Герд Нюквист - Травой ничто не скрыто...

Я так стукнул кулаком по столу, что книги подпрыгнули. Мне стало страшно. Не на шутку страшно.

— Замолчи, Виктория! Ты сама не знаешь, что говоришь. А я не желаю это слушать… не желаю… ты еще ребенок…

— Я не ребенок, — сказала она. И в голосе ее была такая ледяная решимость, что у меня забегали по спине мурашки.

— Есть и другие способы разбогатеть, — сказал я. — Для этого вовсе не обязательно спать с богачами.

— Да, знаю. Но спать с богачами — все же самый быстрый способ из всех.

Надо было испробовать иную тактику.

— А уверена ты, что кто-то захочет с тобой спать? — сказал я. — Ты слишком худа. И хотя ты говоришь, что тебе все нипочем, думала ли ты о том, чего это будет стоить тебе? Для такого образа жизни, наверно, нужен известный опыт? И известная сексуальная привлекательность?

Она медленно встала. Повела плечами и выпятила бедро. Она идеально подражала Люси. Прошлась по комнате: в ее походке и взгляде был такой вызов, что я обомлел. Но тут же взял себя в руки.

Меня пригласили в дом, чтобы я ее оберегал. Очевидно, и в этом отношении. Что ж, я задачу выполню. Но только по-своему.

Я встал, придвинул стул к столу и подошел к ней. И снова она стала прохаживаться вокруг меня с тем же вызывающим видом.

Я схватил ее за тоненькое запястье и привлек к себе. И поцеловал ее со всем знанием дела. Мои надежды оправдались.

Она села за стол и, уронив голову на руки, разрыдалась. В ее худеньких плечах и длинных темных волосах, спрятавших от меня зеленые глаза, было что-то бесконечно трогательное.

Я снова сел.

— Извини. Виктория, — сказал я. — Но ты заслужила урок… в порядке, так сказать, наглядного обучения. Ты его усвоила?

— Да, — пробормотала она, не поднимая головы. Потом перевела на меня взгляд: — Тебе… тебе было приятно меня целовать?..

— Нет, — сказал я. — Это все равно что целоваться с деревяшкой. Ничего другого я и не ждал. Твои актерские приемы меня нисколько не обманули. Так что тебе придется поискать другой способ разбогатеть.

Она достала носовой платок, высморкалась и пригладила волосы. Вид у нее был до смешного детский. Подняв глаза, она посмотрела на меня в упор.

— Тогда я найду иной выход, — сказала она.

И опять мне стало страшно. Она, как никто, умела швырять меня из огня в полымя, словно я был ее игрушкой.

— Какой еще выход?

Она улыбнулась. Протянула руку.

— Дай мне сигарету, Мартин.

«Театральная пауза, — подумал я, — Та самая, что создает невыносимое напряжение».

— А ты курила когда-нибудь?

— Да.

Я дал ей сигарету и поднес зажигалку.

— Вообще-то говоря, ты еще слишком молода, чтобы курить, Виктория, хотя, впрочем, в наше время…

Я вспомнил своих учеников — тех, что курили на всех переменах, отойдя на полметра от ограды школы. Они находились «за пределами школьной территории».

Раз-другой затянувшись, она выпустила дым тоненькими колечками. Они проплыли над моей головой. Этот трюк у нее и впрямь был хорошо разработан. Но я не забыл ее слов.

— Так о каком выходе ты говорила?

Она затянулась еще несколько раз.

— Я его найду, — сказала она.

Хотя она была всего-навсего долговязой девчушкой, по счастью трогательно невинной, она тем не менее умела создавать драматические эффекты.

— Что ты найдешь? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее. Я решил, что речь пойдет о сумке для рукоделия или резце. Но я заблуждался.

— Заметил ты, Мартин, что у нас по чердаку бродят призраки?

С ума сойти можно с этой девчонкой! Правда, Люси говорила, что старый дом «кишит призраками», но я не придал этому значения: я знал, что Люси любит красивые слова.

— Я помню прабабушку Лунде… — сказала Виктория.

— Прабабушка Лунде… — повторил я. — Это ее призрак бродит по чердаку?

— …и я помню, что она мне рассказывала.

Я начал терять терпение.

— Что тебе рассказала прабабушка Лунде? Почему она тебе это рассказала? Кто такая она была?

— Прабабушка Лунде, Мартин, была просто прабабушка. Я смутно помню ее. Мой отец и тетя Марта — ее внуки. Но я помню, что она мне говорила…

Я молчал. Доведись мне даже сидеть вот так до самого судного дня, я все равно бы молчал. Вздумай я задать Виктории какой-нибудь вопрос, это лишь побудило бы ее актерскую натуру сделать очередную театральную паузу. Я не знаю, сколько мы так просидели

— …прабабушка Лунде была совсем дряхлая… похожая на цыганку… помню ее очень смутно, но она была похожа на цыганку. Смуглая, маленькая, с черными глазами.

