Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса

Но вдруг ему показалось, что мутные, стекленеющие глаза умирающего глядят на него… Ему стало страшно, и он как бы очнулся, как бы пришел в себя.

– О-о, Фрике, друг мой! Подохни лучше с голоду, но не делайся вором-грабителем, как… как тот.

Словно гора свалилась у него с плеч – демон-искуситель отлетел от голодного человека.

Как бы в награду за свое воздержание, за благородный порыв, Фрике приметил в эту самую минуту что-то блестящее в траве.

Это была двадцатифранковая монета, выпавшая из портмоне в ту самую минуту, когда Марсьяк открывал его.

Новая мысль пришла в голову бедняку. Он голоден, а на эти деньги можно прожить целую неделю… Зачем ему воровать, если он может занять их у умирающего; он может уплатить ему этот долг, да еще с процентами, он уже знает, как с ним рассчитаться.

В нем проснулся опять развязный бродяга-мальчишка, и он уже с веселой улыбкой обратился к тому, кто за минуту перед тем внушал ему непреодолимый суеверный страх.

– Вы одолжили мне, бедняку Фрике, двадцать франков, вы не дали мне умереть с голоду, и я постараюсь доказать вам, что умею быть благодарным, – сказал он человеку, без движенья лежавшему перед ним, нисколько не заботясь о том, мог ли тот его слышать.

И голодный оборвыш принялся, как умел, за дело. Прежде всего надо было, конечно, остановить кровь, бежавшую ручьем из раны. Взяв носовой платок раненого, Фрике комком приложил его к ране, как корпию, и крепко перевязал галстуком. Сделав эту перевязку, оборвыш хотел уже встать, как вдруг заметил под ногами предмет, на первый взгляд ненужный, но на самом деле имевший большую цену. Предмет этот был тот самый клочок бумаги, который служил пыжом для одного из противников. Клочок был измят, разорван, края его были обожжены и истрепаны, но в нем все же можно было узнать обрывок конверта.

Подстрекаемый весьма понятным любопытством, Фрике принялся старательно разбирать, что на нем написано. Но прочесть можно было только:

…ен.

…ьер.

Это были, конечно, имя и адрес; но начало обеих строк было сожжено.

Так как бумага эта была ни на что не пригодна, Фрике бросил этот грязный лоскуток и пустился бегом по направлению к Кламару. Он скоро добежал до большой дороги, но тут только принялся обсуждать свой поступок и пошел скорым, но уже более спокойным шагом.

– Ну, не дурак ли я? – рассуждал оборвыш. – Я бегу заявить о том, что случилось, а не подумал о том, что меня же, бездомного бродягу, заберут, арестуют и самого же обвинят в убийстве. Я им буду говорить, что видел, а они будут говорить свое… Ну, чем докажу я этим людям свою невинность? Арестуют и будут таскать по допросам, а там когда еще разыщут настоящего преступника, да и разыщут ли… Вот и попался ты, дружок Фрике, попался! Хотел спасти этого несчастного, да сам себя чуть-чуть не захлопнул в западню! А ведь человек этот, сам того не зная, оказал тебе громадную услугу и, брошенный на произвол судьбы, может умереть… Но сам-то я что же могу для него сделать? – спросил себя оборвыш. – Ну, будь что будет, а я обязан выполнить свой долг.

Как видите, Фрике имел доброе сердце, он не был эгоистом, и личные свои интересы готов был, при случае, принести в жертву интересам ближнего.

Едва пришел он к своему решению, как заметил вдали мосье Лефевра, совершавшего свою утреннюю прогулку.

Фрике сейчас же сообразил, что встреча эта может быть полезна и раненому, и ему самому: умирающему будет оказана необходимая помощь, которая, конечно, вернет его к жизни, если есть какая-нибудь надежда на спасение, а его, Фрике, встреча эта обезопасит от всякого подозрения и нарекания.

– Чего лучше! – подбадривал себя оборвыш. – У него дом в Кламаре, он бывший доктор… Конечно, он еще не так давно выгнал меня из своего дома, но причина, заставившая меня обратиться теперь к нему, слишком серьезна, он должен меня выслушать.

И Фрике принялся кричать, что было сил:

– Эй! Мосье Лефевр! Мосье Лефевр! Пожалуйте сюда!

– Что ты болтаешься тут спозаранку, негодный мальчишка? – сердито спросил Лефевр.

– Об этом я расскажу после, а таперь надо спешить, – взмолился гамен, уцепившись за пальто мосье Лефевра и увлекая за собой человека, посланного самим Провидением.

– Куда ты меня тащишь? – спросил с удивлением Лефевр, едва переводя дух.

– Исполнить долг человеколюбия… Вы сами всегда говорили мне о любви к ближнему, об обязанностях христианина.

