Агата Кристи - Скрюченный домишко

Эдит де Хевиленд».

Когда я кончил читать письмо, я вдруг осознал, что София тоже его прочитала – не знаю, с согласия Тавернера или без.

– Тетя Эдит… – прошептала София.

Я вспомнил безжалостный каблук Эдит де Хевиленд, вдавивший в землю вьюнок. Вспомнил и рано закравшееся подозрение, казавшееся фантастическим. Но почему она…

София угадала мои мысли, прежде чем я успел их высказать.

– Но почему Жозефина? Почему она взяла с собой Жозефину? – сказала она.

– Почему она вообще это сделала? Чем это объяснить?…

Я еще не докончил фразы, как уже знал ответ. Мне ясно представилась целиком вся картина. Я понял, что все еще держу в руке второе письмо. Взглянув на него, я увидел свое имя.

Оно было тверже и тяжелее, чем первое. Я знал, что в нем содержится, до того как вскрыл. Я разорвал конверт, и из него выпала черная записная книжечка Жозефины. Я поднял ее с пола – она раскрылась на первой странице.

Откуда-то издалека до меня донесся голос Софии, ясный и сдержанный:

– Мы все неправильно понимали… Это не Эдит.

– Не Эдит, – сказал я.

София подошла ко мне совсем близко… и прошептала:

– Это была Жозефина, да?

Мы вместе прочитали первую строчку в черной записной книжечке, выведенную еще не сформировавшимся детским почерком: «Сегодня я убила дедушку».

Можно только удивляться, почему я был так слеп. Истина буквально рвалась наружу, и, если вдуматься, одна лишь Жозефина отвечала всем отцовским характеристикам. Ее тщеславие, постоянное важничанье, непомерная любовь к разговорам, бесконечные заявления о том, какая она умная и какая полиция глупая.

Я никогда не принимал ее всерьез, потому что она была еще ребенком. Но дети ведь не раз совершали убийства, а в данном случае убийство было вполне в пределах ее возможностей. Дед сам указал ей точный способ – он фактически дал ей в руки готовый план. Единственное, что от нее требовалось, – не оставлять отпечатков пальцев, а этой науке легче легкого выучиться даже при самом поверхностном знакомстве с детективной литературой. Все остальное – просто мешанина, почерпнутая из шаблонных романов. Тут и записная книжечка, изыскания сыщика, тут и ее якобы подозрения, многозначительные намеки на то, что она не хочет говорить, пока до конца не уверена…

И наконец покушение на самое себя. Почти невероятная операция, принимая во внимание то, что Жозефина могла легко погибнуть. Но она чисто по-детски этого не учитывала. Она была героиней, а героинь не убивают. Здесь, однако, появились улики – комочки земли на сиденье старого стула в прачечной. Жозефине и только Жозефине могло понадобиться влезть на стул и пристроить на двери мраморный брусок. Он, очевидно, не один раз пролетал мимо (судя по вмятинам на полу), и она снова терпеливо взбиралась на стул и снова укладывала кусок мрамора на дверь, пользуясь шарфом, чтобы не оставлять отпечатков. А потом, когда брусок упал, она едва избежала смерти.

Это была великолепная постановка – блестящее воплощение ее замысла: ей грозит опасность, она «что-то знает», на нее совершено покушение.

Теперь мне было ясно, что она нарочно привлекла мое внимание к чердаку и бакам, когда она там была. Сама же она и устроила артистический беспорядок в своей комнате перед тем, как отправиться в прачечную.

Однако после возвращения из больницы, когда она узнала, что арестованы Бренда и Лоуренс, у нее появилась неудовлетворенность. Расследование было закончено, и она, Жозефина, оказалась вне огней рампы. Тогда она и выкрала дигиталис из комнаты Эдит и опустила таблетки в свой собственный стакан с какао, оставив его нетронутым на столе в холле.

Знала ли она, что няня его выпьет? Вполне возможно. Судя по ее словам в то утро, она не одобряла критического отношения к себе няни. А няня, умудренная долголетним опытом общения с детьми, не могла ли она что-то заподозрить?… Мне кажется, няня знала, всегда знала, что Жозефина не совсем нормальная. Раннее умственное развитие сочеталось в ней с отсталостью нравственного чувства. Не исключено также, что в ее генах столкнулись разные наследственные факторы – то, что София назвала «семейной жестокостью».

