Жорж Сименон - Сын

В тот вечер, 25 декабря, он только шел рядом с ними, вместе они обошли вокруг порта; потом он проводил их до дома Шарлотты.

Есть в Ла-Рошели тихая набережная, которая тянется вдоль канала Маран (на старинных эстампах с изображением городов встречаются иногда такие набережные, где у самой воды, рядом с мастерской бочара или винной лавкой, стоят ряды пустых бочек). Родители Шарлотты жили поблизости от этой набережной, на безлюдной улочке, названия которой я уже не помню, она никуда не вела и называлась, улицей только потому, что там стояло несколько домов.

Мальтерры — родители Шарлотты — жили в белом доме с покосившимися окнами, но новой дверью, дубовой, с зеленым стеклом и волютами из кованого железа.

Такие двери, как и особым образом повешенные оконные занавески, как комнатные цветы в больших медных кашпо, которые ставят на подоконник так, чтобы их видели с улицы, служат своего рода визитной карточкой. В соседних домах двери были зеленые, желтые, белые — они сохранились со времени постройки самих домов и вполне с ними гармонировали.

Для Мальтерров дубовая дверь с железным орнаментом была символом респектабельности, признаком принадлежности к буржуазии, приметой благополучия, и потому о ней подумали прежде всего — значительно раньше, чем о ванной: она, эта дверь, была свидетельством их благонадежности в глазах прохожих.

Подобные маленькие слабости очень раздражают тех, кто вышел из этой среды и в свое время страдал от них, как, например, твой дядя Ваше. Такие люди не понимают, что в этой жажде респектабельности есть даже что-то трогательное.

Дому Мальтерров суждено было сыграть важную роль в моей жизни. А ведь могло случиться, что я никогда бы его не увидел, потому что в тот день восторженные рассказы Никола вызывали во мне протест, и чем больше он говорил, тем больше я замыкался в себе. Я вовсе не завидовал его везению, меня просто раздражало, что он хвастает своей победой и вдобавок, проявляя непрошеное великодушие, распоряжается мной, чтобы и меня приобщить к своим радостям.

— Ручаюсь, что Мод тебе понравится, она девушка тонкая, деликатная.

Почему «тонкая, деликатная» девушка непременно должна была мне понравиться?

— Только повозиться тебе придется с ней побольше, чем мне с моей Лоттой. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю: во-первых, ей только семнадцать, во-вторых, Лотта уверяет, что она еще девственница!

У меня было большое желание выставить Никола за дверь, до того мне в конце концов стало противно. А он, ни о чем не подозревая, делился со мной своими впечатлениями, не опуская ни одной подробности. На второй день Рождества он встретился с обеими девушками, и вместе они пошли в другой кинотеатр «Семья».

— На этот раз я взял ложу. Понимаешь, зачем? Потом он повел их в кондитерскую, и там они вместо обеда ели пирожные.

— А потом мы отправились к Шарлотте, и прошел битый час, пока Мод наконец сообразила, что мы хотим остаться одни. Как я жалел, что тебя нет!

Он подробно рассказал мне о том, что затем произошло.

— Сегодня днем они работают, мы уговорились встретиться в восемь.

Я не хотел идти на это свидание не только потому, что у меня еще держалась температура, — мне претило участвовать в заранее организованном приключении. Кроме того, очевидно полагая, что это меня особенно привлечет, Никола обмолвился, что Мод еще девственница, а это значило, что у меня с ней не может быть таких отношений, как у него с Лоттой. Я заявил, что не приду. Но он настаивал, и я сказал, чтобы отвязаться:

— Ну, ладно, приду, если к вечеру буду лучше себя чувствовать.

— Так не забудь — в восемь, на углу набережной Сен-Никола.

До последней минуты я колебался… Я решил писать тебе всю правду, ничего не скрывая, и потому признаюсь, что рассказы Никола вызвали в моем воображении картины, которые преследовали меня весь день, и среди других — лежащая поперек кровати Лотта с прыгающими от хохота большими розовыми грудями.

Я злился на Никола за то, что он выбрал наиболее доступную из двух.

А в общем, не все ли равно, о чем я думал в тот день, если в восемь часов, подняв воротник пальто, я подходил к углу набережной Сен-Никола? Они уже ждали меня, и я сразу же по описанию Никола узнал Шарлотту — она была среднего роста, пухленькая, с большим бюстом, вьющимися волосами, которые выбивались из-под шляпки. Рядом с ней подруга ее показалась мне маленькой, незначительной и какой-то робкой.

— Позвольте представить вам моего друга Алена, о котором мы уже говорили.

