Жорж Сименон - Мегрэ и старики

Мегрэ, без конца прокручивая в голове эти запутанные обстоятельства, зашел в бар, заказал кружку пива и заперся в телефонной кабинке.

— Это вы, Мере? Опись вещей у вас под рукой? Поглядите, не значится ли там ключ… Да, да, от входной двери… Что?.. Значится?.. Где его обнаружили?.. В кармане брюк?.. Спасибо… Есть ли новости? Нет. На Набережную я вернусь попозже. Если захотите связаться со мной, позвоните Жанвье, он остается на улице Сен-Доминик…

В кармане убитого обнаружили один из двух ключей, а второй был у Жакетты, поскольку утром, когда Мегрэ и человек из министерства иностранных дел прошли на первый этаж, она открыла им дверь.

Без мотива не убивают. Что же остается, если исключить кражу? Убийство по страсти — среди стариков? Корысть?

Нотариус подтвердил, что Жакетта Ларрье получала весьма порядочную пожизненную ренту.

К племяннику отходил дом и львиная доля состояния.

Что касается Изабель, то было трудно вообразить, что, едва похоронив мужа, она осмелится…

Нет! Ни одно из объяснений Мегрэ не устраивало, а на набережной Орсе категорически отметали какой бы то ни было политический мотив.

— Улица Помп! — бросил он водителю желтого такси.

— Понял, господин комиссар.

Мегрэ давно перестал гордиться тем, что его узнают.

Консьержка отправила его на шестой этаж, где маленькая темноволосая женщина, довольно хорошенькая, сперва немного приоткрыла дверь, а затем пропустила Мегрэ в квартиру, залитую солнцем.

— Извините за беспорядок… Я шью дочери платье…

Узкие брючки из черного шелка тесно обтягивали крутые бедра.

— Не сомневаюсь, что вы пришли из-за дядюшки, но понятия не имею, чего вы ждете от меня.

— Ваши дочери дома?

— Старшая — в Англии, изучает язык и живет в английской семье. Младшая на работе. Платье я шью для нее. — И она показала на стол, где лежала легкая пестрая ткань, из которой кроилось платье. — Полагаю, вы встречались с моим мужем?

— Да.

— И как он отнесся к происшедшему?

— Вы уже давно не видались?

— Около трех лет.

— А с графом де Сент-Илером?

— В последний раз он заходил сюда перед Рождеством. Принес девочкам подарки. Никогда об этом не забывал. Даже когда он служил за границей, а они были еще крошками, граф всегда присылал что-нибудь на Рождество. Поэтому у нас есть куклы из всех стран мира. До сих пор хранятся в их комнате: сами можете посмотреть.

Ей было не более сорока, и она еще была очень привлекательна.

— Это правда, что пишут в газетах? Его убили?

— Расскажите мне о вашем муже.

Лицо ее внезапно потускнело.

— Что вы хотите узнать?

— Вы вышли за него по любви? Если не ошибаюсь, он намного старше вас.

— Всего лишь на десять лет. Но он никогда не выглядел молодым.

— Вы любили его?

— Сама не знаю. Я жила с отцом — озлобленным, сварливым человеком. Он считал себя великим непризнанным художником и страдал оттого, что вынужден был зарабатывать себе на жизнь, реставрируя картины.

Я же работала в одном магазине на Бульварах. Встретила Алена. Вам налить чего-нибудь выпить?

— Спасибо, я только что пил пиво. Продолжайте…

— Наверное, меня привлек его таинственный вид.

Он был не такой, как все, не любил болтать, но то, что он говорил, было всегда интересно. Мы поженились, и сразу же родилась дочь…

— Вы жили на улице Жакоб?

— Да. Мне нравилась улица, нравилась наша маленькая квартирка на втором этаже. В то время граф де Сент-Илер еще был послом, в Вашингтоне, если не ошибаюсь. После отставки он пришел проведать нас, затем пригласил к себе, на улицу Сен-Доминик. Он произвел на меня сильное впечатление.

— Как он относился к вашему мужу?

— Не знаю, что и сказать. Этот человек был любезен со всеми без исключения. Казалось, он удивился, что я стала женой его племянника.

— Почему?

— Лишь некоторое время спустя я, кажется, поняла, да и то до сих пор не уверена. Он знал Алена лучше, чем можно предположить, во всяком случае, лучше, чем я в те годы… — Она осеклась, будто сболтнула лишнее. — Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я говорю так с досады, из-за того, что мы с мужем разошлись. Кроме того, ведь это я его бросила.

— Он не пытался удержать вас?

В этой квартире мебель была современная, на стенах — светлые обои; через неплотно прикрытую дверь виднелась белая кухонька, где царил безупречный порядок. С улицы раздавались привычные звуки, тянуло свежестью из располагавшегося неподалеку Булонского леса.

— Полагаю, вы не подозреваете Алена?

— Откровенно говоря, я пока не подозреваю никого, но не исключаю ни единой гипотезы.

