Жорж Сименон - Мари из Порт-ан-Бессена

— Что же она тебе сказала?

Он закурил сигарету и со стулом отодвинулся от стола. За два года их совместной жизни это был, без сомнения, первый случай, когда между ними возникла настоящая душевная близость. Было жарко, жар пылающих поленьев можно было пощупать. Приятно пахло приготовленной сельдью и горящим деревом.

Снаружи доносился только однообразный рокот волн. И Одиль говорила, как она говорила в те времена, когда жила дома, как она говорила со своей сестрой, выкладывая все, что приходило в голову.

— Она не сказала ничего определенного… О Париже… Я спросила ее, почему она не поедет туда со мной.

Она была светлее, чем Мари, с фигурой одновременно более сформировавшейся, и более рыхлой, в чертах и выражении ее лица проглядывало больше неопределенности.

— Что ты на меня так смотришь? — спросила она, смутившись при этом до того, что не знала, обратиться ли к нему на «ты» или следует говорить «вы».

— Продолжай…

— Ты не дашь мне сигарету?

Она спросила, как ребенок, с таким очевидным желанием, что это выглядело даже трогательно.

— Ты говорила, что Мари…

— Ты по крайней мере не влюблен в нее? Думаю, тебе не на что рассчитывать… Я-то знаю свою сестру. Когда она что-то вобьет себе в голову! Мы называли ее Скрытницей, потому что никогда не знаешь, о чем она думает.

— Ты говорила с ней о Париже.

— Да. Не скажу ничего плохого о кафе, но женщина всегда себя лучше чувствует в порядочном доме. Мари мне заявила, что никогда не поедет в Париж…

— Почему?

— Точно не поедет! Она утверждает, что не покинет Порт-ан-Бессен. Значит, что-то держит ее здесь. Готова спорить, что он рыбак. Но среди молодых я не вижу, кто был бы владельцем собственного судна… Разве только он еще не стал им, а собирается покупать корабль через Морской кредит… Это будет…

— Она сказала, что у него есть судно?

— Она дала это понять. С Мари никогда точно не знаешь. Она говорила об этом и о других вещах. Она хочет дом около гавани, там, где уже есть два новых, точно такой же, с гаражом… Я не утомила тебя своим рассказом?

— С гаражом… А еще?

— Машина, разумеется! Чтобы ездить в кино в Байо, когда муж вернется на берег. В конце концов, может, это сын Боше? Боше-бакалейщик, но у него есть доля в судах…

— У тебя найдется еще немного сидра?

Одиль принесла вина со двора и сообщила:

— Опять пошел дождь. Прилив, должно быть, дошел до верхней точки…

Она послюнила нитку, чтобы вдеть ее в иголку, скрутила кончик пальцами, поднесла иголку и шитье поближе к лампе.

— О чем задумался? — спросила она, заметив, что ее собеседник погрузился в размышления. — Ты что, действительно имеешь виды на мою сестру?

— Ты уверена, что она не вернется до десяти часов?

— Никогда. Ты можешь остаться. Который час?

— Девять с минутами…

Она никогда не видела его таким спокойным. Обычно он не мог просидеть на месте и четверти часа, теребил все, что попадалось под руку. Сейчас же можно было сказать, что он чувствовал себя как дома, расслабился, счастливый и доверчивый, с покоем в душе.

— Вы всегда жили в этом доме? — спросил он.

— Да… Мы все здесь родились.

На этой огромной постели с красным пуховым одеялом! Вполне вероятно, что и одеяло-то то же самое!

— О чем ты думаешь? Ты все еще обижен на меня?

— За что?

— Ты и сам прекрасно знаешь. Я не думала даже, что он…

— Нет!

— Что?

— Не говори об этом, прошу тебя. Это слишком глупо, неужели ты не понимаешь?

— Но я именно так и сказала…

— Ну, так и незачем об этом говорить. Я не сержусь на тебя. Я даже не рассердился, когда это произошло.

— Потому что хотел отделаться от меня?

— И из-за этого, и по другим причинам. Не пытайся понять. А теперь, если хочешь доставить мне удовольствие, не говори сестре, что я приезжал…

Она поглядела на грязную посуду, вздохнула:

— Тогда нужно, чтобы я быстро вымыла все тарелки.

— Ладно! Дать тебе немного денег?

— Видишь ли, я сейчас живу за счет Мари.

Он вытащил из бумажника тысячефранковую банкноту и положил ее в жестяную коробку, где лежали катушки с нитками, наперстки и пуговицы.

Он поднялся, разминая затекшее тело.

— Ты еще приедешь меня повидать? — спросила Одаль, тоже поднявшаяся, чтобы согреть воды.

— Не знаю.