Я заметил, несмотря на темноту, что на Мод было темно-зеленое пальтишко с очень скромным меховым воротничком. Мне вдруг стало ее жалко. Она робко протянула замерзшую ручонку, и я невольно подумал, что она похожа на жертву, которую привели на заклание.

— Пойдемте-ка лучше туда, дети мои! — воскликнул Никола.

— Куда?

— Само собой, в кино!

Мне стало противно. Слишком уж было ясно, что мы идем туда только ради темноты!

— Имей в виду, — говорил он мне дорогой, держа Шарлотту под руку, словно она уже давно его возлюбленная, — тебе надо вести себя поосторожнее, потому что у Мод престрогий папаша. Ведь верно. Мод?

Он всячески старался подчеркнуть свою близость с девушками, разыгрывая их старого приятеля.

— Тебе лучше сразу знать, что человек он несговорчивый. А ведь воображает, будто Мод паинька, сидит у Лотты и вместе с ней зубрит стенографию. Если бы он знал!..

Никола это казалось забавным, Лотте тоже, но нам с Мод было не до смеха. Мы шли с ней рядом, разумеется, не прикасаясь друг к другу, и нам совершенно не о чем было говорить. В кино Никола и Лотта нарочно вели себя нескромно, и Никола время от времени оборачивался к нам, как бы приглашая последовать их примеру:

— Ну, как там, сзади? Идут дела?

Мы с Мод ни слова не сказали друг другу, только в антракте, когда ходили пить лимонад, она тихо произнесла:

— Я думаю, мне лучше уйти.

Я так и не понял — то ли я разочаровал ее, то ли ей было так же мучительно неловко, как и мне. Пожалуй, я и сейчас не понимаю. Никола с Лоттой уговорили ее остаться. После кино мы вчетвером дошли до дома Мальтерров.

— Может быть, зайдете? Я покачал головой.

— Имей в виду, — предупредил Никола, — через два дня поздно будет. У матери Лотты кончаются ночные дежурства.

Они вошли в дом, и дубовая дверь закрылась за ними.

Мы с Мод остались на улице.

— Разрешите проводить вас?

— Только до конца набережной. Не нужно, чтобы кто-нибудь видел нас вместе.

— Почему? Из-за вашего отца?

— Да.

Я заметил, что она ответила не сразу.

— Он и в самом деле такой строгий?

Она промолчала. Мы стояли у самой воды, неловкие, растерянные.

— Знаете, я ведь не такой, как Никола.

— Знаю.

— Это все он… он заставил меня прийти…

— Да…

— Но теперь я об этом не жалею.

Она в темноте быстро подняла на меня глаза и тотчас же потупилась.

— Вы хороший, — прошептала она. Почему вдруг я почувствовал такое волнение? Ведь еще три часа назад я ее не знал и даже не разглядел как следует…

— Надеюсь, я вас еще увижу?..

Это прозвучало как вопрос, но она ответила только:

— Мне пора домой. Спокойной ночи. Спасибо за вечер.

— Это я должен вас благодарить.

— Нет, я.

Она протянула мне руку без перчатки, по-прежнему холодную, но я не посмел задержать ее в своей.

Я не знал еще, что влюблен, но понял это, когда лег в постель и, уткнувшись лицом в подушку, почувствовал, что вот-вот заплачу.

Мы еще дважды встречались с ней во время рождественских каникул, и оба раза в компании Лотты и Никола; один раз мы ходили в кино, второй — в нашем распоряжении был только час, и мы гуляли в темном парке.

Мы шли сзади, и к концу прогулки рука Мод оказалась в моей.

— Вы когда возвращаетесь в Пуатье?

— В среду. — Неожиданно для самого себя я добавил:

— Но я по-прежнему буду приезжать на мотоцикле по субботам и воскресеньям.

— Я знаю.

— Что?

— Что вы приезжаете сюда каждую пятницу. Разве вы забыли, что я работаю в префектуре?

Я был молод, почти так же молод, как ты теперь, вот почему я не смею утверждать, что не ошибался в ней. Больше всего меня умиляла ее покорность, которой я никогда больше не встречал ни у одной женщины и которую назвал бы гордой покорностью.

Позднее она призналась мне, что влюбилась в меня задолго до нашей первой встречи и часто смотрела из окна канцелярии — не покажусь ли я. Она не надеялась познакомиться со мной: я был в ее глазах существом почти недоступным.

— Понимаешь теперь, почему я так вела себя в первый вечер? Мы втроем уже несколько минут ожидали тебя, и, когда ты вдруг появился из-за угла, с поднятым воротником, я почувствовала, что не смогу произнести ни слова. Наверное, я тебе показалась очень глупой, да?