Джун Томсон - Тетради Шерлока Холмса (сборник)

– Невероятно, Холмс, – воскликнул я, поражаясь его рассказу, однако ощущая некоторое злорадство, которое Холмс, судя по косому взгляду, брошенному им в мою сторону, явно разделял. – Неужели мадам Монпенсье чистосердечно поведала вам обо всем этом?

– Не напрямую, разумеется, но я без труда дорисовал картину. Обнаружение тела в саду, без сомнения, явилось для нее ужасным потрясением и, возможно, пробило брешь в ее обороне, хотя, когда мы разговаривали с ней сегодня, она изо всех сил старалась не показать этого. Кстати, супруги Доде появились в этом доме именно после повторной женитьбы мсье Монпенсье. Мадам Доде состоит в родстве с нынешней мадам Монпенсье. Видимо, мадам Монпенсье, словно бывалый генерал, нуждалась в подкреплении, которому она могла бы доверять.

– А медальон, Холмс? Что она сообщила о нем?

– Ах, медальон! – задумчиво отозвался Холмс. – По моему описанию она сразу опознала в нем вещь, принадлежавшую мадемуазель Карэр. Кажется, этот медальон ей подарил отец на десятый день рождения. Он был специально заказан у парижского ювелира. Внутри хранились фотографии ее родителей. Это был последний подарок отца, поэтому мадемуазель Карэр им очень дорожила и носила не снимая. Возможно, Люсиль нарочно выставляла его напоказ, чтобы позлить мачеху и напомнить, что та незваная гостья в их семейном кругу.

Тут что-то в тоне Холмса заставило меня спросить:

– Значит, медальон доказывает, что тело действительно принадлежит мадемуазель Карэр?

Не успел Холмс ответить, как Лестрейд раздраженно бросил:

– Ну конечно! Я в этом и не сомневался. Лично мне хочется знать другое: что эта мадам, как ее там, говорит об исчезновении падчерицы? Они поссорились?

– Ведете к тому, что это мадам Монпенсье ее убила? Вы так считаете, инспектор?

Смущенный прямолинейными вопросами Холмса, Лестрейд потупил взгляд.

– Что ж, она не скрывала, что между ними не все было гладко, – неохотно продолжал Холмс. – Даже призналась, что они порой ругались. Что же до бурных ссор, то мадам Доде, которая побывала здесь до вас, Лестрейд, подробно и откровенно рассказала об одном происшествии, имевшем место около полутора лет назад. Это случилось июньским вечером. Мадам Монпенсье и ее компаньонка мадемуазель Бенуа сидели в гостиной, мадемуазель Карэр находилась наверху, у себя в спальне, а супруги Доде на кухне, располагающейся в полуподвальном этаже, мыли посуду, оставшуюся после ужина. В этот момент посыльный принес письмо. Мадемуазель Бенуа взяла его и передала мадам Монпенсье. Та, посмотрев на имя, указанное на конверте, убрала его в карман. Минуту спустя мадемуазель Карэр спустилась вниз и захотела взглянуть на послание. Она явно ждала письма и слышала, как в дверь позвонили. Мадемуазель Бенуа, в общем не погрешив против истины, ответила, что письмо забрали.

То ли мадемуазель Карэр повела себя слишком дерзко, то ли сама мадам Монпенсье держалась чересчур высокомерно, мы никогда уже не узнаем, однако мачеха отказалась отдавать падчерице письмо, если та не согласится тут же вскрыть его и прочитать вслух. За этим последовала перебранка, да такая шумная, что ее было слышно даже внизу, на кухне. Мадемуазель Карэр обвинила мачеху в том, что та перехватывает ее письма, а мадам Монпенсье заявила, что отвечает за нравственный облик падчерицы, покуда та остается в ее доме.

– Нравственный облик! – повторил я. – О, Холмс, какие ужасные вещи она говорила!

– А каково это было слышать молодой женщине двадцати двух лет от роду, уже достигнувшей совершеннолетия и самостоятельно распоряжавшейся значительным состоянием, унаследованным ею от родителей! Можете представить, какое воздействие это возымело на мадемуазель Карэр, особенно если учесть, что несколькими днями ранее мачеха вынудила ее бросить уроки рисования, которые она посещала в художественном училище в Кенсингтоне[64].

– Когда вы успели об этом узнать, Холмс? – поразился я.

– Услышал сегодня от мадам Доде, которая весьма неодобрительно относилась к желанию мадемуазель Карэр обучаться рисованию. Оно, по ее мнению, лишний раз свидетельствовало о своеволии и неподобающем поведении этой девицы. Мадам Доде утверждала, что у той не было никаких способностей и что вся эта затея была лишь пустой тратой денег, игнорируя тот факт, что мадемуазель Карэр платила за уроки из собственных средств. Совершенно очевидно, что мадам Доде смотрела на все это глазами мадам Монпенсье. Та, в свою очередь, заявляла, что молодой незамужней даме неприлично водить компанию с художниками, которые известны своей распущенностью. То, что юноши и девушки обучаются там раздельно, она не учитывала. Мадам Монпенсье даже взяла на себя труд написать училищному начальству и потребовать, чтобы ее падчерицу исключили из списков учащихся.