– Конечно, но…

– Притом ваши познания в медицине могут спасти человека.

Они уже подходили к просеке.

– Смотрите! Вот что нашел я здесь в лесу.

– Что это! – вскричал Лефевр. – Убитый?

Фрике хотел что-то сказать, но доктор заметил в руке несчастного бумажку, подтверждавшую самоубийство.

Через четверть часа раненый был бережно перенесен в Кламар. Он все еще не пришел в себя и вообще подавал мало надежды на спасение.

Дочь Лефевра, мадемуазель Мари, которой Фрике сообщил в коротких словах о происшедшем, тревожно расспрашивала отца о положении несчастного.

– Немедленная помощь… хороший уход – или я ни за что не отвечаю…

– Ему будет оказана медицинская помощь! Это, я полагаю, стоит двадцати франков? – с торжествующим видом спросил себя Фрике.

Но Лефевр прибавил:

– Если он останется жив, это будет, действительно, достойно удивления; но в том, что человек этот не сам хотел покончить с собою, я уверен.

Итак, Фрике обеспечил помощь несчастному в доме самого Лефевра. Надо же нам знать, что за человек этот Лефевр и каковы были его отношения к нашему герою.

Лефевр был когда-то военным доктором. Выйдя в отставку еще в годах нестарых, Лефевр занялся торговыми делами. Он не был медиком по призванию, на дорогу эту его поставили родные; он уступил их желанию, но тридцать лет мечтал только о том, как бы ему переменить род занятий.

Лефевр завел вязально-чулочную мастерскую на улице Сен-Дени. В десять лет он нажил хорошие деньги и приобрел в свое владение землю и постройки, в которых процветало его заведение. Заведение это он скоро перепродал другому, а сам купил себе дом и землю в Кламаре, где и поселился. Тут вспомнил он опять свои медицинские познания и сделался врачом для бедных.

В настоящее время ему под шестьдесят лет, но он еще совершенно здоров и крепок, так как вел всегда самый регулярный образ жизни. У него была одна печаль: судьба не дала ему сына.

После нескольких лет супружества жена подарила ему дочь, ту самую мадемуазель Мари, двадцатитрехлетнюю девушку, с которой мы встретились, когда раненый был привезен в дом ее отца.

Но мосье Лефевр страстно желал иметь сына. Он был уже в отставке, когда в один прекрасный или, вернее, счастливый день ему пришлось встретить у конторы для найма кормилиц незнакомую женщину с годовалым ребенком на руках. Ребенка этого она взяла на воспитание за хорошую плату; но так как родители его уже несколько месяцев не высылали денег, кормилица явилась в Париж, чтобы возвратить им ребенка, однако, несмотря на все старания, она не могла их разыскать.

Ребенок походил на толстый, безобразный и притом грязный кусок мяса и был к тому же еще страшнейший плакса, но все же это был мальчик.

Мосье Лефевр уплатил кормилице за все неуплаченные месяцы, дал ей свой адрес на случай розысков со стороны родителей и с триумфом понес домой вновь приобретенное сокровище.

Ребенок был не крещен. Мосье Лефевр, получивший при крещении имя Состена, передал его, как крестный отец, и своему воспитаннику.

Ребенок подрос. Нрав у него был невыносимый, но все ему прощалось, так как он был мальчик.

Мосье Лефевр хотел было сделать его чулочником, но Состен не выказал ни коммерческих талантов, ни способностей к какому бы то ни было ремеслу.

Он любил только бегать по улицам да по полям, прыгал и веселился, как воробей, поэтому и получил свое прозвище, которое так и осталось за ним навсегда.

Мосье Лефевр, человек либеральный, старался привить свои взгляды и идеи приемышу, но Фрике выслушивал все скучные рассуждения своего приемного отца только для того, чтобы забыть их сей же час.

В десять лет Фрике был настоящим уличным мальчишкой.

В пятнадцать – совершенным негодяем.

А в восемнадцать, незадолго до начала нашего рассказа, мосье Лефевр, несмотря на свой мягкий, снисходительный характер, был вынужден выгнать своего приемного сына на улицу, так как уже потерял всякую надежду на его исправление.

И несмотря на все это, добрый старик не имел духа выгнать его опять, когда тот явился снова в Климар со своею странною находкой.

Почти весь день провел добряк Лефевр в комнате раненого. Наконец-то удалось привести его в чувство, но тут у несчастного открылся горячечный бред.

Напрасно постукивали в дверь Фрике и мадемуазель Мари – старик не допустил никого к своему пациенту.

Только уже вечером, дав больному успокоительные капли, Лефевр велел позвать к себе Фрике и посадил его перед собой.