Найо Марш - Старые девы в опасности

— У нас уйма времени, — сказал он, — я абсолютно уверен.

На следующем повороте мотор сначала забарахлил, а потом заглох. Робин нажал на тормоза.

Глядя на помертвевшее лицо Джинни, он подумал: «Ну вот, приехали. Сейчас или никогда».

Дюпон, ожидавший на площадке подле замка Серебряной Козы, посмотрел на часы. Было без четверти восемь. Он вздохнул и поежился, поднимая воротник пальто. Ему предстояло долгое бдение.

Свеча Терезы плыла впереди, описывая прерывистую и ломаную кривую. То она исчезала за углом, то опускалась или поднималась, когда Тереза шла по ступеням, то замирала, когда Тереза останавливалась, чтобы прислушаться. Вскоре они оказались на знакомой территории. Впереди, слева, была операционная, напротив — комната, где мисс Трубоди готовили к операции. Ближе, справа, на ковре лежала тонкая полоска света, за ней находилась комната доктора Баради. Казалось, что рука Терезы засветилась, когда девушка прикрыла ею пламя. Впереди, в конце коридора, виднелась кожаная занавеска, подсвечиваемая с другой стороны.

Тереза миновала комнату Баради. Когда мужчины поравнялись с нею, Аллейн предостерегающе поднял руку, подкрался на цыпочках и приложил ухо к двери. За нею, словно заблудшие души, беседовали на родном языке Баради и его слуга.

Аллейн и Рауль пошли дальше. Тереза уже стояла у портьеры. Они увидели, как она подняла ее, за портьерой мелькнул треугольник света. Свеча опустилась к полу, а затем вместе с Терезой и ее тенью исчезла за занавеской.

«Умница, — подумал Аллейн. — Не забыла про кольца».

Он быстро пошел вперед. Ему хватило роста, чтобы дотянуться до колец и, прижав их к перекладине, отогнуть портьеру, чтобы дать Раулю пройти.

Рауль, вошел в большой холл, где на столе все еще горел канделябр. Аллейн все еще держал портьеру, когда Тереза высморкалась.

Аллейн метнулся обратно за портьеру, оставив себе щелку, чтобы подглядывать. Он увидел, как Рауль, поколебавшись, двинулся вперед, оставив канделябр позади. Из прихожей появилась фигура в белой рясе, смотревшаяся двойником Аллейна. Он увидел, как черная и белая рясы сблизились. Из-под белого капюшона торчала рыжая бородка Карбэри Гленда. Аллейн услышал, как он пробормотал:

— Слава богу, вы вернулись! Он прямо-таки на стенку лез. Что случилось?

Черный куколь слегка пошевелился из стороны в сторону. Голова была опущена.

— Ну конечно! — язвительно произнес Гленд. — Строго блюдете правила. Да уж, строгость вам не помешает!

Белая фигура прошла к лестнице в конце холла и исчезла.

Рауль двинулся в прихожую, Аллейн вышел из-за портьеры и последовал за ним. Оказавшись в прихожей, Аллейн направился к резному сундуку, стоявшему у задней стены. Именно туда слуга-египтянин положил ключ от кованой двери. Аллейн нашел ключ и, просунув руку сквозь прутья решетки, отбросил ключ как можно дальше в наружный проход.

Из прихожей вниз вела лестница. Свечу Терезы теперь почти не было видно, но она отбрасывала движущуюся тень на стену. За ней плыла тень Рауля. Аллейн шел следом, но они двигались быстрее, чем он, и ему приходилось пробираться на ощупь почти впотьмах. Одолев три лестничных пролета, он оказался на площадке. Дверь, которую он заметил в предыдущее посещение, была приоткрыта, за ней находилась спальня. Перед зеркалом горела свеча. Видимо, это и была комната Робина Херршптона. Аллейн вошел. Изнутри на дверной ручке висело объявление: «Час медитации. Прошу не беспокоить». Аллейн вывесил объявление снаружи и закрыл дверь.

Запах и убранство комнаты свидетельствовали о роскоши так же, как и все остальные помещения замка Серебряной Козы. Аллейн увидел приготовленное облачение — белую рясу, шелковые шорты и рубашку, а также пару белых сандалий — и быстро переоделся. На столе у кровати стояла серебряная коробка, пепельница, изящная зажигалка и казавшееся здесь неуместным большое, накрытое крышкой блюдо. Аллейн заглянул под крышку и обнаружил разнообразные аппетитные закуски и пряности. В ящике лежало три сигареты, длинные, тонкие, соломенного цвета. Он взял одну, понюхал, разломил и положил половинки в свой портсигар. Вторую сигарету он зажег от свечи и подождал, пока она не сгорела, то и дело поднося ее к пламени. Пепел он собрал в пепельницу.

«Три такие сигаретки, — подумал Аллейн, — и представления Херрингтона о приличиях станут столь же невразумительны, как абстрактные картинки Карбэри Гленда».

