Чарли Роксборо - Шерлок Холмс и дело о шахматной доске (сборник)

Глава 2

До вокзала Сент-Панкрас мы ехали в полном молчании. Лишь однажды Холмс спросил, захватил ли я свой армейский револьвер. Я ответил утвердительно. До знакомства с великим сыщиком я редко брал с собой оружие, но теперь все переменилось. Не то чтобы мне часто приходилось им пользоваться, но с ним было как-то спокойнее. Мы приехали к станции почти в семь часов; рассчитываясь с кэбменом, я заметил, что Холмс стоит лицом ко входу в здание, наблюдая за толчеей. Никто не мог укрыться от его острого взгляда, все – от надменного аристократа до последнего нищего, от изысканной красавицы до грязного оборвыша – удостаивались внимания гения дедукции. Я в который раз изумился тому, что он никогда не упускает возможности понаблюдать за окружающими. Как-то я сказал ему об этом, а он резко ответил: «Нельзя позволить себе считать, что знаешь всё на свете, Уотсон, иначе в один прекрасный момент окажется, что знаешь куда меньше остальных!» Я, как врач и образованный человек, был полностью с ним согласен и не без оснований предполагал, что грядущая поездка в Эдинбург принесет пользу нам обоим.

Под просторными сводами Сент-Панкраса я подозвал носильщика, вручил ему наш багаж, и мы, пробираясь через толпу, проследовали на перрон, к ночному поезду на Эдинбург. Оба мы испытали облегчение, когда, оставив позади вокзальную суматоху, добрались до купе, разместили багаж и заняли свои места.

– Мы отправляемся в восемь, – сказал я, – и сможем насладиться закатными видами.

Холмс, который сидел напротив и смотрел в окно, слабо кивнул в ответ:

– Совершенно верно, Уотсон. Надеюсь, вы захватили свою записную книжку и мы закончим ваш отчет о похищении дочери герцога?

Я помахал в воздухе блокнотом.

– Конечно, захватил! Однако ваше рвение меня удивляет. Помнится, кое-кто насмехался над моими записками! – поддразнил я друга.

– Вовсе я не насмехался, Уотсон. Просто меня заботит, чтобы все факты соответствовали действительности и были отражены в верном порядке. Кажется, мы остановились на том, как герцог Коннотский лично благодарит меня за вмешательство?

– Мы остановились… – Я вслух прочел несколько последних абзацев, чтобы снова ухватить нить повествования, и на лице Холмса, несмотря на все его заверения в обратном, появилась легкая довольная улыбка, которая свидетельствовала о том, что он отнюдь не испытывает к моим хроникам того отвращения, в котором пытается меня убедить.

– Отлично, старина. Вы не погрешили против истины, хотя подаете факты в своей обычной манере. Итак, продолжим.

Когда поезд выехал из Лондона и покатил по живописным пригородам, над которыми уже сгущались сумерки, я записал рассказ Холмса о том, как ему удалось распутать дело, и в очередной раз поразился его способностям. Факты, которые привели прославленного детектива к разгадке, не были тайной и для меня, однако я не сумел даже предположить, какое злодеяние затевается, не говоря уж о том, чтобы предотвратить кошмарный ход событий. Холмс же раскусил коварный план в два счета. Впрочем, это отличительная черта настоящего профессионала: со стороны кажется, что он не делает ничего особенного, однако обывателю или посредственному специалисту ни за что не достичь подобных результатов. Работа над отчетом сослужила нам хорошую службу, позволив скоротать время в поездке, и когда мы наконец закончили просматривать записи, то ничего уже не могли рассмотреть за окном, кроме собственных отражений в стекле, – землю окутала непроницаемая мгла.

Я захлопнул блокнот и потянулся.

– Что ж, Холмс, пожалуй, я немного сосну, если не возражаете.

Он кивнул; мы устроили себе постели и, пожелав друг другу спокойной ночи, улеглись. Кромешная тьма, казалось, обострила мою восприимчивость: я отчетливо слышал, как Холмс беспокойно ворочается на своей полке. Впрочем, обнаружилось, что мне, при моем военном опыте, столь незначительный шум заснуть отнюдь не помешает. Я уже было задремал, как вдруг раздался голос моего спутника:

– Позвольте один вопрос, Уотсон.

– Да? – сонно пробормотал я.

– Мы знаем друг друга не так давно, однако, сдается мне, что терпеливо просиживая в долгих засадах, да и в нашей квартире на Бейкер-стрит, мы с вами успели обсудить уйму самых разнообразных тем. Вам так не кажется?

– Согласен, Холмс. Некоторые из моих армейских сослуживцев, в обществе которых я провел куда больше времени, так и остались для меня тайной за семью печатями.

