Гастон Леру - Тайна Желтой комнаты

Затем, обдумывая ту часть этой драмы, когда мадемуазель Станжерсон находилась в комнате уже одна, я вновь должен был объяснить себе те внешние признаки, которые известны вам всем — выстрелы и призывы помощи.

Прежде всего о криках. Если убийцы в комнате не было, значит, ее мучил кошмар воспоминаний.

Шум переворачиваемой мебели. С волнением я представляю себе, как мадемуазель Станжерсон, неотступно преследуемая воспоминанием о сцене, разыгравшейся днем, видит сон, повторяющий ужас всего пережитого. Она вновь видит бросающегося на нее убийцу, кричит: «На помощь!» — и бессознательно ищет рукой револьвер, оставленный на ночном столике. Но дрогнувшая рука толкнула этот столик слишком сильно, и он опрокинулся. Упавший на пол револьвер выстрелил, и пуля попала в потолок. Этот след с самого начала казался мне случайным и так хорошо соответствовал гипотезе о кошмаре, что я почти перестал сомневаться в том, когда произошло нападение. Все совершилось еще днем, но мадемуазель Станжерсон, обладая сильным характером, скрыла это от всех.

Итак, ужасный сон, крики «На помощь!», револьверный выстрел. В ужасе мадемуазель Станжерсон проснулась, попробовала встать и без сил рухнула на пол, опрокидывая мебель и теряя сознание.

Однако все время речь шла о двух выстрелах. По моим соображениям, их также должно было быть два, но по одному в каждой фазе, а не два в последней. Один выстрел «до», ранивший преступника, и второй выстрел «после», во время кошмара.

Откуда известно, что ночью их было именно два? Выстрелы прозвучали вперемешку с грохотом опрокидываемой мебели. На допросе господин Станжерсон говорил, что сперва раздался глухой выстрел, затем — оглушительный. Не был ли глухой звук результатом падения на пол мраморного ночного столика?

Я решил, что так оно и было, когда узнал, что привратники, Бернье и его жена, находившиеся вблизи от павильона, слышали только один выстрел. Они заявили об этом судебному следователю.

Таким образом я воссоединил обе части этой драмы, перед тем как оказаться в Желтой комнате. Но тяжелая рана в висок не укладывалась в круг моих размышлений. Преступник не мог нанести ее кастетом днем. Рана была настолько серьезна, что мадемуазель Станжерсон не скрыла бы ее под прической. Она и не пыталась этого сделать, волосы были, как всегда, собраны в высокий узел, оставляющий лоб целиком открытым. Подобная серьезная рана могла появиться только ночью, в момент кошмара. Я начал искать ответ в Желтой комнате и нашел его!

Из своего неистощимого кармана Рультабиль вытащил сложенный вчетверо лист белой бумаги и извлек из него нечто невидимое. Осторожно придерживая свою драгоценность двумя пальцами, он поднес ее к столу председательствующего.

— Этот залитый кровью волос, господин председатель, принадлежит мадемуазель Станжерсон. Я нашел его прилипшим к одному из углов мраморной доски ночного столика, опрокинувшегося ночью. Сам угол также окрашен кровью. Всего одно небольшое круглое пятнышко. Но какое важное! Я понял, что, приподнявшись на кровати, мадемуазель Станжерсон всем телом упала на угол мраморной доски и ударилась виском. Выбившийся из прически волос остался немым свидетелем этого происшествия.

Врачи решили, что рана мадемуазель Станжерсон была нанесена каким-то тупым предметом, и так как в комнате находился кастет, то судебный следователь тут же признал его орудием покушения.

Но угол мраморной доски ночного столика также достаточно тупой предмет, о котором не подумали ни врачи, ни судебный следователь. Да я и сам ничего бы не нашел, но здравый смысл подсказал мне направление поисков.

В зале раздались аплодисменты, однако Рультабиль продолжил свой рассказ, и тишина воцарилась вновь.

— Помимо имени убийцы, которое я узнал через несколько дней, надо было еще установить, когда же на самом деле произошла первая фаза этого несчастья.

Показания мадемуазель Станжерсон, хотя она и постаралась запутать судебного следователя и своего отца, давали ясный ответ. Она подробно описала, как провела день, и было точно установлено, что убийца проник в павильон между пятью и шестью часами вечера, а в четверть седьмого профессор и его дочь уже приступили к работе. Значит, нападение на мадемуазель Станжерсон произошло между пятью и четвертью седьмого. Впрочем, нет, в пять часов профессор был еще вместе с дочерью, а драма могла произойти только в его отсутствие.

