Жорж Сименон - Мегрэ и Долговязая

Решено, я выезжаю во вторник вечером. В этом нет никакого сомнения. Ждать осталось только два дня. За это время мне надо сделать кучу вещей. Время, значит, пройдет быстро. И все-таки мне кажется, что это будет еще не скоро, что это почти нереально.

Иногда, в особенности после этого сна, мне кажется, что произойдет какое-то событие, которое помешает мне уехать.

Не бойся. Я решила окончательно. Я последую твоему совету. Я не могу дольше выносить эту жизнь. Но…»

— Вы здесь, начальник?

Это был Жанвье с листками в руках.

— Готово. Он вас ждет.

Мегрэ взял бумаги, оставил переводчика за его работой, с озабоченным видом прошел через комнату инспекторов.

В тот момент еще никто не предвидел, сколько времени продлится допрос. Гийом Серр поднял на комиссара глаза, сам взял со стола перо.

— Я, наверно, должен подписать?

— Да, вот здесь. Вы прочли?

— Прочел. Могу я попросить у вас стакан воды?

— А может быть, лучше красного вина?

Зубной врач взглянул на него, и на губах его мелькнула неясная улыбка, полная иронии и горечи.

— И это тоже? — проговорил он сквозь зубы.

— И это тоже, месье Серр. Вы так боитесь своей матери, что вам приходится пить тайком.

— Это вопрос? Я должен отвечать?

— Если считаете нужным.

— Знайте же: отец моей матери был алкоголик, два его брата, теперь уже покойники, тоже пили, а его сестра кончила свои дни в сумасшедшем доме. Мать все время жила в страхе, что я тоже начну пить: она отказывается верить, что эта склонность не врожденная.

Когда я был студентом, она всегда с тоской ждала меня и, случалось, бродила вокруг кафе на бульваре Сен-Мишель, где я сидел со своими товарищами. У нас в доме никогда не было спиртного…

— Она вам позволяет выпить стакан вина, разбавленный водой, только за завтраком и обедом, не так ли?

— Я знаю, что она приходила к вам и говорила с вами.

— Вы очень любите свою мать, месье Серр?

— Мы почти всегда жили неразлучно, она и я.

— Вроде супружеской пары?

Он слегка покраснел.

— Не знаю, что вы хотите этим сказать.

— Ваша мать вас ревнует?

— Простите?

— Я спрашиваю, ревнует ли вас мать к вашим знакомым, как это иногда бывает, когда у вдовы остается единственный сын. У вас много друзей?

— А это тоже имеет отношение к так называемому исчезновению моей жены?

— Я не нашел у вас в доме ни одного письма от приятеля, ни одной групповой фотографии, такой, какую можно найти почти у всех людей.

Он ничего не сказал.

— Нет также и фотографии вашей первой жены.

Снова молчание.

— Меня поразила еще одна мелочь, месье Серр.

Портрет, который висит над камином, это ведь портрет вашего деда по материнской линии?

— Да.

— Того, который пил?

Серр кивнул.

— В одном ящике я нашел несколько ваших портретов, когда вы были ребенком и молодым человеком, портреты женщин и мужчин, должно быть вашей бабушки, тетки и дядей. Все с материнской стороны. Не кажется ли вам странным, что у вас в доме нет ни одного портрета вашего отца и его родных?

— Это меня не поражало.

— Что, их уничтожили после смерти вашего отца?

— На этот вопрос вам скорее могла бы ответить мать.

— А вы не помните, чтобы их уничтожили?

— Я тогда был мальчиком.

— Вам было семнадцать лет. Каким образом вы представляете себе вашего отца, месье Серр?

— Это входит в допрос?

— Ни мои вопросы, ни ваши ответы, как видите, не регистрируются. Ваш отец был адвокатом?

— Да.

— Он сам занимался своей конторой?

— Довольно мало. Большую часть работы делал его старший письмоводитель.

— Что, ваш отец вел светскую жизнь? Или целиком посвящал себя семье?

— Он часто уходил из дома.

— У него были любовницы?

— Я ничего об этом не знаю.

— Он умер в своей постели?

— На лестнице, возвращаясь к себе в спальню.

— Вы были дома?

— Нет, я уходил. Когда я вернулся, он умер уже больше часа тому назад.

— Кто его лечил?

— Доктор Дютийё.

— Он еще жив?

— Умер лет десять тому назад.

— Вы присутствовали при смерти вашей первой жены?

Он нахмурил свои густые брови, в упор глядя на Мегрэ, и с каким-то отвращением выпятил нижнюю губу.

— Отвечайте, пожалуйста.

— Я был в доме.

— В какой части дома?

— В своем кабинете.

— В котором часу это случилось?

— Около девяти часов вечера.

— Ваша жена была у себя в спальне?

— Она рано поднялась туда. Она себя плохо чувствовала.

