть нормальное женское счастье.

— Я свое нормальное женское счастье уже проворонила, — упрямо твердила Иветта.

Она с детства была твердой как скала, — уж если что забивала в голову, то ни ласками, ни угрозами, ни искусными психологическими подходами нельзя было увести ее от цели. Лилия сердилась на дочку и уверяла, что та упертая — хуже двух ослиц.

Мария Викторовна отступалась от Иветты, тем более что девушка ей пообещала:

— Я без вас никуда не поеду. Я, конечно, все равно замуж не пойду и в Москву не вернусь, но, чтобы вы были спокойны, обещаю, что возьму вас с собой. В Москву, так в Москву, будете моей бабушкой. Замуж — значит, замуж. И мужа заставлю вас любить и обожать.

Мария Викторовна умилялась до слез на свою «золотую девочку». Она так хвалила ее, что некоторые соседки даже стали говорить гадости.

— Доверчивая ты, Маша, стала на старости лет. А если она тебя ограбит?

— А ты, Галя, как была дурой, так и осталась, — в сердцах отвечала Мария Викторовна. — Что у меня брать-то?

— Говорят, у тебя украшения есть, бриллианты, изумруды. Петька-то что-то с войны принес, небось не пустой приехал, не одни медали из Германии вывез.

— И как тебе только не стыдно… Знаю тебя скоро пятьдесят лет, а язык у тебя так и остался поганый.

— Может, у меня язык и поганый, — обижалась Галя, — да только потом сама же и прибежишь помощи просить, если твоя девчонка чего стащит. — Она понижала голос: — Или еще убьет тебя, чтобы дом ей достался. На днях в «Комсомолке» писали, целую банду поймали. Втирались в доверие к одиноким старикам, заставляли подписать документы, что квартиры и дома перейдут в наследство, а потом выманивали куда-нибудь подальше от города и там убивали. И прямо в лесу закапывали, как собак.

— Галь, ты бы меньше газеты читала, честное слово. Как ребенок. Ну зачем Светочке мой дом — у нее в Москве квартира есть.

— Э-э-э, в газете зря не напишут. Может, она и не из той банды, конечно, но что-то в ней есть такое… подозрительное. И взгляд у нее какой-то странный. И непонятно, зачем она сюда из Москвы приехала. Там в Москве денег полно, работать можно спустя рукава, а зарплаты миллионные. Ходи себе по кабакам, покупай по три машины. Я тут прочитала в «Моей семье», что Басков себе за миллион машину купил, а еще какая-то из молодых певиц уже третью меняет за год. Такая же, как твоя Светка, — молодая, высоченная, худющая, точно швабра — и тоже у нее волосы короткие, только темные.

— И при чем тут машины той певицы?

Галя сама забывала при чем, потом вдруг соображала:

— Да при том, что в Москве черную икру ложками едят, их оттуда не выгонишь, так они присосались к кормушке. И если москвич добровольно едет в провинцию — значит, либо от закона скрывается, либо что-то задумывает. Думаешь, москвичка, да еще молодая, поедет сюда, если у нее какого-то тайного умысла нет? Либо она в розыске за преступления, либо собирается здесь какие-то темные делишки проворачивать. И зачем-то ей понадобилась ты — это неспроста. Вот увидишь, я тебе точно говорю, у меня глаз-алмаз!

— Занималась бы ты больше своими внуками, Галь. А то Петька недавно драку учинил возле магазина, до сих пор фингалом по улицам светит. Это должно быть твоей проблемой.

Галя обижалась и какое-то время с Марией Викторовной не разговаривала, но быстро отходила и снова приставала с расспросами. Галя была сплетницей, наверное, с самого рождения. Она совала нос ко всем соседям, живо интересовалась любыми событиями — от свадеб до поминок, от измен до внематочных беременностей, разносила свежие новости по городу, искренне считала себя полезным источником информации, давала кучу непрошеных советов — и в семьдесят лет все еще звалась Галей. Как-то не появилось у нее отчества — Галя и Галя.

А Марии Викторовне не нужны были Галины советы, и ее сведений о бандах и грабежах она не боялась, боялась же, что Иветта-Светочка уедет в Москву, забыв свои обещания. Хотя она старалась не верить, понимая, что у молоденькой девочки своя жизнь и ни к чему ей чужая старая бабка, но все равно в глубине души надеялась остаться рядом со Светочкой. Внуков растить. А если Светочка уедет — тогда жизнь станет совсем пустой.

