Гастон Леру - Дама в черном

По просьбе delegate мы входим в Квадратную башню и располагаемся в гостиной старого Боба, где начинается допрос и где каждый из нас по очереди рассказывает увиденное и услышанное им. Жену Бернье допрашивают первой. Но от нее нельзя ничего добиться. Она заявляет, что не знает ничего, так как сидела у изголовья раненого, когда мы вбежали туда, как безумные. Она сидела там не меньше часа, оставив мужа у входа в Квадратную башню, где он плел веревку.

Больше всего меня интересует, заговорит ли Эдит… Она упорно смотрит в открытое окно. Один из жандармов остался караулить труп, лицо которого прикрыли платком. Эдит, подобно мне, проявляет крайне мало внимания к тому, что происходит сейчас в гостиной. Она не отрывает взгляда от трупа.

Восклицания delegate режут нам уши. По мере того как мы даем свои объяснения, удивление итальянского комиссара возрастает, и он находит преступление все более и более невероятным. Он готов уже признать его невозможным, когда очередь отвечать доходить до Эдит. Ее спрашивают… Она уже открывает рот, чтобы ответить, когда раздается спокойный голос Рультабия:

– Взгляните туда, где кончается тень от эвкалипта.

– Что там такое? — спрашивает delegate.

– Орудие преступления, — отвечает Рультабий, прыгая через окно во двор; среди других окровавленных камней он поднимает блестящий и острый камень и потрясает им перед нами.

Мы узнаем его: это «самый древний топор человечества»!

Орудие убийства принадлежало князю Галичу, но никто не сомневался в том, что оно было украдено у него старым Бобом; с другой стороны, все мы помнили, что, прежде чем испустить последний вздох, Бернье назвал имя Ларсана. Никогда еще образы старого Боба и Ларсана так не сливались в наших умах, как после обнаружения «самого древнего топора человечества», испачканного кровью Бернье. Эдит сразу поняла, что судьба старого Боба всецело в руках Рультабия. Последнему стоило только сказать несколько слов комиссару по поводу странных обстоятельств, сопровождавших падение старого Боба в пещере Ромео и Джульетты, перечислить кое-какие соображения, которые заставляли предполагать, что старый Боб и Ларсан — одно и то же лицо, повторить, наконец, обвинение последней жертвы Ларсана, чтобы все подозрения правосудия пали на покрытую париком голову геолога. В глубине души Эдит не теряла уверенности, что лежащий в соседней комнате человек действительно ее дядя, старый Боб, но находка смертоносного топора заставила ее думать, что Ларсан искусно подготовил вокруг старого Боба почву для его гибели, с очевидным намерением возложить на него возмездие за свои преступления, а также и опасное бремя своей личности, и Эдит дрожала за старого Боба, да и за себя также. Она трепетала от ужаса, запутавшись, как бабочка в сачке, в таинственных тенетах, раскинутых Ларсаном и невидимыми нитями прикрепленных им к старым стенам замка. У нее было такое ощущение, что стоит ей сделать одно только движение, — движение губами, — и оба они погибли, и ненасытный зверь ждет лишь этого движения, чтобы их проглотить. И вот ей, готовой говорить, приходилось молчать, к тому же опасаться, как бы не заговорил Рультабий.

Позднее она рассказывала мне о своем состоянии в тот драматический момент и признавалась, что испытывала перед личностью Ларсана такой страх, какого нам самим никогда, быть может, не приходилось переживать.

Этот дикий зверь в образе человека, рассказы о котором Эдит сначала слушала с улыбкой, заинтересовал ее, когда ей стало известно о том, что правосудие не сумело объяснить, как он вышел из Желтой комнаты. После драмы в Квадратной башне она была уже не на шутку взволнована, но здесь, средь бела дня, Ларсан совершил убийство на ее глазах, на пространстве, где не было никого, кроме нее самой, Робера Дарзака, Рультабия, Сенклера, старого Боба и жены Бернье, причем все находились достаточно далеко от места происшествия и не могли нанести удар Бернье. И Бернье обвинил Ларсана! «Где же Ларсан? В чьем теле?» — спрашивала она себя. Эдит стояла под сводом ворот между Дарзаком и мною, а Рультабий находился перед нами, когда раздался крик под эвкалиптом, то есть менее чем в семи метрах от нас. Что касается старого Боба и жены Бернье, то они не отходили друг от друга ни на минуту! Таким образом, никто из нас не мог убить Бернье! О! Теперь Эдит поняла, что бывают минуты, когда при мысли о Ларсане начинаешь трепетать от безотчетного страха.