Значит, в этом небольшом промежутке времени следует отыскать еще более короткий момент, когда они расставались. На допросе в комнате мадемуазель Станжерсон в присутствии профессора было сказано, что они возвращались с прогулки в лабораторию около шести часов вечера. Господин Станжерсон припомнил и сторожа, обратившегося к нему по поводу рубки леса или чего-то подобного, а мадемуазель Станжерсон одна ушла в это время в лабораторию. Затем профессор добавил: «Я оставил сторожа и присоединился к дочери, которая уже работала».

В эти короткие минуты все и произошло.

Вернувшись в павильон, мадемуазель Станжерсон зашла в комнату, чтобы снять шляпу, и лицом к лицу встретилась с бандитом, который ее преследовал. Негодяй уже подготовил все, чтобы нападение произошло ночью: он снял огромные, стеснявшие его башмаки дядюшки Жака, припрятал в туалете документы и устроился под кроватью, когда старик вернулся мыть полы в вестибюле и лаборатории. Однако время тянется для него слишком медленно. После ухода дядюшки Жака он вновь прошелся по лаборатории, вернулся в вестибюль и, посмотрев в окно, увидел, что та, которую он с нетерпением ожидает, одна идет к павильону. Мгновенно созревает решение напасть на нее немедленно, так как была уверенность в отсутствии ее отца и дядюшки Жака. Разговор между господином Станжерсоном и сторожем должен был происходить у поворота дорожки, закрытого от убийцы маленькой рощицей.

Конечно, ему было безопаснее объясниться наедине с мадемуазель Станжерсон сейчас и не дожидаться ночи, когда дядюшка Жак, спавший на свое чердаке, мог что-нибудь услышать. На всякий случай он прикрыл окно вестибюля, поэтому чуть позже ни профессор, ни сторож, находившиеся довольно далеко от павильона, не слышали револьверного выстрела.

Затем он вернулся в Желтую комнату, и все произошло с быстротой молнии. Несчастная, должно быть, вскрикнула или, вернее, хотела закричать от ужаса, однако пальцы Ларсана сдавили ей шею. Еще мгновение, и он задушил бы ее, но мадемуазель Станжерсон дрожащей рукой нащупала в ящике ночного столика револьвер, который она там спрятала, опасаясь угроз этого человека.

Убийца уже занес над ее головой кастет, но выстрел прозвучал на долю секунды раньше, и, раненный в руку, он выронил свое оружие, которое оказалось запятнанным кровью из раны.

Пошатнувшись, он попытался опереться о стену и оставил на светлых обоях отпечатки своих окровавленных пальцев. Опасаясь второго выстрела, негодяй бросился бежать. Мадемуазель Станжерсон видела его пересекающим лабораторию и слышала, как, немного помешкав, преступник тяжело выпрыгнул из окна. Наконец-то! Она выбежала в вестибюль и закрыла это окно.

Но видел ли что-нибудь ее отец или, быть может, слышал? Теперь, когда опасность миновала, все ее мысли устремились к отцу. Обладая удивительной силой воли, она решает скрыть от него все. И вернувшийся господин Станжерсон видит дверь Желтой комнаты закрытой, а свою дочь — уже склонившейся к столу за работой.

Рультабиль повернулся к скамье подсудимых:

— Вы знали правду, господин Дарзак, скажите же нам, верно ли я описал то, что происходило.

— Мне нечего сказать, — ответил Робер Дарзак.

— Вы действительно мужественный человек, — покачал головой Рультабиль, — но если бы состояние мадемуазель Станжерсон позволило ей узнать, в чем вы обвиняетесь, она, освободив вас от обета молчания, умоляла бы рассказать суду, все, что вам было доверено. Она сама явилась бы вас защищать.

Роберт Дарзак не пошевелился и не произнес ни единого слова. Он с грустью смотрел на Рультабиля.

— Но если мадемуазель Станжерсон отсутствует, — продолжал молодой журналист, — то я ведь здесь! Поверьте господин Дарзак, что лучший способ спасти вашу невесту и вернуть ей разум — это оказаться оправданным.

Буря аплодисментов покрыла последнюю фразу, а председательствующий уже даже и не пытался успокоить зал. Робер Дарзак был спасен. Достаточно было только взглянуть на присяжных заседателей, чтобы понять, какое решение они примут.

— Но какая тайна могла заставить мадемуазель Станжерсон скрывать подобное преступление от собственного отца? — спросил господин де Року, когда публика немного успокоилась.

— Этого, господин председатель, я не знаю, и это меня не касается.

Председательствующий сделал еще одну попытку, обратившись к Роберу Дарзаку: