Жорж Сименон - Три комнаты на Манхаттане

— Да, конечно. Только…

Они еще никогда не говорили о деньгах.

— Уверяю тебя, меня это нисколько не стеснит.

— Может быть, я тебе оставлю бумагу, ну, я не знаю, такую, чтобы ты смог бы пойти завтра в банк и получить вместо меня.

— Еще будет время, когда вернешься.

Они не решались смотреть друг на друга. Будто что-то им мешало Вслух они об этом не говорили. Могли ли они еще полностью поверить, что все это так и будет.

— Ты должна немного поспать, Кэй.

— Я вряд ли смогу заснуть.

Одна из глупых фраз, которые обычно говорят в подобных обстоятельствах.

— Ляг в кровать.

— Ты думаешь, есть смысл? Ведь почти два часа. Нужно будет уже в шесть часов выйти, ибо мы можем не поймать такси.

Она чуть было не сказала, по крайней мере ему так показалось: «Вот если бы был телефон… «

— Поэтому я должна встать в пять часов, понимаешь? Может быть, что-нибудь мне выпить?

Она легла, не раздеваясь. Он походил немного по комнате и тоже лег рядом с ней. Они не разговаривали и не закрывали глаза. Каждый пристально рассматривал потолок.

Никогда еще он не был таким грустным, никогда еще не чувствовал такого безысходного отчаяния. И это было отчаянье без слов, без точно сформулированной причины, подавленное, тяжелое состояние, которое невозможно преодолеть.

Он прошептал:

— А ты вернешься?

Вместо ответа она поискала на одеяле его руку и плотно сжала ее, долго не отпуская.

— Я бы так хотела умереть вместо нее.

— О смерти не может быть и речи. Замолчи. Он подумал, что она, наверное, плачет, провел рукой по ее глазам, они были сухими.

— Ты останешься совсем один, Франсуа. Видишь ли, мне больно также и из-за тебя. Завтра, когда ты вернешься с вокзала…

Внезапная мысль напугала ее, и она чуть приподнялась и стала разглядывать его, тараща глаза, пытаясь увидеть что-нибудь в темноте.

— Ведь ты поедешь проводить меня на вокзал? Нужно обязательно, чтобы бы поехал! Ты меня извини, что я прошу тебя, но я боюсь, что одна я не смогу. Я должна уехать, ты должен меня отправить, даже если…

Она спрятала голову в подушку, и они больше оба не двигались, замкнувшись каждый в свои мысли, ибо они оба начинали уже приучать себя к новому одиночеству.

Она немного поспала. Он тоже задремал, но ненадолго, и встал первым, чтобы приготовить кофе.

Небо в пять утра было еще более темным, чем в полночь. Казалось, что на улице почти нет освещения, и слышно было, как стучат капли дождя, который продолжался до рассвета.

— Пора вставать, Кэй.

— Да, да…

Он не поцеловал ее. Они не целовались и ночью, может быть, из-за Мишель, а может быть, из-за того, что боялись взрыва чувств.

— Оденься потеплее.

— У меня есть только мех.

— Надень хотя бы шерстяное платье.

Они пытались заглушить тоску банальными, простыми фразами типа:

— А ты знаешь, в поездах обычно очень тепло.

Она выпила кофе, но не смогла заставить себя поесть.

Он помог ей захлопнуть переполненный чемодан. Она обвела взглядом комнату.

— Ты не против, если все остальное я оставлю здесь?

— Пора ехать. Пошли.

Свет горел всего в двух окнах. Люди, наверное, тоже торопились на поезд, или в доме были больные.

— Подожди здесь, под аркой, а я пойду на угол посмотрю, нет ли там такси.

— Мы потеряем время.

— Если сразу же не найду, мы пойдем на метро. Ты будешь ведь стоять здесь, не так ли?

Вопрос был глупым, куда же она может уйти? И, подняв воротник пальто, он бегом направился на угол улицы, прижимаясь к зданиям. Едва он успел добраться до цели, как услышал сзади голос:

— Франсуа!.. Франсуа!

На середине мостовой стояла Кэй и махала ему рукой.

Недалеко от них только что остановилось такси, привезшее пару, которая провела ночь вне дома.

Словом, смена пассажиров. Одни возвращаются, другие уезжают. Кэй, взявшись за ручку дверцы, стала договариваться с шофером, пока Комб бегал за чемоданом, оставленным под аркой.

— На Центральный вокзал.

Сиденья были влажными, все было мокрым вокруг, воздух — безжалостно холодным. Она прижалась к нему. Они оба молчали. На улицах никого не было. Не встретилось ни одной машины на их пути вплоть до самого вокзала.

— Ты не выходи, Франсуа, возвращайся домой.

Она произнесла эти слова с нарочитой бодростью, чтобы придать ему смелости.

