Жорж Сименон - Первое дело Мегрэ

— Вы слышали? Имеется некий Любэ, бывший бригадир, которому, прежде чем уволить, не раз делали предупреждения, перебрасывали из одного комиссариата в другой. Он очень тяжело все это воспринял. Стал пить. Гийом думает, что он поступил в агентство частного сыска. Если хотите, давайте попытаемся…

Лекер не очень-то верил, что их попытка увенчается успехом, но все же это было лучше, чем сидеть сложа руки у карты Парижа. Он начал с самых подозрительных агентств, сомневаясь, чтобы такой человек, как Любэ, мог устроиться в более солидные. Большинство контор было закрыто. Он стал звонить людям на дом.

Чаще всего ему отвечали:

— Не знаю. Попробуйте узнать у Тиссерана, бульвар Сен-Мартен. Он подбирает всякую шваль.

Но и у Тиссерана, который специализировался на слежке, его сначала тоже постигла неудача. Сорок пять минут Лекер просидел у телефона, пока кто-то злобно не рявкнул:

— Не говорите мне об этой сволочи. Вот уже два месяца, как я вышвырнул его за дверь, и, хотя он пригрозил, что рассчитается со мной, но до сих пор и пальцем не пошевельнул. Пусть только попадется мне, я набью ему морду.

— Чем он занимался у вас?

— Ночная слежка за домами. Андрэ Лекер снова преобразился.

— Он много пил?

— Спрашиваете! После первого же часа дежурства был уже пьян. Сам не знаю, как это он устраивался, но его бесплатно поили.

— У вас есть его адрес?

— Да. Улица Па-де-ля-Мюль, дом двадцать семь-бис.

— У него есть телефон?

— Возможно. Не имею никакого желания звонить ему. Всё? Могу продолжать партию в бридж?

Не успев еще повесить трубку, тот человек начал объяснять своим гостям, что стряслось.

А комиссар уже держал в руках телефонный справочник и разыскивал номер Любэ. Он позвонил. Между ним и Андрэ Лекером установилось взаимное понимание. Они оба питали одну и ту же надежду. Почти у цели, они ощущали дрожь в пальцах; второй же Лекер, Оливье, чувствуя, что происходит нечто важное, встал, оглядываясь по сторонам.

Не получив приглашения, Андрэ Лекер позволил себе поступок, на который еще утром не был способен: он схватил параллельную трубку. Послышался телефонный гудок в квартире на улице Па-де-ля-Мюль. Гудки повторялись один за другим, словно отзываясь в пустоте, и сердце у Лекера снова сжалось, но в этот момент кто-то снял трубку.

Слава богу! И женский голос, принадлежавший, видимо, старухе, произнес:

— Наконец-то! Где ты?

— Алло, мадам, это не ваш муж.

— Что с ним случилось? Какое-нибудь несчастье? По тону, каким был задан вопрос, можно было судить, что сама возможность такого исхода радует ее, что она уже давно ждала подобного сообщения.

— У телефока мадам Любэ?

— Кто говорит?

— Вашего мужа нет дома?

— Прежде всего скажите, кто говорит?

— Комиссар Сайяр…

— Зачем он вам понадобился? Комиссар на секунду прикрыл рукой трубку и тихо сказал Лекеру:

— Позвоните Жанвье, чтобы он немедленно отправился туда.

В ту же минуту позвонили из другого комиссариата, и в комнате теперь говорили сразу по трем телефонам.

— Ваш муж еще не возвращался?

— Если бы полиция хорошо работала, вы бы сами знали.

— С ним это часто бывает?

— Его дело!

Она, по-видимому, ненавидела пьяницу-мужа, но, раз ему угрожала опасность, она сразу же встала на его сторону.

— Вы, конечно, знаете, что он уже больше у нас не работает.

— Конечно, он недостаточно большая сволочь для вас!

— Когда он перестал работать в агентстве «Аргус»?

— Что?.. Обождите-ка, пожалуйста… Как вы сказали? А, хотите у меня выведать что-нибудь, так ведь?

— Весьма сожалею, мадам. Из агентства «Аргус» вашего мужа выставили два месяца назад.

— Вы лжете!

— Стало быть, все эти месяцы он каждый вечер уходил на работу?

— Куда же он уходил? В «Фоли-Бержер», что ли?

— Почему он не пришел сегодня утром? Он вам не звонил?

Она, вероятно, испугалась, что ее поймают на слове, и предпочла повесить трубку.

Когда комиссар в свою очередь повесил трубку и повернулся, он увидел Андрэ Лекера, стоявшего позади него. Отвернувшись, тот тихо произнес:

— Жанвье уже поехал туда…

И пальцем сбросил слезинку, нависшую на ресницах.