Какое имя должна носить классическая тургеневская девушка из сентиментальных романов? Конечно же Лиза. Бедная Лиза. У современной Лизы из романов обязательно строгое платье, высокая прическа, слабое зрение, повышенная чувствительность — и она девственница. Даже если ей далеко за четвертак. Двадцать семь лет — это ведь далеко за четвертак? Еще Лиза обожает животных, рыдает над судьбой бездомных кошечек и собачек, занимается чем-нибудь возвышенным — например, работает в библиотеке или учит детей музыке, носит дешевые классические туфли-лодочки, морщится от запаха табака, пьет только сок и мечтает о принце. Может быть, после тридцати на нее позарится какой-нибудь ученый-неудачник или такой же, как она, не от мира сего инженер-педагог, тоже девственник, тоже со слабым зрением, сутулый, лысеющий, представляющий себя сильным и брутальным. Как раз с Лизой он и станет сильным — на ее фоне это несложно. И еще Лиза нескладная — или слишком тощая, или, наоборот, квадратная, волосы у нее сероватого оттенка, глаза сероватого оттенка, вся она сероватого оттенка — в толпе не различишь и при встрече не узнаешь. Макияжем она не пользуется — косметика есть зло наряду с кучей изобретений последних веков.

Лиза не любила свое имя потому, что ассоциации у нее с ним связывались именно такие. В садике ее дразнили «Лиза-подлиза», но на самом деле Лиза была не подлиза, а намного хуже, Лиза была незаметная мышь, сентиментальная гувернантка из книг Шарлотты Бронте, торжествующая серость, которая в реальности никогда не дождется принца. Даже если она совершенно не страшная, умеет пользоваться косметикой, успешна в выбранной профессии, нравится некоторым мужчинам и вполне адекватна в общении. Это не важно. Важно, что исторически Лиза — мышь. В глубине души — серость. И сидеть ей в девственницах до конца жизни.

Если бы Лизины коллеги из строительной компании узнали, что симпатичная, приветливая помощница генерального директора страдает заниженной самооценкой и у нее проблемы с личной жизнью, они бы не стали показывать пальцами и смеяться, они бы просто не поверили. Более того, один из курьеров был даже слегка влюблен в девушку и, подслушай он ее мысли насчет «Лизы — серой мыши», удивился бы до потери сознания. Его маму звали Елизаветой, мама до пятидесяти лет оставалась душой компании и любимицей мужчин, и это имя ассоциировалось у него исключительно с красивой светской дамой.

Лиза казалась окружающим среднестатистической современной девушкой, стильной, благополучной, успешной, приятной в общении. Никто не догадывался, насколько она себя не любит.

В детстве мама часто говорила Лизе, что ее заслуги нет ни в чем. То, что Лизу выбрали принцессой для утренника, — заслуга Бога, который дал ей неуродливую внешность. То, что Лиза хорошо учится, — заслуга Бога, который дал ей достаточные способности и усидчивость. То, что к Лизе благоволят некоторые учителя, — тоже заслуга Бога, который дал ей сносный характер. Мама никогда не использовала хвалебных прилагательных вроде «красивая», «умная», «добрая» и постоянно напоминала девочке, что гордиться ей нечем, гордость вообще грех, а за каждый успех нужно истово благодарить Бога. Любые попытки дочери как-то похвастаться в присутствии даже близких родственников мама сразу пресекала, высмеивала достижения или сравнивала, допустим, стихи юной Лизы со стихами Анны Ахматовой — так, что Лизе сразу становилась очевидна собственная ничтожность. А уж если вдруг мама замечала, что Лиза пытается сравнивать себя с кем-то в свою пользу, например, сообщает за обедом, что Маша написала сочинение плохо, а ее, Лизу, учительница очень хвалила и читала ее сочинение вслух, — начинались неприятности. Мама замолкала, уходила в свою комнату, Лизе приходилось долго вызывать ее на разговор, а потом выслушивать, как маме стыдно за злую и завистливую дочь, которая явно попадет в ад из-за гордыни. Мама даже плакала порой и умоляла Лизу молиться и просить прощения, чтобы не попасть на горячую сковородку. Лиза тоже плакала, но стать идеальной по маминым меркам все равно не могла, как ни старалась.