– Какая бесцеремонность! – поразился я. – Наверное, мадемуазель Карэр очень рассердилась.

– Рассердилась? Она была в бешенстве. Последней каплей стала попытка мадам Монпенсье перехватить письмо, адресованное лично мадемуазель Карэр. Описанная мною ссора разгорелась именно из-за этого. А на следующее утро мадемуазель Карэр пропала.

– Пропала? – переспросил Лестрейд.

– Как именно? – поинтересовался я.

– Это тайна, покрытая мраком, господа. Мадемуазель Бенуа обнаружила, что юная леди исчезла, когда та на следующее утро после ссоры не спустилась к завтраку. Затем обнаружилось, что мадемуазель Карэр не ночевала в своей постели. Пропали ее драгоценности, кое-какая одежда и саквояж. Оставшиеся вещи мадам Монпенсье позднее приказала собрать и отнести на чердак.

Дальнейшие поиски, проведенные супругами Доде, показали, что входная дверь была закрыта, но на засов не заперта. Решили, что мадемуазель Карэр покинула дом именно этим путем. Впрочем, она не оставила ни прощального письма, ни адреса, по которому ее можно было бы найти. С тех пор о ней никто ничего не слыхал.

– Об исчезновении объявили?

Этот вопрос, заданный Лестрейдом, прозвучал скорее как утверждение.

– Официально – нет. Разумеется, соседи заметили отсутствие мадемуазель Карэр, которую прежде часто видели входившей и выходившей из дома. Она была молода и обладала примечательной внешностью. Впрочем, напрямую спросить мадам Монпенсье, что случилось с ее падчерицей, не удосужились: никто в округе не владел французским настолько хорошо, к тому же соседи побаивались мадам Монпенсье. Однако слухи бродили, некоторые из них даже дошли до местного полицейского участка. Поговаривали, будто мачеха убила мадемуазель Карэр из-за денег, а труп закопала в саду.

Слухам охотно поверили. Те, кому приходилось иметь дело с мадам Монпенсье, не любили ее. Она была резка и заносчива с местными торговцами, не делала попыток подружиться с соседями. Поэтому ее не жаловали. Однако прежде всего против нее свидетельствовало то, что она была француженкой, а главное – мачехой. Большинству людей этого было достаточно, чтобы поверить, что она преступница. Наконец пересуды достигли таких размеров, что к мадам Монпенсье явился полицейский инспектор, но она его прогнала, и пришлось ему убираться, поджав хвост (avec sa queue entre ses jambes, по выражению самой мадам Монпенсье). Хотя местонахождением мадемуазель Карэр больше никто не интересовался, этот вопрос по сей день остается открытым.

– А сама она так ни разу и не связалась с мадам Монпенсье, чтобы сообщить о себе и успокоить мачеху? – спросил я.

– Ни разу, – ответил Холмс. – Девушка будто сквозь землю провалилась.

– Значит, мачеха могла убить ее, а тело закопать в саду, – заметил Лестрейд с довольным видом, будто тайна уже раскрыта и толковать больше не о чем.

– Да что вы, Лестрейд! – возразил я. – Думаете, все так просто? Мадам Монпенсье – пожилая женщина. Неужто ей под силу убить падчерицу, выкопать в саду яму, вынести тело из дома и опустить в могилу?

Холмс сидел, откинувшись на спинку кресла и тихо улыбаясь своим мыслям. Лестрейд поспешил предложить свое объяснение.

– Возможно, у нее был сообщник, – заявил он.

– И кто же он?

Я почему-то чувствовал, что он неправ, и отчаянно защищал мадам Монпенсье.

– Та, другая француженка.

– Вы имеете в виду компаньонку, мадемуазель Бенуа?

– Да, ее самую! – самодовольно подтвердил Лестрейд.

Я хотел оспорить это предположение как бездоказательное, но тут Холмс, который, пока мы спорили, набивал свою трубку, оставил это занятие и тоном, не допускавшим возражений, произнес:

– О нет, Лестрейд, вы ошибаетесь, приятель. Мадам Монпенсье неповинна в смерти падчерицы. Это установленный факт.

Если бы речь не шла о серьезных вещах, эффект, произведенный этим заявлением на Лестрейда, показался бы комическим. От изумления он широко раскрыл рот, а когда, немного оправившись, закрыл его, чтобы ответить, то едва мог выдавить хотя бы слово.