— Так ты действительно пришлешь мне мои вещи? Да еще мое зеленое платье, я отдала его в окраску. Это на улице Маршала Петена. Подожди! Я дам тебе квитанцию.

Он терпеливо ждал квитанцию. На его лице сохранялась неопределенная улыбка, и Одиль, ощущая потребность сделать что-то ласковое, подошла к нему и поцеловала в щеку, когда он открывал дверь.

— До свидания!.. Не принесло мне счастья то, что я сделала, да ты это знаешь.

И дверь закрылась. Расчувствовавшись, она заплакала; она плакала над собой, над тем, что сделала, над всем, что потеряла. Она хлюпала носом, потому что под рукой не оказалось платка, искала таз для посуды и бормотала:

— Ив этом он тоже виноват.

Она сама не знала почему, но не чувствовала себя столь уж виноватой.

Впрочем, все произошло слишком глупо. Около постели больного остерегаться было нечего. Марселя лихорадило… Он ей рассказывал о Мари, и слово за слово…

— Что с тобой?

Она вздрогнула. Мари с каплями воды на волосах была здесь, и сильный порыв ветра проник через открытую дверь, — Ничего… Мне грустно.

— Что он такого тебе сказал?

Одиль забыла о своем обещании и простодушно ответила:

— Ничего особенного. Да! Что он на меня не сердится и что пришлет мои вещи…

Мари видела две грязные тарелки, рыбьи кости, стаканы. Она сбросила свой плащ на кровать и с грохотом кинула сабо в другой конец комнаты.

— Ты знаешь, где он сейчас?

— Нет… Должно быть, возвращается в Шербур.

— Он на молу, совсем один, в темноте, под дождем, на ветру.

Одиль, не понимая, зачем он так поступает, смотрела на свою сестру с удивлением, а Мари продолжала:

— Что ты ему сказала?

— Не знаю. Что ты не хотела ехать в Париж… Что ты хотела бы выйти за своего рыбака. Кто он?

Шателару было хорошо на молу, на самом его конце, около фарватера, где с каждым вздохом море поднималось на несколько метров и бессильно опадало, чтобы тотчас же вздыбиться снова. С берега слышался грохот, там два или три ряда огромных волн без передышки разбивались о подножие скал.

Почти ничего не было видно, стояла ночь. Пять огней, не больше, один из них — на улице, где жили сестры, там, где мостовая без перехода уступает место полям. Один огонь около моста. Еще два мигающих огня, один над другим, обозначали фарватер.

Возвращалось какое-то судно, слышался быстрый стук мотора, напоминающий стук запыхавшегося сердца. Это судно тоже приподнялось в узком проходе, и какое-то мгновение казалось, что оно заденет за край мола. Еще мгновение спустя оно очутилось на спокойной воде гавани, включило сирену, совсем коротко, словно боясь разбудить город, затем стало слышно, как служитель у разводного моста начал крутить свою рукоятку.

Со стороны моря раскачивалось другое судно, и вскоре послышались его вздохи.

Вот! Шателару ничего не оставалось, как уйти. На мостовой были разложены сети, и он не чувствовал камней под ногами.

У сестер огонь все горел; единственный свет на наклонной улице. Пока не пройдет второе судно, мост не накроют; нужно было ждать. Неповоротливый в своем дождевике служитель у моста удивленно рассматривал вынырнувшего из ночи незнакомца. Шателар попросил у служителя прикурить. Их лица сблизились, но они больше не промолвили ни слова.

Второе судно с видневшимися на мостике силуэтами прошло. Шателар смог добраться до своей машины, устроился за рулем и без особой уверенности нажал на стартер. Он почти желал, чтобы аккумулятор оказался разряженным, но с ним все было в порядке. Мотор провернулся. Шателар легонько нажал на педаль газа, доехал вдоль гавани до самого конца и затем медленно направился в сторону полей.

На борту их было семеро, а из спящего города бесшумно, словно мышки, пришли четыре женщины. Они, неподвижные и продрогшие, стояли на краю набережной, наклонившись в сторону судовых огней, к мужчинам, которые Время от времени поднимали головы, укладывая снасти. За неделю, что они провели в море, у них отросли Породы. Касаясь одним бортом столь близкой земли, они сохраняли степенные и неторопливые движения из другого мира; так же близко видели они своих жен, закутанных в шали, но заканчивали приводить в порядок свой корабль, складывая сети и закрывая люки, однако ни один из них не думал, чтобы раньше других вскарабкаться по металлическому трапу, закрепленному в камнях набережной.

Тем не менее они переговаривались, сверху вниз и снизу вверх. С одной стороны слышались слова о количестве ящиков с пойманной рыбой, с другой — о нынешних ценах на рыбу и об уловах уже вернувшихся рыбаков.

Вио не было необходимости открывать рот, поскольку его никто не встречал.