— Тебе же еще целый час ждать.

— Это ничего. Я пойду в бар, выпью чего-нибудь горячего и попробую поесть.

Какие невероятные усилия она предпринимала, чтобы сохранять улыбку!

Такси тем временем остановилось, но они не решались выйти и пересечь дождевую завесу, которая отделяла их от зала ожидания.

— Останься, Франсуа.

Нет, это не было слабостью или трусостью с его стороны. Но он действительно был не в состоянии выйти, последовать за ней по лабиринту вокзальных закоулков, следить за вздрагиванием стрелки часов на монументальной башне, переживать их расставание минуту за минутой, секунду за секундой, вплоть до момента, пока не откроют двери на перроне и он не увидит поезд.

Она повернулась к нему. Ее мех блестел каплями дождя. Губы же были горячими. Какое-то время они сидели, крепко обнявшись за спиной шофера.

Комб увидел огонек в ее глазах и услышал, как она пробормотала словно во сне или в бреду:

— Теперь мне больше не кажется, что это отъезд, понимаешь… Скорее, это приезд.

Она еще раз прижалась к нему, потом открыла дверцу, сделала знак негру, который подхватил ее чемодан. Он все это запомнит навсегда. И как в три прыжка она подбежала к вокзалу, и то, что они не могли никак расстаться. Запомнятся ему и косые линии дождя, и капли, стучащие по тротуару.

Она оглянулась с улыбкой. Лицо ее очень побледнело. В одной руке она держала сумку. Ей оставалось сделать всего один шаг — и она исчезнет за широкой застекленной дверью.

Кэй помахала свободной рукой, не поднимая ее высоко, почти не отрывая от тела, скорее, просто пошевелила пальцами.

Он видел еще ее силуэт за стеклом. Потом она решительно отправилась вслед за негром, а шофер такси наконец обернулся и спросил, куда его везти.

Он дал свой адрес и машинально набил трубку, чтобы перебить неприятный вкус во рту.

Она сказала ему: «Скорее, это приезд…».

Он смутно почувствовал в этом обещание.

Но пока еще ясно это не осознал.

«Моя дорогая Кэй!

Энрико, наверное, тебе рассказал о том, что со мной случилось.

Значит, ты уже знаешь, что Роналд был великолепен, вел себя по-джентельменски, он все время оставался таким, каким ты его знаешь, и даже не поддавался своим обычным вспышкам холодной ярости. Да, я думаю, они бы ему и не помогли, учитывая то состояние, в котором я находилась».

Комб не пал духом, как этого боялся, а увяз в мелких повседневных заботах и делах. Первые дни по крайней мере в его хлопотах был хоть какой-то смысл. Еще в ту бесконечную ночь — которая казалась ему теперь слишком короткой — он спросил ее:

— Ты будешь мне звонить?

— Сюда?

Он поклялся, что безотлагательно поставит телефон, и занялся этим в первое же утро, боясь опоздать и не успеть к тому моменту, когда она будет звонить.

— Ты мне будешь звонить?

— Да, конечно, мой милый. Если смогу.

— Ты непременно сможешь, если захочешь.

— Я тебе позвоню.

С формальностями, связанными с установкой телефона, удалось покончить быстро. Дело оказалось настолько несложным, что это даже его немного огорчило. Он ведь был готов свернуть горы, чтобы добиться своего.

Кругом все было серым и грязным. Непрерывно шел дождь, иногда он смешивался со снегом, который тут же таял. На улице порой становилось так темно, что едва был виден маленький еврей-портной в его освещенной комнате.

Телефон установили на следующий день, и он не решался выходить из дома, хотя Кэй только прибыла в столицу Мексики.

— Я позвоню в справочную Нью-Йорка, — объяснила она ему, — и мне скажут твой номер.

Он уже пять или шесть раз связывался со справочной, чтобы удостовериться, что там известен его номер.

Это было странно. Кэй растворилась в дожде. Он видит ее теперь как сквозь стекло, по которому стекает дождевая влага, и оттого ее облик расплывается, деформируется. Но от этого ему еще сильнее хочется восстановить его, но ничего у него не получается.

Приходили письма, переадресованные из дома Джесси. Она ему сказала:

— Вскрывай их. От тебя у меня нет никаких секретов.

И все же он не осмеливался их вскрывать. Скопилось уже четыре или пять писем. Он решился, когда увидел письмо от Джесси, отправленное с океанского парохода на Багамских островах, откуда оно прибыло авиапочтой.

»… То состояние, в котором я находилась… «.

Он знал эти письма теперь наизусть.

»… Вот если бы я не хотела во что бы то ни стало избежать драмы…

».

Все это казалось уже каким-то далеким. У него сложилось впечатление, что он смотрит в бинокль с той стороны, которая уменьшает предметы, и они представляются нелепыми и несуразными.