Ничего! Ничего подле трупа, кроме каменного ножа, украденного старым Бобом. Этого так мало и в то же время достаточно, чтобы позволить нам думать и предполагать что угодно…

Она ясно читала это в глазах и поведении Рультабия и Робера Дарзака. Тем не менее с первых же слов Рультабия она поняла, что у него в эту минуту не было другой мысли, кроме как спасти от подозрения властей старого Боба.

Рультабий стоял между delegatе и только что прибывшим следователем и, держа в руках «древнейший топор человечества», рассуждал. Казалось окончательно установленным, что других виновников, кроме перечисленных мною выше, не могло быть, когда Рультабий доказал быстрым логическим рассуждением, пленившим следователя и огорчившим комиссара, что настоящим и единственным виновником был сам умерший. Раз все четверо, стоявшие под воротами, и двое, находившиеся в комнате старого Боба, наблюдали и не теряли друг друга из виду, в то время как кто-то убивал Бернье в нескольких шагах от них, то оставалось признать, что этим «кем-то» был сам Бернье!.. На это следователь ответил вопросом, не замечал ли кто-нибудь из нас предрасположенности Бернье к самоубийству; Рультабий резонно возразил, что для того, чтобы умереть, можно обойтись без преступления и без самоубийства — достаточно несчастного случая. Орудие преступления, то есть «самый древний топор человечества», одним своим присутствием подтверждало его предположение. Рультабий не допускал мысли, что преступник остановил бы свой выбор на этом старом камне как на орудии убийства.

Еще менее вероятным было то, что Бернье, решив покончить с собой, не нашел другого оружия, кроме этого ножа троглодитов. Если же, наоборот, камень мог привлечь его внимание своей необыкновенной формой, если Бернье поднял его и держал в руках, а потом случайно упал на него, происшествие становилось вполне естественным и объяснялось самым простым образом. Бернье так неудачно упал на этот роковой обломок, что пронзил себе сердце. Выслушав эти соображения Рультабия, следователь еще раз пригласил доктора исследовать рану, сравнив ее с роковым предметом; результатом исследования явилось заключение, что рана нанесена именно этим предметом. Отсюда до признания несчастного случая оставалось сделать только шаг. Следователь потратил на это шесть часов. Шесть часов, в течение которых он допрашивал нас без устали и без результата.

Что касается Эдит и вашего покорнейшего слуги, то по окончании всей этой ненужной сутолоки мы остались в гостиной старого Боба, откуда только что удалились представители власти, в то время как в соседней комнате доктор возился около больного геолога. Дверь из гостиной в коридор Квадратной башни осталась открытой; из нее до нас доносились рыдания несчастной вдовы над трупом мужа, который был перенесен в их комнату. Мы с Эдит находились между этим трупом и раненым стариком, пребывая в ужасе от пережитого и увиденного и опасаясь того, что еще могло произойти. Внезапно Эдит схватила меня за руку.

– Не покидайте меня! Не покидайте! — проговорила она. — У меня нет никого, кроме вас. Я не знаю, где князь Галич, и от мужа тоже нет вестей. Это ужасно! Он ушел, сказав, что направляется на поиски Туллио, и даже не знает еще, что Бернье умер. Нашел ли он Туллио? Я теперь жду правды только от Туллио! И телеграммы все нет… Это невыносимо!..

С того момента, как она столь доверчиво взяла мою руку, задержав ее в своих, я принадлежал Эдит всей душой и уже перестал скрывать от нее, что она может целиком и полностью рассчитывать на мою преданность. Мы обменялись этими незабвенными словами вполголоса, в то время как во дворе мелькали взад и вперед силуэты полицейских, сопровождаемых Рультабием и Дарзаком. Рультабий не упускал случая бросить взгляд в нашу сторону всякий раз, как представлялся удобный момент. Окно было открыто настежь.

– О! Он следит за нами, — заметила Эдит. — Ну и пусть! Пожалуй, мы стесняем их, оставаясь здесь. Но, что бы ни случилось, мы не уйдем отсюда, не правда ли, господин Сенклер?

– Нужно быть благодарным Рультабию, — осмелился сказать я, — за его вмешательство и за то, что он умолчал про «самый древний топор человечества», а также про то, что Бернье, умирая, назвал имя Ларсана… Узнай они это, история стала бы гораздо запутаннее!

Я сделал ударение на последних словах.