Виктор Каннинг - Королек

– И что, по-вашему, я буду делать, Джонни? Молить о пощаде?

– Не будете.

– Нет. В отношении вас я потерял это право давным-давно. И не важно, как могло бы сложиться, все когда-нибудь кончается. – Сэр Джон пожал плечами.

В Гримстере не было ни жалости, ни гнева; только холодная одержимость и решение убить того, кто убил Вальду. Вальда месяцы спустя стала для него символом всего, что он желал в жизни. Вальда – любимая и любящая, место, куда можно возвращаться, где можно получать и дарить уют и понимание.

Не говоря ни слова, Гримстер ударил сэра Джона сбоку по тонкой шее стальным ребром ладони. Из горла сэра Джона вырвался тихий стон, он повалился на край кровати и затих.

Гримстер нагнулся, распахнул пиджак сэра Джона и воткнул иглу шприца через рубашку в плечо. Он нажал поршень и смотрел, как уходит из шприца жидкость. Затем убрал шприц и запахнул пиджак. Снова в его воображении мелькнула картинка – машина Вальды; и он понял, что это в последний раз! Машина кувыркается и несется по склону к длинному озеру внизу, падает, падает…

Он убрал шприц обратно в карман; не было ни облегчения от сделанной работы, ни каких-то изменений в нем самом. Не было торжества, не было отвращения.

Гримстер взял с табуретки у окна чемоданчик сэра Джона и положил на вторую кровать. Они были почти одного роста и телосложения, а Гримстеру требовались одежда, обувь и деньги. Он подошел к гардеробу и подобрал что нужно: пиджак, брюки и рубашки, носки и пару растоптанных коричневых башмаков. Методично отбирая нужное, он упаковывал все в чемоданчик.

Очередной порыв дождя ударил в окно. Гримстер подошел к сэру Джону, проверив карманы, нашел ключи, полез во внутренний карман. Там оказался сильно потертый бумажник из крокодиловой кожи с серебряными уголками. Все содержимое Гримстер выложил на кровать рядом с головой сэра Джона: десять банкнот по пять фунтов, три – по одному, водительские права, лицензия на рыбалку от Рыболовного совета Девона, выданная отелем на две недели, счет магазина «Харди» на рыболовные принадлежности и прозрачный чехол – в таких добрые люди носят семейные фотографии.

Гримстер положил деньги себе в карман, задумался, глядя на мертвого. Суровые стально-голубые глаза сэра Джона были открыты, губы под усами чуть разошлись в гримасе. Не зная почему, Гримстер прикрыл сэру Джону глаза. Голова повернулась набок, щека почти коснулась прозрачного чехла. Гримстер невольно посмотрел на него и увидел верхнюю фотографию.

Он нагнулся, подобрал чехол и стал рассматривать верхнюю фотографию. Потом вынул остальные и пролистал их. Полдюжины фото, в основном жена сэра Джона и два его сына. Гримстер убрал фотографии в чехол, оставив две, чехол вернул в бумажник, а бумажник положил в карман сэра Джона. Постоял над мертвецом и кончиками пальцев правой руки едва коснулся тыльной стороны левой ладони сэра Джона – она еще не остыла; под кожей прощупывались кости. Внезапно Гримстер схватил всю ладонь, крепко пожал ее и отвернулся.

С чемоданчиком в руках он вышел из комнаты и спустился по лестнице, ни с кем не встретившись. Дверь в комнату отдыха была закрыта, изнутри слышались голоса. Гримстер вышел в темноту, под завесь легкого дождя. Свет лился из двери рыболовной лавки и из окон бара на дальнем краю двора. Два местных ирландских сеттера явились из мрака, когда Гримстер подошел к машине сэра Джона, один ткнулся ему в ладонь.

Он отпер дверцу машины, положил чемоданчик на заднее сиденье и поехал по длинному неровному склону к дороге на Эксетер, мимо темнеющего вокзала в Эггесфорде, через узкую долину Тау, бежавшую по правую руку. Гримстер вел машину без мыслей, без чувств – холодный угрюмый человек, который ждал, когда настанет успокоение. В таком настроении он ехал быстро, точно зная, куда ему нужно; все возможные пути отхода были просчитаны, и оставалось только действовать. Гримстер пришпоривал машину, как живое существо, несущееся через темную ночь по блестящей от дождя дороге; и она словно давала ему слабое обещание успокоения, которого он ждал и которое либо омрачит остаток его налитых мукой дней и полных отчаянными снами ночей, либо позволит жить и не сталкиваться ни с чем из запретного прошлого.

