Агата Кристи - Ночная тьма

— Не смей так говорить!

— Но это же правда.

— Ночная тьма!

Больше я ни о чем не мог думать. Слова эти засели у меня в голове, и я только и думал о том, что они означают. Ночная тьма. Это значит мрак. Вот почему Элли меня не видела. Я могу видеть мертвых, а мертвые меня не видят, хотя я жив. Они не видят меня, потому что в действительности меня нет. Человека, который любил Элли, больше нет. Он предал самого себя и растворился в ночной тьме. Я опустил голову.

— Ночная тьма, — повторил я.

— Перестань, — завизжала Грета. — Будь мужчиной, Майк. Забудь про глупые суеверные вымыслы!

— Как я могу про них забыть? — упорствовал я. — Я продал свою душу, чтобы заполучить Цыганское подворье, верно? А здесь, оказывается, нас поджидала беда. И Элли, и меня. А может, и тебя.

— О чем ты говоришь?

Я встал. Подошел к ней. Я любил ее. Да, я все еще ее любил, вернее, меня все еще к ней влекло. Любовь, ненависть, влечение — в сущности, разве это не одно и то же? Все три чувства складываются в одно, а потом это одно делится на три. К Элли я никогда не испытывал ненависти, но Грету я ненавидел. Я наслаждался этой ненавистью, я ненавидел ее всем сердцем, которое было переполнено неистовым желанием, и это желание сулило ни с чем не сравнимое удовольствие. Нет, я не мог ждать, пока минует опасность, я не хотел ждать. Я подошел к ней вплотную.

— Грязная стерва! — выкрикнул я. — Проклятая золотоволосая стерва! Тебе тоже грозит беда, Грета. Берегись меня, понятно? Я научился получать удовольствие от убийства. Я радовался в тот день, зная, что Элли упадет с лошади и умрет. Я ликовал в то утро в ожидании смерти, но еще никогда я не предвкушал убийства с таким удовольствием, как сейчас, потому что у него совсем другой привкус. Я хочу не просто знать, что кому-то предстоит умереть от проглоченной за завтраком пилюли. Не просто столкнуть в карьер жалкую полоумную старуху. Я хочу приложить собственные руки.

Вот теперь испугалась Грета. Грета, которой я принадлежал с тех пор, как встретил ее в Гамбурге, ради которой, прикинувшись больным, бросил работу. Чтобы остаться с ней. Да, тогда я принадлежал ей и душой и телом. Но не сейчас. Сейчас я принадлежал только себе. Я уходил в другие владения, к той, о которой мечтал.

Да, Грета испугалась. Мне было страшно приятно видеть ее испуг, и я стиснул руки у нее на горле. Да, даже сейчас, когда я сижу здесь и пишу о своей жизни (должен заметить, что это тоже чрезвычайно приятное занятие), рассказывая, через что мне пришлось пройти, и какие чувства я испытывал, и о чем думал, и как обманывал каждого встречного, — да, даже сейчас, описывая этот момент, я получаю удовольствие. А когда убил Грету, я был поистине счастлив…

Больше рассказывать вроде не о чем. Моя история достигла кульминации. Все, что могло свершиться, свершилось. Долго я сидел один и даже не помню, когда они пришли. И не помню, пришли ли они все вместе… Сидеть там в засаде они явно не могли, потому что тогда мне не дали бы убить Грету. Первым, заметил я, появился сам Бог. Не Господь Бог, конечно, что-то я совсем запутался Я говорю о майоре Филпоте. Мне он всегда нравился. И я ему, по-моему, тоже. Он и вправду был похож на Бога — если бы Бог «был человеком, я хочу сказать, а не каким-то сверхъестественным существом, обитающим где-то в заоблачной выси Майор был человеком справедливым. Справедливым и добрым. Он заботился о природе и людях. Старался всем помогать Чем мог, конечно.

Понятия не имею, что он знал обо мне, а что нет. Помню, как он с любопытством поглядывал на меня на аукционе, когда посоветовал умереть свою радость, сказав, что от нее недалеко и до беды. Интересно, почему именно в тот день он это сказал?

И потом, когда мы очутились там, где на земле лежала куча одежды, оказавшаяся потом Элли в костюме для верховой езды. Интересно, понял ли он прямо тогда или хотя бы заподозрил, что я имею некоторое отношение к случившемуся?

Когда Грета умерла, я, как уже сказал, долго сидел в кресле, уставившись на свой бокал. Он был пустым. Как и я сам. И вокруг была какая-то пустота. Горела только одна лампа в углу, которую зажгли еще мы с Гретой. Она давала мало света, а солнце… Солнце, должно быть, давно зашло. Я сидел и тупо ждал, что будет дальше.

Потом, кажется, начали собираться люди. А может, они пришли все вместе. И, наверное, совсем бесшумно, потому что я поначалу ничего не заметил и не услышал.