— Уверена, это — ложный след. По моему мнению, Ален — несчастный человек, который никогда не мог приспособиться к жизни и теперь уже никогда и не сможет. Не удивительно ли, что, оставляя злобного, сварливого отца, я вышла замуж за человека еще более злобного и сварливого? Но я убедилась в этом не сразу. В общем, я ни разу не видела его довольным и теперь тщетно стараюсь припомнить, улыбался ли он хоть когда-нибудь.

Ему внушает тревогу решительно все: его здоровье; его дела; то, что могут о нем подумать люди; мнение соседей и клиентов…

Ему кажется, будто все вокруг настроены против него.

Это трудно объяснить. Не смейтесь, пожалуйста, над тем, что я вам сейчас расскажу. Когда я жила с ним, мне казалось, будто я с утра до ночи слышу ход его мысли, раздражающий, как тиканье будильника. Он молча расхаживал взад и вперед и вдруг взглядывал на меня — но на самом деле взгляд этот был направлен в глубину его собственной души, и невозможно было понять, что в ней творится. Он все такой же бледный?

— Да, бледный.

— Он таким был, когда я встретила его; оставался таким в деревне, на море. Лицо бледное, будто набеленное…

Ничто не выходило на поверхность. Достучаться до него было невозможно… Долгие годы мы спали в одной постели, но иногда, просыпаясь, я чувствовала, что передо мной совершенно чужой человек. Он был жесток… — Тут она попыталась взять назад случайно вырвавшееся слово. — Возможно, я преувеличиваю. Он считал себя справедливым и старался поступать по справедливости любой ценой. Это была какая-то мания. Он был справедлив в мелочах: потому-то я и заговорила о жестокости. Более всего это проявилось, когда родились дети. Он смотрел на них так же, как на меня и на всех прочих: холодно и трезво. Если девочки совершали какую-то глупость, я старалась защитить их.

«В их-то годы, Ален…» — «Незачем им привыкать к уверткам».

Одно из его любимых словечек. Увертки! Плутовство! Нечистая совесть!..

Такую непреклонность он проявлял во всех мелочах повседневной жизни.

«Почему ты купила рыбу?» Я пыталась объяснить ему. «Я ведь велел тебе купить телятины». — «Когда я пошла за покупками…» А он упрямо твердил: «Если я велел тебе купить телятины, ты не должна была покупать рыбу». — Тут она вновь прервалась. — Я не слишком много говорю? Наверное, все это звучит глупо?

— Продолжайте.

— Уже заканчиваю. По прошествии лет я, кажется, поняла, что американцы подразумевают под нравственной жестокостью, и почему там, у них, это может стать основанием для развода. Бывают в школе учителя, которые, не повышая голоса, внушают ужас всему классу.

Рядом с Аленом мы задыхались — и девочки, и я; было бы, наверное, легче, если бы он уходил куда-нибудь на работу. Но он с утра до вечера торчал внизу, прямо под нами, и десять раз на дню поднимался и своим ледяным взором созерцал, что мы делаем и как себя ведем.

Я должна была отчитываться перед ним в каждом потраченном франке. Когда я выходила, он требовал, чтобы я по секундам расписывала весь свой путь; допрашивал, с кем я разговаривала по дороге, что говорила я и что отвечали мне…

— Вы ему изменяли?

Она не возмутилась. Мегрэ даже показалось, что она вот-вот улыбнется довольной, плотоядной улыбкой, — но она совладала с собой.

— Почему вы спрашиваете? Вы что-то слышали обо мне?

— Нет.

— Пока я жила с ним, меня не в чем было упрекнуть.

— Почему вы решились бросить его?

— Я дошла до точки. Говорю вам: я задыхалась и хотела, чтобы дочери выросли в более здоровой атмосфере.

— И у вас не было более личной причины стремиться вернуть себе свободу?

— Возможно, была.

— И дочери об этом знали?

— Я никогда не скрывала от них, что у меня есть друг, и они меня понимают.

— Он живет с вами?

— Нет, мы встречаемся у него. Это вдовец, моих лет; ему так же не повезло с женой, как мне — с мужем. Так что мы оба пытаемся начать все сначала.

— Он живет по соседству?

— В нашем же доме, двумя этажами ниже. Он — врач. Будете спускаться, увидите табличку на двери.

Если когда-нибудь Ален согласится на развод, мы поженимся, но не думаю, что до этого дойдет. Ален — правоверный католик, скорее по традиции, чем по убеждению.

— Ваш муж прилично зарабатывает на жизнь?

— По-разному. Когда я оставила его, мы договорились, что он будет посылать скромную сумму на содержание девочек. Несколько месяцев он неукоснительно держал слово. Потом деньги стали приходить с опозданием. И наконец он вовсе перестал платить под тем предлогом, что девочки выросли и в состоянии сами обеспечить себя. Но ведь это не делает его убийцей, правда?