Через милю фары выхватили у начала соснового бора по левую руку сельский трактор, устало выползавший, словно жук, с мутными фарами, с проселка на шоссе. Гримстер увидел его за пятьдесят ярдов – трактор наполовину выдвинулся на шоссе. Гримстер направил «даймлер» правее, чтобы объехать трактор, но тут же почувствовал, как задние колеса заскользили. Он попытался рулем исправить занос. Ни страха, ни тревоги он не почувствовал – подготовка в Департаменте включала долгие часы на спецтреке со скользким покрытием. Однако сейчас – и он так и не узнал правды – руки на руле приняли решение, то ли переоценив свои способности, то ли поддавшись вернувшимся мыслям и чувствам, но какое-то решение было принято слишком быстро – Гримстер не успел понять его, только тело инстинктами плоти приветствовало судьбу, которую, возможно, несколько секунд спустя приветствовал бы и ум.

Хвост тяжелого «даймлера» занесло на шоссе, машину развернуло и швырнуло через хлипкое ограждение на правой стороне дороги. Сияя фарами, машина понеслась по изрытому кротовыми норами склону. Гримстер успел разглядеть сверкание реки за кустами и деревьями в конце луга, увидел арку каменного моста выше по течению реки – и тут машина врезалась в толстый ствол дуба на берегу.

Гримстера выбросило через лобовое стекло – он врезался в широкий ствол с такой силой, что сломал шею и умер мгновенно. Однако в мгновения перед смертью он видел не деревья, не реку, не неминуемый конец, то ли случайный, то ли подстроенный. Он вновь стоял перед сэром Джоном и слышал: «В отношении вас я потерял это право давным-давно… все когда-нибудь кончается». Теперь он полностью понял эти слова. За миг до смерти он глядел на мертвеца, держа в руке две фотографии. На одной – сам Гримстер и Гаррисон мальчишками, на речном берегу, оба улыбаются, держа рыбу. Его мать сделала эту фотографию на каникулах в Ирландии. На обороте было написано: «Думаю, тебе понравится это фото нашего Джонни (справа)». Чернила поблекли, но почерк матери нельзя было не узнать. Вторая фотография была старее, на толстом картоне – его мать, восемнадцатилетняя девушка. Эта же фотография, увеличенная, висела в гостиной – блузка с рукавами-фонариками, под горлышко и с маленькой брошью-камеей. На обороте этой фотографии едва читалась совсем уж выцветшая надпись тем же почерком: «Моему дорогому Джону, с бесконечной любовью – навсегда. Хильда».

Когда тело доставили в Хай-Грейндж, Коппельстоун нашел фотографии и уничтожил их. Гримстера обыскивали, прежде чем вести на реку, так что стало понятно, что он взял фото у сэра Джона, что Гримстер, не зная того, убил собственного отца – отца, который никогда не признавал сына, но помогал ему, приблизил его к себе, как только мог, собирался оставить ему свое место, направлял и пестовал его карьеру, желал быть рядом с ним, но не мог открыться.

Департамент пришел в движение. Сэр Джон умер от сердечной недостаточности в возрасте пятидесяти девяти лет. Гримстер погиб в автокатастрофе. Сэр Джон получил свои четверть колонки в «Таймс», Гримстер – абзац в «Уэстерн морнинг ньюс».

В квартире миссис Хэрроуэй, узнав новости, оплакивала потерянную любовь Лили. Сквозь печаль она видела себя в черном у могилы и думала, когда будет прилично поговорить с миссис Хэрроуэй насчет подходящего наряда. Ее чувства были искренни, но не глубоки. Две ночи она засыпала в слезах, зная, что никого уже не полюбит так, как любила Джонни, и решала, не написать ли матери… и уговаривала себя, что, несмотря ни на что, жизнь продолжается… Жизнь должна продолжаться, потому что ведь нечестно по отношению к мертвым вечно жить прошлым. Две недели она наслаждалась уютным страданием трагической фигуры, потом забеспокоилась, когда не пришли месячные, потом успокоилась, когда через неделю пришли… А затем постепенно стала прежней Лили. Лили и ее несчастные любовники… сначала Гарри, потом Джонни… бедный Джонни… Никто не сможет занять его место, никогда, никогда…

У. Вордсворт.