Жорж Сименон - Висельник из Сен-Фольена

— Не надо, — взмолился Ломбар, вскочив с места, глядя на Беллуара ошалевшими глазами. Но ничто уже не могло остановить Беллуара.

— Мы увидели, как Клейн уронил на пол перочинный нож, и уставился на качающегося из стороны в сторону Вилли. Все происходило совсем не так, как люди себе это представляют. Я не могу, не сумею толково объяснить…

Мортье все еще продолжал держаться на ногах, несмотря на то, что кровь все сильнее и сильнее била из раны, заливая его крахмальную рубашку… Все явственно слышали, как он сказал: «Свиньи!..»

Он оставался стоять на том же самом месте, раздвинув слегка ноги, как бы для того, чтобы не потерять равновесие. Если бы не бьющая из раны кровь, можно было подумать, что он просто очень пьян. Его большие глаза в этот момент казались еще больше. Левая рука цеплялась за пуговицы смокинга, правая щупала карман брюк. Кто-то в страхе закричал. Мне кажется, что это был Жеф… И тут мы увидели в правой руке Вилли револьвер, который он вынул из кармана. Маленький черный предмет из твердой стали.

Клейн катался по полу в припадке. С треском разбилась упавшая со стола бутылка…

А Вилли все не умирал, все глядел на нас, стараясь поднять руку с револьвером. Один из нас бросился отнимать у него оружие, но, поскользнувшись в луже крови, упал, увлекая за собой Мортье… Резкий толчок от падения, казалось, должен был приблизить конец, но раненый все еще жил, его большие глаза оставались открытыми, и, все еще силясь выстрелить, он без умолку повторял:

«Свиньи, ах какие же вы свиньи!..»

Тогда я, не выдержав, сдавил его горло, хотя в нем и так еле теплилась жизнь. Я весь перепачкался в крови, пока Мортье на распластался неподвижно на полу.

Ван Дамм и Жеф Ломбар с ужасом смотрели на своего товарища.

Беллуар продолжал:

— …Нам с трудом удалось уложить Клейна, который порывался бежать в полицию, чтобы доложить о случившемся… Никто не нарушил молчания. Как это ни странно, но я был совершенно спокоен и трезв. Повторяю вам, мы были напичканы глупыми идеями, повлекшими за собой эту драму… Я вызвал на площадку Ван Дамма, чтобы обсудить создавшееся положение, стараясь не слушать завывания продолжающего биться в истерике Клейна.

Не помню, когда мы вынесли тело на улицу. На реке начался паводок. Вода поднялась сантиметров на восемьдесят и совершенно залила городскую небережную. Мой костюм был весь в крови, лацканы порваны. Я оставил его в комнате Клейна. Ван Дамм принес мне из своего дома другой. Утром я сочинил своим родным какую-то историю…

— Вы продолжали опять встречаться? — спросил Мегрэ.

— Нет. Мы в панике покинули улицу Пот-о-Нуар… Лекок Д'Арневиль остался жить с Клейном. С той самой ночи мы с обоюдного согласия избегали друг друга, а если нам случалось нечаянно встретиться, то мы издалека раскланивались, отводя в сторону глаза…

По счастливой случайности, благодаря сильному наводнению тело Вилли не нашли. Он никогда никому не говорил о знакомстве с нами, считая, что мы не те, дружбой с которыми стоило хвастаться. Сначала родители думали, что он куда-то сбежал, потом они забеспокоились и начали искать его по разным злачным местам, где он имел обыкновение заканчивать свои ночи…

Через три недели я первым покинул Льеж… Постепенно перестал ходить на лекции, заявил родителям, что хочу уехать во Францию, чтобы сделать себе там карьеру. Я поступил на службу в один из банков Парижа…

Из газет я узнал, что в феврале Клейн повесился в дверях церкви Сен-Фольен.

Однажды я встретил в Париже Жанина, но мы не обмолвились с ним ни словом о произошедшей в Льеже драме. Он также перехал жить во Францию.

— Я один остался здесь, — сказал, понуря голову, Ломбар.

— Чтобы рисовать повешенных, церкви и колокольни?.. — вставил Мегрэ, вспомнив рисунки в кабинете Ломбара, маленькие квадратные переплеты окон, фонтан во дворе, портрет молодой женщины и девочку, родившуюся в день, когда он туда пришел.

Разве не прошло с тех пор десять лет? Разве жизнь, за это время не вошла понемногу в свое нормальное русло?

Ван Дамм рыскал по Парижу, как и двое других. Судьба привела его в Германию. Он получил наследство от родителей и стал в Бремене важным деловым человеком.

Морис Беллуар вступил в выгодный брак. Он поднялся выше по социальной лестнице!