Будь рядом Сэнтоникс, он, наверное, сказал бы мне, что делать Но Сэнтоникс умер. И к тому же он избрал другой путь, совсем не тот, что я, поэтому он вряд ли сумел бы мне помочь. По правде говоря, мне уже никто не мог помочь.

В какой-то момент я вдруг заметил доктора Шоу. Он сидел так тихо, что сначала я вообще его не увидел. Он сидел рядом со мной и чего-то ждал. Я потом сообразил, что он, по-видимому, ждет, когда я заговорю.

— Я вернулся домой, — сказал я.

За спиной у него тоже были люди. И они пребывали в ожидании — ждали, наверное, каких-то указаний от доктора Шоу.

— Грета умерла, — сказал я. — Ее я убил. Вы хотите увезти ее тело, верно?

Где-то блеснул свет магниевой вспышки. Должно быть, полиция фотографировала убитую. Доктор Шоу повернулся, сказав кому-то:

— Пока нет.

И снова обернулся ко мне. Наклонившись к нему, я прошептал:

— Сегодня вечером я встретил Элли.

— Вот как? Где?

— На дороге. Она стояла под разлапистой елью. Знаете, в том же месте, где я увидел ее впервые. — И, помолчав, добавил:

— Она меня не видела… Не могла видеть, потому что меня там не было. — Я снова помолчал. — Это меня огорчает. Крайне огорчает.

— В капсуле был цианид. Вы его дали Элли в то утро?

— Это лекарство от сенной лихорадки, — ответил я. — У Элли была аллергия. Утром она всегда принимала одну капсулу, перед тем как ехать верхом. Мы с Гретой начинили пару капсул средством от ос, которое разыскали в сарае, разъединили их, а потом снова соединили половинки так, что ничего не было заметно. Все это мы проделали в «Капризе». Ловко, правда? — И я захохотал. Странный был смех, я сам слышал. Больше похожий на хихиканье. — Вы ведь, когда приходили смотреть ее ногу, проверили все лекарства, которые она принимала, верно? — спросил я. — Снотворное, антиаллергическое… Ничего опасного, верно?

— Верно, — подтвердил доктор Шоу. — Все они были очень мягкого действия.

— Ловко мы все проделали, правда? — спросил я.

— Ловко, но не очень.

— И все же не понимаю, как вы догадались.

— Мы все поняли, когда произошел второй случай — смерть, которую вы не планировали.

— Клодия Хардкасл?

— Да. Она умерла точно так же, как Элли. Упала с лошади на охоте. Клодия никогда не жаловалась на здоровье, а тут она вдруг падает с лошади и умирает. Произошло это на глазах у многих, а поэтому ее почти сразу подняли — и сразу почувствовали запах цианида. Если бы она пролежала, как Элли, на открытом воздухе хотя бы часа два, запах бы улетучился и никаких улик не осталось. Не знаю, каким образом эта капсула попала в руки Клодии. Возможно, вы забыли ее в «Капризе». Клодия иногда заходила в «Каприз». Там обнаружены отпечатки ее пальцев, и там она обронила зажигалку.

— Проявили беспечность! Утомились… Ведь это совсем непросто — запихнуть в маленькую капсулу цианид. А затем я спросил:

— Вы подозревали меня в смерти Элли, верно? Вы все? — оглядел я какие-то фигуры, которые видел словно в тумане. — Все до одного?

— Да, подозревали. Но не были уверены, сумеем ли доказать.

— Вам бы следовало меня предупредить, — упрекнул его я.

— Я не полицейский, — ответил доктор Шоу.

— А кто же вы?

— Врач.

— Мне врач не нужен, — сказал я.

— Это еще неизвестно.

Тогда я посмотрел на Филпота и сказал:

— А вы что здесь делаете? Пришли меня судить, председательствовать на моем процессе?

— Я всего лишь мировой судья[39], — отозвался он. — А сюда пришел как друг.

— Как мой друг? — удивился я.

— Как друг Элли, — ответил он.

Я ничего не понимал. Я вообще ничего не соображал, но казался себе весьма важной персоной. Вокруг меня метались люди. Полиция и врачи. Шоу и сам Филпот, такой почтенный и занятой человек. Вся процедура допроса была настолько сложной, что я вконец запутался. Я очень устал. Последнее время я стал ни с того ни с сего уставать и сразу засыпал…

А люди все приходили и уходили. Самые разные люди: адвокаты, поверенные в делах, еще какой-то юрист и врачи. Несколько врачей. Они меня раздражали своими вопросами, я не хотел им отвечать.

Один из них настойчиво спрашивал меня, хочу ли я чего-нибудь. Я сказал, что хочу. Мне нужно только одно, сказал я: шариковая ручка и побольше бумаги. Я хотел написать, как все произошло, как все случилось. Я хотел объяснить, что я чувствовал, о чем думал. Чем больше я думал о себе, тем больше мне казалось, что это будет интересно всем. Потому что я человек незаурядный. Я по-настоящему яркая личность, совершившая очень дерзкие, недоступные бездарям поступки.