С ним обращались как с равным. Но он знал, что так будет недолго, что завтра он снова станет обыкновенным незаметным служащим у телефонного коммутатора, роботом, ставящим никому не нужные крестики в своей записной книжке.

Все занимались своими делами. Даже на его брата никто не обращал внимания, а тот глядел на всех по очереди своими кроличьими глазами, слушал их, ничего не понимал и все спрашивал себя, почему, когда речь идет о жизни его сына, они все так много говорят и так мало действуют.

Дважды он подходил к Андрэ и умоляюще тянул его за рукав:

— Разреши мне пойти искать…

Искать? Где? Кого? Приметы бывшего бригадира Любэ уже были сообщены всем комиссариатам, на все вокзалы, всем патрулям.

Искали теперь не только мальчишку, но и мужчину пятидесяти восьми лет, по всей вероятности пьяного, знавшего Париж и парижскую полицию как свои пять пальцев, мужчину в черном пальто с бархатным воротником, в старой серой фетровой шляпе.

Жанвье вернулся. Вид у него был оживленный — не то что у других. Все происходящее, казалось, вносило на какое-то время струю свежего воздуха. Потом постепенно все опять погрузится в серый туман будней, в котором неторопливо потянется жизнь.

— Она пыталась захлопнуть дверь у меня перед носом. Но я успел просунуть ногу в щель. Она ничего не знает. Говорит, что в прошлом месяце он, как всегда, принес ей свое жалованье.

— Для этого он и должен был воровать. Крупные суммы ему ни к чему, он бы не знал, что с ними делать. Какая она из себя?

— Маленькая, чернявая, с живыми глазами и крашеными, чуть ли не синими волосами. Наверное, у нее экзема или прыщи на коже — она не снимает перчаток.

— Ты добыл его фотографию?

— Почти силой взял ее с буфета в столовой. Жена не давала.

Плотный мужчина с близко поставленными глазами, в молодости, по-видимому, первый парень на деревне, сохранивший с тех пор глуповато-самодовольный вид. Фотография к тому же была старая, многолетней давности. Теперь Любэ, надо полагать, опустился, похудел и вместо былой самоуверенности в нем должно было появиться притворство.

— Тебе не удалось узнать, где он бывает?

— Насколько я понял, она его никуда не выпускает до ночи, когда он отправляется, как она думала, на работу. Я расспрашивал консьержку. Он очень боится жены. Часто консьержка видела, как он по утрам, шатаясь, возвращается домой, но стоит ему только положить руку на перила, и он выпрямляется. Вместе с женой он ходит за покупками, днем выходит только вместе с ней. Когда он спит, а ей надо выйти по делам, она запирает его и ключ уносит с собой.

— Что вы обо всем этом думаете, Лекер?

— Интересно знать, идут ли они вместе — он и мой племянник.

— Что вы хотите сказать?

— Вначале, часов так до половины седьмого, они были не вместе — Любэ не позволил бы ему разбивать сигнальные стекла. Их разделяло определенное расстояние. Один из них шел по следу другого…

— Кто из двух, по-вашему?

Такой вопрос хоть кого мог сбить с толку, особенно когда каждое твое слово ловят, словно ты ни с того ни с сего стал оракулом. Никогда еще он не ощущал себя таким ничтожеством, как теперь, никогда так не боялся ошибиться.

— Когда мальчишка карабкался по водосточной трубе, он считал виновным своего отца и поэтому-то с помощью записки о приезде мифического дядюшки Гедеона хотел спровадить отца на Аустерлицкий вокзал, где рассчитывал, по-видимому, встретиться с ним, забрав предварительно жестянку с бутербродами.

— Это выглядит вполне правдоподобным.

— Биб не мог думать… — пытался возразить Оливье.

— Молчи!.. В этот момент преступление уже свершилось. Ребенок не рискнул бы на такой поступок, если бы не увидел из окна труп…

— Он его видел, — подтвердил Жанвье. — Из своего окна он мог видеть тело от ступней ног до половины икры.

— Единственное, чего мы не знаем, был ли еще убийца в комнате.

— Нет! — в свою очередь сказал комиссар. — Нет, если бы он там был, он бы спрятался, пока мальчишка лез в окно, и убил бы этого опасного свидетеля, как убил старуху.

Необходимо было, однако, осмыслить все до конца, восстановить мельчайшие детали для того, чтобы найти Лекера-младшего, которого на рождество дожидались целых два приемника вместо одного.

— Скажи мне, Оливье, когда ты вернулся домой сегодня утром, в квартире еще горел свет?

— Да.