Анатолий Галкин - Искатель, 2013 № 03

Какой-то голос справа опять сказал ему: «А теперь беги — и не оборачивайся! Что бы ты ни услышал — не оборачивайся! Иначе судьба твоя будет хуже, чем у жены Лота! Запомни это!»

Ганин вновь бросился бежать, по пояс увязая в грязной воде, а сзади все нарастал гул пламени. Слышались взрывы. «Ну и чудеса! Бензин бензином, но чтобы такое… Видимо, силы небесные и впрямь решили вмешаться в эту историю!» Ганин удивленно присвистнул и продолжал изо всех сил продираться сквозь грязную воду. Ему стоило большого труда добраться до ворот и через сторожку — на улицу. Здесь стоял «Ленд Крузер» с ключами в замке зажигания. Ганин, недолго думая, сел и завел двигатель, машина мягко тронулась.

Но в эту же секунду до него донесся дикий истерический женский визг, такой, будто его обладательницу разрывали на куски или она сгорала заживо на костре…

Сердце Ганина садануло от боли, а безымянный палец на правой руке стало нестерпимо сильно жечь — и он увидел, что на нем опять проступают контуры того самого проклятого кольца с двумя прозрачными, как слезы, бриллиантами.

— Преда-а-атель! Изменни-и-и-и-ик! А-а-а-а-а!!!

Ганин стиснул зубы и выжал педаль газа до предела — машина рванула по шоссе с огромной скоростью.

Но крики не утихали. В них уже пропали разборчивые слова, они превратились в один протяжный женский вой, плач, стон. Ганин сам завыл, как собака, из его глаз потоком полились слезы, и он глухо зарыдал, уткнувшись головой в руль. Вдобавок проклятое кольцо совсем невыносимо жгло палец, неодолимо звало его назад, к своей хозяйке!.. Машина, потеряв управление, выехала на обочину и врезалась в телеграфный столб — Ганина спасла подушка безопасности.

Изможденный до крайности, он вывалился из разбитой машины и оглянулся…

Он увидел объятое пламенем поместье Барятинских, но пламя это было очень и очень странным. Ганину показалось, что оно чем-то напоминает антропоморфную фигуру: один язык пламени похож на голову, другие два — на руки, еще один — на туловище… Фигура извивалась, как раздавленная змея, в каком-то чудовищном, отвратительном танце, танце, состоящем из страданий и боли, — и кричала, кричала, кричала, протягивая к Ганину свои руки-языки пламени в умаляющем и одновременно угрожающем жесте. «Как сгорающая на костре ведьма — к своему любовнику-инквизитору», — подумалось почему-то ему, и он зарыдал от мысли, что оказался таковым, подлым предателем. Ноги его задрожали, подкосились, и он упал на колени, ломая дрожащие руки. Жалость и боль — две змеи запоздалого раскаяния — терзали его сердце, и он вдруг отчетливо понял, что это — конец.

А в следующий миг — еле слышно прошептал:

— Ты слишком прекрасна, чтобы погибнуть, Лилит, и я спасу тебя или разделю с тобой могилу!

И, как мотылек — на свет, полетел он к своей госпоже, влекомый поистине дьявольской мощью. Кольцо, наливавшееся жаром, придавало ему сил — он развивал поистине бешеную скорость, его ноги практически не касались земли. Ганин чувствовал пульсацию колдовского кольца на безымянном пальце, оно вело его прямо к портрету.

Когда Ганин наконец добрался через вонючую водяную жижу до портика, он услышал оглушительный вой пожарных сирен, шум винтов пожарных вертолетов, но ему уже было все равно. Жить ему оставалось не больше ДВЕНАДЦАТИ минут…

Ганин прорывался через рушащиеся перекрытия, сверху рядом падали балки, кирпичи, горящие головни, треснутые статуи. Горели шелка, персидские ковры, картины — горело все помпезное великолепие Великого Века. Если бы Ганин был прежним, тем, кем был до злосчастного визита Павла Расторгуева ровно неделю назад, он бы залюбовался этой картиной, так напоминавшей «Последний день Помпеи», и, как Нерон над горящим Римом, пропел бы оду… Но это был уже не Ганин, а верховный жрец Эш Шамаш, который несся через этот огненный ад лишь для того, чтобы заживо сгореть на жертвенном костре и быть похороненным под толщей раскаленного пепла вместе со своей богиней, чьим рабом навеки сделало его проклятое кольцо, невыносимо жегшее безымянный палец…

Ганин, уворачиваясь от падающих балок, полуослепший от дыма, мокрый от пота, с лопающейся от ожогов кожей, выбил ударом ноги пылающую полусгоревшую дверь и наконец ворвался в бывшую спальню Никитского. Здесь все было объято пламенем, даже от кровати с балдахином не осталось почти ничего. Но портрет…