– Вот именно. А нынче мы с вами едем в Эдинбург к вашему кузену, хотя прежде вы никогда не упоминали о его существовании. Да и когда вы впервые заговорили о нем пару дней назад, то лишь для того, чтобы скупо поведать мне о намечающейся поездке. Отчего так?

Я помолчал, обдумывая ответ.

– Сказать по правде, Холмс, последние несколько месяцев я нечасто вспоминал о Патрике, а раньше – и того реже. Когда я возвратился из Афганистана, он написал мне: справлялся о моем здоровье и спрашивал, чем я намерен заниматься после отставки. Это произошло еще до нашего с вами знакомства, и с тех пор я не получал от него никаких известий за исключением теперешнего письма, в котором он звал меня в Эдинбург. Я принял приглашение и уведомил кузена, что вы, возможно, также найдете это путешествие не лишенным приятности. В ответ он телеграфировал мне, заверяя, что будет рад вам. Поразмыслив об этом, я пришел к выводу, что его крайне волнует мое благополучие. Патрик, который двадцатью годами старше меня, был серьезно ранен в Крымскую кампанию. Я тогда был ребенком, но помню рассказы о его возвращении с той войны и о том, как он обосновался в Эдинбурге. Насколько я понял из его посланий, он проникся ко мне участием, узнав, что я получил похожее ранение, и хочет помочь мне освоиться в моем нынешнем положении.

– Иногда, Уотсон, родственная душа бывает благословением, но в некоторых случаях может стать проклятьем, – задумчиво проговорил Холмс. – Постарайтесь не превратиться в человека, чья жизнь определяется скорее прошлым, чем настоящим и будущим.

– Не думаю, что мне это грозит. Надо сказать, Патрик не из тех, кто способен остановиться в развитии. Вернувшись с войны, он много и упорно трудился, чтобы в итоге сделаться искусным и авторитетным врачом. Кроме того, он является личным врачом королевы, когда она посещает Эдинбург, и потому хорошо известен в высших сферах. – Я на минуту смолк, погрузившись в воспоминания. – По тому немногому, что я о нем помню, могу сказать, что кузен человек мирный, но твердый в своих убеждениях. Говорят, как хирург он превосходит самого доктора Белла – по крайней мере, в искусстве обращения со скальпелем, если не по части диагностики.

– А вы когда-нибудь встречались с этим доктором Беллом? – поинтересовался Холмс с наигранным, как мне показалось, безразличием.

– Нет, – признался я, – пока не имел такой чести, но слышал, что это презанятная личность. Он, несомненно, придерживается передовых взглядов в преподавании и, насколько я понимаю, является убежденным сторонником новой теории о значении обеззараживания и стерильности во время хирургических операций. Не говоря уж о том, что он горячо пропагандирует развитие сестринского дела и уделяет много времени отстаиванию прав младшего медперсонала.

– Весьма любопытно. Охотно сведу с ним знакомство.

Мы оба замолчали. Даже в темноте я ясно ощущал пылкое желание Холмса очутиться сейчас в нашей квартире на Бейкер-стрит, куда в любое время мог явиться посетитель, что означало бы новое расследование и новую пищу для ума. Это не предвещало ничего хорошего, но я утешал себя тем, что в Эдинбурге настроение у него, возможно, улучшится. Я не мог удержаться от мысли, что знаменитый доктор Белл, интеллект и методы которого, похоже, не уступали Холмсовым, слегка тревожит моего друга. Впрочем, подобная неуверенность была вовсе не в духе прославленного сыщика, поэтому я выкинул эти соображения из головы и под мерный перестук колес незаметно погрузился в сон.

Наш поезд прибыл на вокзал Уэверли точно по расписанию, в шесть часов утра, в понедельник, двадцать второго марта 1882 года. Я отлично выспался, поскольку вполне привык к длительным путешествиям и к необходимости отдыхать в дороге, чтобы по прибытии чувствовать себя бодрым. Холмс же, подозреваю, спал урывками; впрочем, судя по всему, для него это было обычное дело: я часто слышал, как он до рассвета работает в нашей гостиной на Бейкер-стрит. Следствием его деятельности неизбежно являлся полнейший хаос, который, к огромному неудовольствию миссис Хадсон, царил в комнате, когда я выходил к завтраку. Сейчас я хотел было поинтересоваться у Холмса, как ему наша поездка, но тут с перрона донесся резкий свисток, и мои размышления прервали громкие крики. Я быстро выглянул в окно и увидел, что у соседнего купе проводник ругается с каким-то пассажиром. Поезд только что остановился, и я не понимал, когда успел разгореться спор, учитывая, что состав прибыл без опоздания.