Эллери Квин - Последний удар

— Собираюсь нанести ему визит.

— Чего ради? — воскликнул Фримен.

— Я на двадцать семь лет задолжал ему кое-какие объяснения. — Эллери поднялся. — Спасибо, Дэн.

В половине двенадцатого ночи он вылетел в Сан-Франциско.

Дом Артура Крейга находился неподалеку от побережья — ветхий желто-коричневый каркасный коттедж на маленьком холме, снабженный лесенкой со сломанными ступеньками и втиснутый между двумя складами. Очевидно, он являлся реликтом того времени, когда здесь были грязевые отмели, и ничто не заслоняло вид на залив. Каким образом ему удалось избежать сноса, пережить рост города и оказаться собственностью Крейга, Эллери никогда не узнал.

Все же, если примириться с его убожеством, дом имел свои достоинства. Морской запах Эмбаркадеро[108] щекотал ноздри старика днем и ночью, а спускаясь по сломанным ступенькам и выходя за пределы складов, он мог созерцать Телеграф-Хилл[109]. Далекие крики чаек радовали слух. Пройдясь по берегу, можно было наслаждаться зрелищем судов всех форм и размеров, стоящих у причалов. Человек не слишком требовательный в отношении материальных благ мог спокойно проводить здесь старость.

На крыльце, давно лишившемся перил, с трубкой, движущейся из стороны в сторону в беззубых челюстях, восседал в соломенном кресле-качалке Артур Бенджамин Крейг.

Физически он был абсолютно неузнаваем. Величественный каркас, который помнил Эллери, усох и сжался, превратившись в небольшую и нескладную груду лома. Рука, тянущаяся к трубке, теперь походила на сморщенную птичью лапу, коричневую в тех местах, где она не была пурпурно-серой. Когда лапа с трубкой удалялась ото рта, челюсти смыкались наподобие птичьего клюва. Даже лицо стало птичьим — время словно оперило и взъерошило кожу, на которой поблескивала пара лишенных век глаз. Череп являл собой сплошную сверкающую лысину. Пышной бороды как не бывало.

Однако по мере того, как Эллери поднимался по весьма рискованным для лодыжек ступенькам, его впечатления менялись. Опустившиеся старые развалины не бреются. Одежда, на первый взгляд казавшаяся коллекцией тряпья, оказалась просто старым костюмом, залатанным во многих местах, но вполне чистым. Если бы тело старика не так усохло, костюм и вовсе не выглядел бы одеянием отшельника.

Эллери задержался за три ступеньки от крыльца, поскольку упомянутые ступеньки отсутствовали. Очевидно, старик был еще достаточно проворен, если мог спускаться с крыльца и подниматься на него, не ломая ноги.

— Мистер Крейг? — осведомился Эллери.

Блестящие глаза окинули его неторопливым взглядом с головы до пят.

— Я вас знаю, — неожиданно сказал Артур Крейг. Голос удивил Эллери — он был хрипловатым, но четким и без всяких признаков старческого слабоумия.

— Безусловно, мистер Крейг, — с улыбкой отозвался Эллери. — Но мы встречались очень давно.

— Когда?

— На Рождество 1929 года.

Лицо старика избороздили мириады морщинок. Он хлопнул себя по бедру и закашлялся.

— Вы Эллери Квин, — с трудом вымолвил он, вытирая глаза.

— Совершенно верно, сэр. Могу я подняться?

— Конечно! — Старик вскочил с качалки, как птица, игнорируя протесты Эллери. — Нет, лучше садитесь там, а я присяду на край крыльца. — Он так и сделал. — В детстве я всегда свешивал ноги с отцовского крыльца, у которого тоже не хватало ступенек. Тогда мне это не мешало, да и теперь тоже. Итак, вы проделали такой дальний путь, чтобы навестить старого Крейга? Очевидно, летели самолетом? Я не люблю летать — слишком рискованно. Я знал, что вы когда-нибудь меня разыщете. Давно не виделся ни с кем из старых знакомых. Дэн Фримен раньше бывал у меня, но теперь не появляется — не одобряет мой образ жизни. — Старик снова хлопнул себя по бедру. Он не приглашал гостя в дом, и Эллери понял, что его болтливость отчасти преследовала цель скрыть нежелание это делать. — Полагаю, Дэн дал вам мой адрес?

— Да, мистер Крейг. А почему вы знали, что я когда-нибудь разыщу вас?