Заместитель директора банка!.. А красивый новый дом по улице Весль… Его ребенок, учившийся играть на скрипке…

По вечерам Беллуар проводил время за бильярдом в компании таких же важных людей, как и он, в уютном зале «Кафе де Пари»…

Жанин довольствовался случайными связями с разными подружками, зарабатывая на жизнь манекенами, скульптурами своих любовниц…

А разве не женился и Лекок Д'Арневиль? И у него были жена и ребенок в цветочном магазине на улице Пикпюс…

Отец Вилли Мортье продолжал скупать, обрабатывать и продавать требуху грузовиками, вагонами, подкупая коммунальных советников и увеличивая свое состояние.

Его дочь вышла замуж за офицера кавалерии, и так как тот не захотел вступить в дело, Мортье отказался выплатить ему обещанное приданое.

Дочь и ее муж жили в военном гарнизоне какого-то маленького городка.

Стемнело. В сером полумраке еле вырисовывались лица находящихся в комнате людей.

— Да зажгите же наконец свет! — вскричал Ломбар. Внутри фонаря нашли небольшой огарок свечи, оставшийся здесь еще с тех времен, вместе со всем барахлом, продавленным диваном, куском индийской ткани, разбросанным по частям скелетом и множеством карандашных рисунков, сделанных с одной и той же натурщицы. Мегрэ зажег фонарь, и по стенам причудливо затанцевали разноцветные тени.

— Когда Лекок Д'Арневиль пришел к вам в первый раз? — спросил Мегрэ у Мориса Беллуара.

— Приблизительно года три тому назад. Я никак его не ожидал… Постройка моего дома подходила к концу, сын только начал ходить. Меня потрясло его сходство с Клейном. Казалось, его пожирал тот же внутренний жар, такая же болезненная нервозность. Он сразу же повел себя крайне враждебно. Казался чем-то глубоко уязвленным, в чем-то отчаявшимся, не могу сейчас правильно определить его состояние.

Он паясничал, говорил высокопарным тоном и то насмехался надо всем вокруг, то принимался с преувеличенным восхищением восторгаться моей обстановкой, моим домом, положением в обществе. За всеми его словами и поступками чувствовалось что-то ненормальное. Такая же истерия бывала у Клейна, когда он чересчур напивался.

Он упрекал меня в том, что я все забыл, но это была неправда. Я только пытался жить… понимаете? И для того, чтобы жить, работал, как каторжный, а он не смог… Правда, ему пришлось после той рождественской ночи провести бок о бок с Клейном еще два месяца… Мы-то удрали, а он остался с ним вдвоем и в этой же самой комнате, где…

Не могу объяснить вам, что я почувствовал, когда впервые увидел вошедшего ко мне Лекока Д'Арневиля. После стольких лет разлуки он остался таким же как был. Казалось, что жизнь прошла мимо него, не оставив на его лице никакого следа.

Он рассказал мне, что переменил фамилию для того, чтобы ничего не напоминало ему о произошедшей драме, что в корне изменил свой образ жизни, не прочел с тех пор ни одной книги. Он вбил себе в голову, что обязан наказать себя, изменив своему призванию. Он стал рабочим. Все эти сведения он бросал мне в лицо с иронией, упреками, чудовищными обвинениями.

Часть его души навсегда осталась здесь, в этой комнате. Ему казалось, что с нами все было иначе, но это не так. Ни для кого из нас ничего не прошло даром, но мы переживали все это не с таким отчаянием и не так болезненно. Мне кажется, что Д'Арневиля не столько преследовали воспоминания о Вилли, сколько образ Клейна, мертвое лицо которого никто из нас, кроме него, не видел. Он женился, обзавелся ребенком, но все равно его мучила тоска. Он был не способен не только быть счастливым, но далее добиться для себя видимости покоя.

Он кричал мне в лицо, что обожает свою жену, но покинул ее потому, что рядом с ней и ребенком он слишком счастлив, на что не имеет права. Он считал нас и себя ворами, укравшими чужое счастье… счастье, которое было предназначено Клейну… и тому… другому…

Видите ли, с тех пор я много размышлял надо всем этим… И мне кажется, что я понял… Мы играли ужасными идеями, впали в мистицизм, какие-то извращения…

Это была всего лишь игра… Игра мальчишек… Но по меньшей мере двое из нас, самых экзальтированных, восприняли эту игру всерьез… Клейн и Лекок Д'Арневиль… И когда встал вопрос, чтобы убить, Клейн вызвался это сделать!.. А потом покончил с собой!.. Напуганный, полностью сломленный Лекок переживал этот кошмар всю свою жизнь… Другие же, в том числе и я, постарались забыть все и вести нормальное существование…

Лекок не позволял себе ничего забывать, ежечасно ворошил он свои воспоминания, копался в своей совести, упивался ее угрызениями, предавался безысходному отчаянию и, наконец, искалечив жизнь своей жене и ребенку, ополчился на нас, решив испортить ее и нам…