Наверно, она уже впадала в детство… она говорила такие странные вещи… я все позабыла. Только одно я помню. Она сказала: «В нашем доме никто не будет знать нужды, я хорошо все спрятала… я спрятала все на чердаке…»

Больше я не мог сдерживаться:

— Что прабабушка Лунде спрятала на чердаке?

— Не знаю. Никто не знает. Может быть, она просто выдумывала. Отец рассказывал, что у нее были актерские замашки, он говорил, что это свойственно всем женщинам в роду Лунде… Но, по-моему, отец верит тому, что говорила прабабушка. Все этому верят…

Вот, стало быть, почему они живут в этом огромном нелепом доме. И не хотят с ним расстаться. Все они верят тому, что сказала прабабушка Лунде. Что когда-нибудь они забудут про нужду. Что в один прекрасный день они разбогатеют. «Какое ребячество!» — подумал я.

— Неужели ты никогда ничего не слышал, Мартин? Ведь твоя комната рядом с лестницей на чердак. Как-нибудь ночью ты услышишь. По чердаку кто-то ходит.

Но я прожил здесь уже два месяца, и по ночам никогда ничего не слышал: просто спал как убитый.

Виктория положила этому конец. Я потерял сон. Но Виктория лишила меня не только сна, я вообще потерял покой. Я начал догадываться, что «расслабляющий покой» должен лишь усыпить мою бдительность. Если сторожевого пса кормят слишком сытно, он жиреет и, обленившись, круглые сутки валяется во дворе под дубом.

Но Виктория всему этому положила конец.

Я стал просыпаться от малейших звуков. Чаще всего от стука косматой еловой ветки о стену под моим окном. «Надо спросить у полковника Лунде, нельзя ли спилить эту ветку», — подумал я.

Меня начали мучить кошмары.

В доме были тишь и благодать, дни спокойно текли один за другим, все мирно занимались своим делом, и ничего не случалось. Обстановка начинала действовать мне на нервы: идеальная гармония и покой в доме, где живет убийца. Что там говорил Кристиан про душу убийцы?

И среди этой гармонии и покоя меня все сильнее охватывала тревога. Я стал подумывать, не принимать ли мне на ночь снотворное. Но мне это не положено. Ведь я сторожевой пес. А сторожевой пес не должен спать спокойно. Я и не спал спокойно. Я то и дело просыпался, и меня терзали кошмары.

Как-то раз ночью мне приснилось, будто по чердаку кто-то ходит. Но тут я услышал слабый стук еловой ветви о стену дома под моим раскрытым окном и понял, что не сплю.

Я взглянул на светящийся циферблат часов. Было около трех. Я не стал зажигать свет: лежал совсем тихо и слушал.

Кто-то бродил по чердаку мрачного дома полковника Лунде.

И снова Карл-Юрген сидел на старинном стуле в моей комнате. Он сел на него верхом и оперся подбородком о руки, лежавшие на спинке стула. Судя по всему, он обдумывал что-то очень важное.

Кристиан погрузился в однажды облюбованное кресло с плюшевыми помпонами.

Я сидел на краю кровати. Сидел, ухватившись за медную шишку на спинке.

— Значит, ты проснулся оттого, что услышал шаги, — повторил Карл-Юрген. — Но ты ничего не предпринял, не поднялся на чердак узнать, кто там ходит. И даже не вышел в коридор посмотреть, кто спустится с чердака?

— Нет, — сказал я.

— Значит, у тебя были какие-то причины оставаться в постели, притворяясь, будто ты ничего не слышал?

— Да, — сказал я.

— Какие?

Пришлось изложить Карлу-Юргену соображения, которые я сам еще не успел до конца продумать.

— Я же говорил тебе, что рассказала мне Виктория. Про сокровище, спрятанное на чердаке. И еще про «призраки», как она выразилась.

— Не думаю, что Виктория верит в призраки, — сказал Кристиан.

Это были первые слова, которые он произнес с той минуты, как сюда пришел, если не считать двух-трех вступительных замечаний о погоде. Я обернулся к нему:

— Что ты хочешь сказать?

— Я думаю, Виктория знает, что по чердаку бродит вполне реальное, полнокровное существо. Только оно какое-то время не подавало признаков жизни, пока Мартин не стал здесь своим человеком.

Карл-Юрген тоже взглянул на моего брата. Потом снова обернулся ко мне:

— Ты не ответил на мой вопрос, Мартин. Я спросил, почему ты остался в постели. Тебя же взяли сюда как сторожевого пса, не так ли? Разве Не естественно было бы встать и выйти в коридор? Что это за стук?