Ганин закричал от ужаса! Портрет почти сгорел! Остался лишь черный обугленный холст и плавящаяся золотая рама…

— Н-Е-ЕТ!!! — закричал Ганин и бросился к тому, что от него осталось. Он сорвал его со стены и, страстно обнимая, прижал к груди, как жених прижимает свою горячо любимую невесту. Он пытался узнать в обугленном силуэте любимые черты, поливал его своими слезами, покрывал поцелуями, но тщетно — фиалковые глаза с искоркой, полные алые губки, бело-розовая кожа и золотистые локоны навсегда превратились в пепел, навсегда ушли в небытие. И только золотое кольцо на черной руке сияло, как только что отлитое, раскаленное, жестоко напоминая ему о нарушенной им клятве верности!

Ганин рыдал, корчась на полу, судорожно обнимал портрет. Он покрывал его поцелуями, звал Лилит, бился в истерике, роняя с искусанных до крови губ хлопья розоватой пены, а рядом падали обугленные балки, лопалось стекло, плавились подсвечники. А потом рухнула крыша, похоронив навсегда под собой и художника, и его проклятый портрет…

Клубы белесого пара носились над обугленным остовом «жемчужины нашего края» — остатков некогда прекрасного поместья князей Барятинских. Грязная лужа вокруг и каменный скелет в центре — весьма унылая картина, недостойная более кисти художника. Пожарные не без труда разобрали завал и чрезвычайно удивились, обнаружив под ним два трупа. Первый труп — молодой женщины, блондинки, — совершенно не тронут огнем. Следов насилия на нем обнаружено не было, что дало повод следствию сделать вывод, что она покончила жизнь самоубийством. Труп нашли в подвале здания, видимо, это и спасло тело от огня, так как пламя туда добраться не успело. А второе тело принадлежало мужчине, которого просто невозможно было визуально опознать. Но удивительным было не это, а поза, в которой его нашли — оно было все скрючено, лежало в позе эмбриона и обнимало руками пустую полурасплавленную раму, в которой когда-то, видимо, красовалась какая-то картина. Квалифицировать эту смерть следствие затруднилось…

Когда личность умерших наконец установили, весь город был шокирован известием о смерти известного художника Алексея Ганина и любимейшей городской тележурналистки Снежаны Вельской. Не менее были шокированы и гибелью поместья Никитского. Теперь это замечательное произведение архитектуры эпохи барокко осталось жить только на полотнах трагически погибшего художника, которые тут же подскочили в цене, впрочем, как и все остальные его картины, обнаруженные на чердаке его убогого домишка в Валуевке — пророческие слова Никитского с точностью сбылись…

Не менее все были удивлены тем, что таинственным образом исчез олигарх Никитский со всей семьей. Их тела так нигде и не были обнаружены. Возможно, Никитский погиб при авиакатастрофе, осторожно предположило следствие, поскольку его личный самолет также исчез.

Главный редактор телеканала «3+3» успешно продал свои сенсационные материалы за границу и даже написал книгу, правда, под псевдонимом, о том, как ему посчастливилось столкнуться с нечистой силой. Книга была издана на Западе и стала бестселлером. Он получил большой гонорар и на него купил роскошный дом в ближнем Подмосковье. А мама Снежаны, выплакав все глаза о своей дорогой дочери в храме Святителя Николая в Глубоком, осталась растить внучку одна, как когда-то воспитывала в одиночестве ее мать. И Светик растет и внешностью, и характером просто копия мамы — и тоже хочет стать тележурналисткой и вести свое ток-шоу…

Впрочем, и это еще не конец.

Когда пожарные и полицейские уехали, рассосались толпы зевак и на окрестности опустились предвечерние сумерки, а кроваво-красное предзакатное солнце бросило свои темно-розовые лучи на обугленные камни, к самым развалинам подошли два человека, мужчины. Одежда на них была весьма странной, впрочем, оценить это все равно было некому.

Один был облачен в длинный, до щиколоток, голубой шерстяной хитон и простые деревянные сандалии. На его широкие, но сильно ссутуленные плечи ниспадали длинные густые черные вьющиеся волосы, заплетенные в хвостик, небольшая аккуратная черная бородка обрамляла нижнюю часть лица. Другой также был облачен в хитон, но уже красного цвета, со старинным омофором белого цвета с черным крестом. У него были белые как лунь курчавые, коротко стриженные волосы, белая, также аккуратно подстриженная борода.

— Ну, вот и все… — облегченно сказал седовласый. — Как видишь, художнику все-таки хватило сил сжечь оба портрета и закрыть портал. Я только помог раздуть пожарче пламя, а все остальное — даже спичку — он зажег сам! — в его голосе прозвучала нотка гордости, какая бывает у учителя за своего успешного ученика.