— Она себя плохо чувствовала уже несколько дней?

— Не помню.

— Ваша мать была с ней?

— Да, она тоже была наверху.

— С ней?

— Не знаю.

— Мать вас позвала?

— Кажется, да.

— Когда вы вошли в спальню, ваша жена была уже мертва?

— Нет.

— Она умерла еще не скоро?

— Через пятнадцать или двадцать минут. Доктор как раз позвонил у дверей.

— Какой доктор?

— Дютийё.

— Он был вашим домашним врачом?

— Он лечил меня, когда я был еще ребенком.

— Знакомый вашего отца?

— Матери.

— У него есть дети?

— Двое или трое.

— Вы потеряли их из виду?

— Я с ними не был знаком.

— Почему вы не сообщили в полицию, что ваш сейф пытались взломать?

— Мне нечего было сообщать в полицию.

— Куда вы дели инструменты?

— Какие инструменты?

— Те, которые вор, убегая, оставил на месте.

— Я не видел ни инструментов, ни вора.

— Вы не пользовались своей машиной в ночь со вторника на среду?

— Не пользовался.

— А вы не знаете, кто-нибудь ею пользовался?

— С того времени мне не приходилось заходить в гараж.

— Когда вы поставили туда машину в прошлое воскресенье, там были царапины в заднем багажнике и на правом крыле?

— Я ничего там не заметил.

— Вы выходили из машины, когда катались с матерью?

Он ответил не сразу.

— Я задал вам вопрос.

— А я пытаюсь вспомнить.

— Кажется, это не трудно. Вы катались по дороге в Фонтенбло. Вы там выходили из машины?

— Да. Мы прошлись пешком по полям.

— Вы хотите сказать, по дороге, пролегающей среди полей?

— По дорожке среди лугов, справа от большой дороги.

— Вы могли бы отыскать эту дорожку?

— Думаю, что да.

— Она асфальтирована?

— Пожалуй, нет. Нет. Вряд ли.

— Где ваша жена, месье Серр? — И комиссар поднялся, не ожидая ответа. — Нам все же надо отыскать ее, не правда ли?

в которой мы видим одну, потом двух женщин в зале ожидания и в которой одна из них делает знак Мегрэ не показывать вида, что они знакомы

Уже около пяти часов Мегрэ открыл дверь, ведущую из его кабинета в комнату инспекторов, и мигнул Жанвье. Немного погодя он снова поднялся, чтобы, несмотря на жару, закрыть окно — ему мешал шум, доносившийся с улицы.

Без десяти шесть он прошел в соседнюю комнату, держа в руках свой пиджак.

— Теперь твоя очередь, — сказал он, обращаясь к Жанвье.

Жанвье и его товарищи уже давно все поняли. Еще на улице Ла-Ферм, когда комиссар приказал Серру следовать за ним, Жанвье был почти уверен, что ему не скоро удастся уйти с набережной Орфевр. Его удивляло только то, что начальник так быстро принял решение, не ожидая, пока соберет все улики.

— Она в приемной, — проговорил он вполголоса. — Мать.

Мегрэ позвал инспектора Марльё, знающего стенографию.

— Задавать те же вопросы? — спросил Жанвье.

— Те же. И любые. Какие придут тебе в голову.

Мегрэ, видимо, решил взять зубного врача измором.

Они будут сменять друг друга, будут выходить, чтобы выпить чашку кофе или пива, немного размяться, Серру же передышки не будет.

Прежде всего Мегрэ пошел к переводчику, который наконец решился снять пиджак и галстук.

— Что она теперь пишет?

— Я перевел четыре последних письма. Вот, в предпоследнем, одно место вас, может быть, заинтересует.

«Решено, милая Гертруда. Я до сих пор сама не понимаю, как это могло произойти. Однако же прошлой ночью я не видела снов, а если и видела, то не помню какие».

— Она много пишет о своих снах!

— Да. О них много говорится в письмах. И она их разъясняет.

— Продолжайте.

«Ты часто задавала мне вопрос, чего мне не хватает в жизни, и я отвечала, что ты можешь быть спокойна: я счастлива. А на самом деле я пыталась сама себя в этом убедить.

Я честно делала все возможное в течение двух с половиной лет, чтобы поверить, что я здесь у себя дома и что Г. мой муж.

Видишь ли, в действительности я знала, что это неправда, что я всегда была здесь чужой, гораздо более чужой, чем в семейном пансионе, который ты знаешь и в котором мы провели столько славных часов.

Почему я вдруг решилась открыто признаться себе в этом? Помнишь, когда мы были маленькими, нам тогда нравилось сравнивать все, что мы видели — людей, улицы, животных, — с картинками в наших альбомах. Мы хотели бы, чтобы жизнь была похожа на то, что мы видим. Потом, позднее, когда мы стали посещать музеи, мы судили о жизни по тому, что видели на картинах.