Она унаследовала властную безжалостность бабушки с материнской стороны и безжалостный эгоизм Магды, которая видела всегда все только со своей колокольни. Будучи чувствительной, как Филип, Жозефина страдала от клейма некрасивого, «приблудного» ребенка. Несомненно и то, что ей передалась изначальная искривленная сущность старого Леонидиса. Плоть от плоти своего деда, она напоминала его и умом и хитростью, но с той лишь разницей, что любовь его изливалась наружу, на его семью, а у нее лишь на самое себя.

Я решил, что старый Леонидис понял то, чего не понимал ни один член семьи – а именно, что Жозефина может быть источником опасности для других и в первую очередь для самой себя. Он не пускал ее в школу, потому что опасался, что она может наделать бед. Дома он мог укрыть и уберечь ее, и теперь мне стала понятна его настойчивая просьба к Софии последить за Жозефиной.

И не было ли продиктовано страхом за девочку неожиданное решение Магды отправить ее за границу? Это мог быть и неосознанный страх, скорее неясный материнский инстинкт.

А как Эдит де Хевиленд? Она, очевидно, что-то заподозрила… ее охватил страх, и в конце концов она поняла всю правду.

Я взглянул на письмо, которое все еще держал в руке.

«Дорогой Чарльз, это конфиденциально – для Вас… и для Софии, если Вы сочтете нужным дать ей это письмо. Необходимо, чтобы кто-нибудь знал правду. Я вкладываю в письмо то, что я нашла в пустой собачьей будке у черного входа. Это подтвердило мои подозрения. Действие, которое я собираюсь предпринять, можно судить двояко – не знаю, правильно я поступаю или нет. Моя жизнь в любом случае близится к концу, и я не хочу, чтобы ребенок пострадал, по моему мнению, она пострадает, если ей придется держать земной ответ за то, что она совершила.

В помете всегда есть «бракованный» щенок.

Если я не права, Бог простит меня – я делаю это из любви. Да благословит Господь вас обоих.

Эдит де Хевиленд».

Я колебался только одну минуту, а затем вручил письмо Софии. Вместе мы раскрыли Жозефинину черную книжечку.

«Сегодня я убила дедушку…»

Мы перевернули страницу. Это было очень любопытное сочинение, особенно, как я себе представляю, интересное для психолога. С поразительной откровенностью оно описывало ярость, которую вызывали любые препоны, чинимые эгоцентрическим желаниям. Мотив преступления был изложен так по-детски и был настолько несоразмерен, что мог вызвать только жалость.

«Дедушка не позволяет мне брать уроки танцев, и поэтому я решила его убить. Тогда мы поедем жить в Лондон, а мама не будет против танцев…»

Я привожу только несколько пассажей, но все они очень важны для понимания.

«Я не хочу ехать в Швейцарию и не поеду. Если мама заставит меня, я ее тоже убью – только мне негде достать яд. Может, я сама его сделаю. Из тисовых ягод. Говорят, они тоже ядовитые.

Юстас меня сегодня очень разозлил. Он говорит: я девчонка, и пользы от меня никакой, и моя сыщицкая работа дурацкая. Небось он никогда не думал бы, что я дура, если бы знал, что я совершила убийство.

Мне нравится Чарльз, но он какой-то глупый. Я еще не решила, на кого я свалю вину за преступление. Может, на Бренду и Лоуренса… Бренда противная, говорит, что у меня не все дома, а Лоуренс мне нравится – он рассказал мне о Шарлотте Корде: она убила кого-то там в ванне. Но сделала она это не очень-то умело…»

Последний абзац был весьма недвусмысленным:

«Я ненавижу няню… ненавижу… ненавижу. Она говорит, что я еще маленькая. Говорит, что я рисуюсь. Это она подговаривает маму послать меня за границу… Я хочу ее тоже убить – я думаю, на это сгодится лекарство тети Эдит. И если будет еще одно убийство, полиция вернется и снова станет очень интересно.

Няня умерла. Я рада. Я еще не решила, куда я спрячу пузырек с маленькими таблетками. Может быть, в комнате у тети Клеменси или у Юстаса.

Когда я буду умирать в старости, я пошлю ее шефу полиции, и тогда все увидят, какая я великая преступница».

Я закрыл книжечку. У Софии по щекам лились слезы.

– Чарльз, Чарльз, это ужасно. Она маленький монстр… но при этом… жаль ее до ужаса.

Я испытывал те же чувства.

Мне была чем-то симпатична Жозефина… И я все еще не утратил симпатии к ней… Не любишь ведь ты кого-то меньше из-за того, что у него туберкулез или другая смертельная болезнь? Жозефина была, как сказала София, маленьким чудовищем, но чудовищем трогательным. Она родилась с дефектом – выкрученный ребенок из скрюченного домишка.

– А если бы… она не погибла, что бы с ней сталось? – спросила София.