Старик повернулся, чтобы прислониться спиной к треснувшей подпорке, подтянул левую ногу и свесил правую с края крыльца. Достав коробок спичек, он аккуратно вынул одну из них, чиркнул об пол, поднес к трубке и стал попыхивать, пока не окутался облаком дыма, словно какой-нибудь древний индеец.

— Потому что вы так и не закончили то дело в Олдервуде, — ответил Крейг. — Вы похожи на меня — ненавидите небрежную и недоделанную работу, особенно свою собственную. — Он вынул трубку изо рта и устремил вопросительный взгляд на Эллери. — Похоже, вам понадобилось чертовски много времени, чтобы решить эту проблему.

— Ну, я не работал над ней постоянно, — усмехнулся Эллери. Ситуация начинала ему нравиться — она совсем не походила на ту, которую он ожидал. — Фактически, я едва думал о ней более четверти века. Но вчера...

И Эллери рассказал Артуру Б. Крейгу, как он вернулся к этому делу.

— Я разложил все на полу моего кабинета — двенадцать карточек и двадцать подарков. — Он сделал паузу, чтобы зажечь сигарету. — Знаете, мистер Крейг, ведь я понял смысл подарков еще в Олдервуде.

— Вот как? — Старик казался удивленным. — Но, насколько я помню, вы об этом не упоминали.

— Верно, — согласился Эллери.

— Почему?

— Потому что от меня ожидали, что я об этом упомяну. Кое-кто пытался ложно обвинить кое-кого в убийстве Джона, а я должен был попасться на удочку клеветника. Но давайте начнем с альфы, а не с омеги[110], мистер Крейг.

— Хорошо сказано. — Беззубый рот скривился в усмешке. — Значит, все это было подтасовкой? Продолжайте, мистер Квин. На ближайшее Крещение исполнится двадцать восемь лет с тех пор, как я этого жду.

Эллери улыбнулся иронической реплике.

— Долгое время меня вводили в заблуждение числа. Особенно мне не давало покоя число «двенадцать». Двенадцать человек в доме, помимо слуг, двенадцать дней и ночей Святок, двенадцать знаков зодиака, двенадцать ежевечерних подарков и так далее — некоторые явно были всего лишь совпадением, другие так же явно спланированы намеренно. Я не сомневался, что число «двенадцать» имеет решающее значение. Но это был ложный след — специально помещенное на моем пути препятствие, чтобы сделать цель более желанной. Число «двенадцать» было всего лишь приманкой — можно сказать, копченой селедкой размером с кита[111].

Но число «двадцать» относилось к иному подразделению класса рыб. — Эллери стряхнул пепел на землю. — Это было число отдельных подарков или, по крайней мере, выделенных разрядкой слов в стихах. Оно ассоциировалось с конкретным понятием — набором из двадцати предметов: вола, дома, верблюда, кнута и прочих. Могли ли они составлять серию? В каком контексте двадцать предметов выглядят серией? Серия означает определенный порядок: за первым предметом следует второй, за вторым третий и так далее. Я стал изучать предметы. Первым был вол, вторым — дом, третьим — верблюд, четвертым — дверь; всего двадцать разных предметов. Несколько раз я едва не находил ответ, но всегда спотыкался о число «двадцать». Я не мог понять смысл последовательности двадцати различных предметов, а когда понял, то сообразил, что мне мешало. Число «двадцать» было еще одним ложным следом. Оно имело смысл, но не для нашего времени. В современной культуре, определяющей мыслительные процессы, его заменяет другое число.

— В самом деле? — весело осведомился старик.

— Открытие произошло случайно — поздно вечером 5 января. Я поднялся в свою комнату, захватив подарочный экземпляр сборника стихотворений Джона. Открыв его на титульном листе, я увидел ключ, который отпер дверь. А за дверью находился ответ.

— Что же это за ответ?

— Ал-фа-вит.

— Алфавит. — Старик почти любовно произнес эти три слога. — Звучит основательно!

— Вот именно, мистер Крейг! — подхватил Эллери. — Ибо алфавит, завещанный нам древними финикийцами, вначале представлял собой коллекцию изображений знакомых предметов, служивших основой для жизни примитивных народов, — пищи, крова, средства передвижения, частей человеческого тела и тому подобного. Подумав об алфавите, я сразу понял, что именно его означала коллекция хорошо знакомых предметов в подарочных посылках. К дьяволу числа! Для нас алфавит состоит из двадцати шести букв, но в 1300–1000 годах до Рождества Христова, когда финикийский алфавит находился в процессе формирования, он состоял из двадцати двух «картинок», двадцать из которых дошли до нас, а остальные шесть происходят из других источников.