В дверь едва слышно постучали. Она слегка приоткрылась.

— Мсье? — послышался шепот Терезы.

Аллейн впустил ее.

— Мсье, я только пришла сказать, что я выполнила ваше поручение. Я говорила с мистером Обероном. Сегодня он не такой, как всегда. Совершенно мной не интересовался, но все равно был возбужден. Словно пьяный, но, мсье, вином от него не пахло…

— Вы передали ему сообщение?

— Да, мсье. Он жадно слушал, а потом спросил: «Вы ее видели?», и я сочла за благо, поручив себя воле Божьей, ответить «да».

— Правильно, Тереза.

— Затем он спросил, хорошо ли себя чувствует мадемуазель Тейлор, и я сказала, что хорошо. Тогда он спросил, кажется ли она счастливой, и я ответила: «Да, она кажется счастливой и взволнованной», — потому что, мсье, так и должна себя чувствовать девушка накануне свидания. И я повторила, что мадемуазель хотела бы побыть в одиночестве, а он сказал: «Конечно, конечно. Это очень существенно», — словно сам с собой разговаривал. Он так странно смотрел, как будто не видел меня, и я вышла. И хотя, мсье, я была напутана, но уже больше не тревожилась, как раньше, потому что Рауль — мой сердечный друг, и я ему буду верна.

— На вашем месте я бы тоже держался Рауля. Вы хорошая девушка, Тереза, а сейчас поезжайте домой. Завтра мы пойдем выбирать для вас свадебный подарок.

— Ах, мсье! — воскликнула Тереза и, слегка обозначив взглядом неописуемые изумление и восторг, выскользнула за дверь.

Было восемь часов. Аллейн приготовился ждать. Он размышлял о бедной мисс Трубоди, об остальных четверых гостях и о мистере Обероне. Все они пребывали сейчас в одиночестве в своих комнатах и все, как предполагал Аллейн, испытывали мучительное, почти непереносимое ощущение надвигающегося катаклизма. Он думал о Робине Херрингтоне: последовал ли тот его совету, устроил ли поломку, а так же о том, удалось ли Трой развеять чары, опутавшие Джинни.

Он припоминал то, что читал когда-то об этом любопытном проявлении человеческой доверчивости, которое зовется магией. По долгу службы ему уже приходилось сталкиваться с эзотерическими сектами, и он был потрясен той неутомимостью, с которой люди преследовали химеру. В течение столетий тысячи и тысячи вполне разумных в иных отношениях людей с охотой заучивали и повторяли нудные бессмысленные тексты, участвовали в унизительных, отвратительных действах, навлекая на себя угрозу самых ужасных репрессий. Век за веком мужчины и женщины голодали, испытывали страх, доводили себя до изнеможения, шли на костер, на дыбу, на плаху, добровольно подвергали себя тому, что они понимали под вечным проклятием, но так и не добились хотя бы малейшего видимого успеха. И век за веком обероны и баради наживались на этой неистощимой доверчивости, чертили пентаграммы, бормотали невразумительные заклятья, устраивали изнурительные церемонии и собирали обильную жатву. В то же время обероны (и никогда баради) кончали тем, что попадались в собственные ловушки. Истерия, которую они вызывали в других, возвращалась к ним рикошетом. В чаду ритуальных курений они тоже начинали жаждать сверхчеловеческих даров.

Интересно, к какой категории принадлежал Оберон. Среди адептов эзотерики попадались разные типы. Бывали и такие деятели, которых, хоть они и основывались на заблуждении, все же нельзя было обвинить в шарлатанстве. И по сей день существуют люди, продолжающие бесплодные поиски талисмана удачи, философского камня, безграничной власти и легкой наживы.

Каждая эпоха накладывала свой отпечаток на магические обряды, они прошли длинную историю: от размаха и торжественности аккадских преданий к величественности греко-египетских папирусов, от благочестивых иудейских мистерий к убожеству, жестокостям и элементарной глупости немецких псевдофаустианских культов. От некромантов Колизея к удивительно наивной сказочности английских верований. Каждое направление имело свои особенности и свою формулу провала. А рядом существовала никогда не прерывавшаяся побочная линия — культ Сатаны, словно незаконнорожденный брат, с его черными мессами, мессами Любви и мессами Смерти.

Если Оберон прочел все книги, собранные в его библиотеке, у него должно было сложиться довольно ясное представление об этих ритуалах. Несомненно, он также не прошел мимо индуизма, вуду и полинезийских мифов. Было из чего выбирать, для того чтобы состряпать церемонию на погибель Джинни Тейлор и ее предшественницам. Аллейн подозревал, что Оберон изрядно развил формы и суть эзотерических учений. Клятва молчания, которую он прочел в комнате Баради, была явно оригинальным произведением. «Если нам предстоит месса Любви, какой ее знали во времена мадам де Монтеспан, — подумал Аллейн, — то бедного Рауля освищут в самом начале представления». И он задумался о том, что он станет делать, когда поднимется переполох.