Найо Марш - Убитая в овечьей шерсти

Аллейн осторожно предположил:

— Женщин иногда убивают за то, что они встревают в чужие дела, за какой-нибудь глупый промах, который вовсе не вписывается в характер персонажа.

— Возможно. Но в таком случае она всегда помеха. Если заставить убийцу говорить о жертве, непременно всплывает этот аспект. Может ли достаточно проницательный слушатель этого не заметить?

— Я всего лишь полицейский в чужой стране, — проговорил Аллейн. — Вы не должны быть ко мне чересчур строги.

— Во всяком случае, — сказал Фабиан и облегченно вздохнул, — вы не смеетесь надо мной.

— Разумеется, нет, но я не вполне понимаю вас.

— Официальные сведения оказались бесполезными. К тому же они годичной давности. Это просто цепь подробностей, не связанных между собой. Что вам дали эти драгоценные протоколы! Они не воссоздают образа Флосси Рубрик, женщины, привлекшей внимание убийцы.

— Я бы сказал, — заметил Аллейн, — что очевидного мотива преступления обнаружить не удалось.

— Ладно, я был чересчур красноречив. Можно выразиться и так. Не может ли этот мотив возникнуть из нашего коллективного портрета Флосси?

— Если его возможно воссоздать.

— А разве невозможно? — Фабиан становился чрезмерно настойчивым. Аллейн начал беспокоиться, не слишком ли тяжело отразилось на нем все пережитое, и нет ли у него легкого помутнения рассудка. — Если собрать всех вместе и заставить говорить, неужели вы, специалист со стороны, не сумеете что-то из этого извлечь? Из всего сказанного и несказанного… Разве это недоступно человеку с вашей подготовкой?

— Разумеется, — ответил Аллейн, — это возможно, но люди с моей подготовкой относятся к признаниям с большой сдержанностью. Это не улики.

— Это не улики, но в совокупности с уликами?

— Их, естественно, не следует оставлять без внимания.

Фабиан сказал с раздражением:

— Я бы хотел, чтобы у вас получился собирательный образ Флосси. Я хочу, чтобы в нем участвовало не только мое представление о ней, но и воспоминания Урсулы о ней, как об удивительной женщине, имидж, сложившийся у Дугласа: «могущественная и богатая тетя», откровения Теренции — все это вкупе. Я не хочу влиять на вас. Я хочу, чтобы вы составили непредвзятое мнение.

— Вы говорите, что ни единым словом не обмолвились о ней за последние полгода. Как же я нарушу печать молчания?

— А разве на вас не лежат обязанности штопора? — нетерпеливо спросил Фабиан.

— Да поможет мне Бог, — добродушно согласился Аллейн, — похоже, что так.

— Очень хорошо! — обрадовался Фабиан. — Здесь у вас широкое поле деятельности. Я подозреваю, что заставить их заговорить не так уж трудно. Ведь они находятся в таком же состоянии, как я. Я не могу выразить, как меня пугала мысль о начале нашей беседы, но вот я начал — и ничто меня не удерживает.

— Вы предупредили их о моем визите?

— Я говорил в общих чертах о «специалисте особого рода». Сказал, что по уровню компетентности вам нет равных в этой стране. Они знают, что вы приехали как официальное лицо и что полиция и секретная служба приложили к этому руку. Вряд ли их это сильно тревожит. Сначала, я думаю, каждый испугался, что лично он рискует попасть под подозрение. Но, надо заметить, никто из нашей четверки не подозревал другого. В этом мы вполне единодушны. Те недели, которые ушли на официальное исследование, утомили нас до изнеможения. Когда расследование прекратилось, а смерть Флосси немного померкла со временем, все это застряло в памяти, мы вспоминаем об этом, как о кошмарной игре, навязанной кем-то неведомым. Как ни странно, они почувствовали облегчение, когда я сказал, что обратился к вам. Они, конечно, знают, что ваш визит связан с установкой, над которой мы работаем.

— Значит, они в курсе вашей работы?

— В самых общих чертах, не считая Дугласа.

Аллейн взглянул на подчеркнуто ясный, словно решивший остаться вне подозрений, пейзаж.

— Итак, начинаем расследование, — произнес он и через минуту добавил: — Вы понимаете, что мы должны будем идти до конца?

— Я думал об этом.

— Считаю, что обязан вас предупредить. Вы пригласили меня, но как государственный служащий я теперь обязан завершить следствие, даже если вы передумаете.

— Ясно.

— Итак, — промолвил Аллейн, — я предупредил вас.

— Сейчас, по крайней мере, — сказал Фабиан, — я накормлю вас хорошим обедом.

— Значит, вы хозяин?

— Ну да. Разве вы не знали об этом? Артур оставил Маунт Мун мне, а Флосси завещала свои деньги Дугласу. Можно сказать, что хозяев двое, — ответил Фабиан.

Постройкам Маунт Мун было восемьдесят лет, а это немалый возраст для дома. Он был выстроен дедом Артура Рубрика из досок, привезенных на телегах с волами. Сначала дом имел всего четыре комнаты, но постепенно число их удвоилось благодаря неустрашимой миссис Рубрик, для которой расширение дома была равносильно прибавлению в семействе. Дом носил отпечаток сходства с Соммерсетширом, который дедушка Артура оставил своему брату, менее склонному к поиску приключений. Викторианские конюшни и неизбежные оранжереи в сочетании с небольшим количеством портретов и избытком мебели позволяли безошибочно проследить британское происхождение семьи. Сад был задуман в ностальгическом стиле, с презрением к большим расходам и в расчете на естественный климат плато. Из деревьев, посаженных старым Рубриком, лишь пирамидальные тополя, сосны и несколько местных видов благоденствовали. Теннисная площадка, словно нарисованная на склоне холма, становилась в жару желтой и пыльной. Воспоминания о Соммерсетской усадьбе были частично материализованы при помощи зимостойких ползучих растений, а там, где это не удавалось, — изгородей из низкорослых тополей. Окна столовой удивленно взирали на эту странную метаморфозу первоначально британского представления об ухоженном саде. Но над этим крошечным пасторальным клочком открывался такой несказанный простор! Плато уплывало в бескрайний багрянец, ограниченный лишь облаками. Над облаками, распростертые в розовой дымке, парили огромные горы.

В первый вечер Аллейн наблюдал наступление темноты на плато. Он видел, как рог Пронзающего Облака сверкал золотом и пурпуром и после того, как менее высокие вершины, словно на них пролили темное вино, утонули, в тени. Он почувствовал, как ночной горный воздух проникает в дом, и с удовольствием вдохнул запах дров, пылавших в открытых каминах. Он снова окинул взглядом обитателей дома.

При свете свечей, сидя у обеденного стола, они казались очень молодыми, за исключением домоправительницы. Теренция Линн, англичанка, бывшая личной секретаршей Флоренс Рубрик, казалась среди них старшей, хотя такое впечатление могло исходить от ее прически. Гладко зачесанные крылья черных волос, собранных в пучок на затылке, придавали ей вид умудренной особы, питавшей склонность к подчеркнутой, почти чрезмерной, опрятности в одежде. На ней было черное платье с накрахмаленным кружевным воротником и манжетами. Платье не было вечерним, но Аллейн сразу догадался, что, в противоположность обоим молодым людям, мисс Линн пунктуально переодевается к каждому обеду. У нее были длинные белые руки, и невольно поражало, что после смерти своей работодательницы она вернулась в Маунт Мун, чтобы ухаживать за садом. Ее прежнее занятие чем-то напоминало о себе в ее облике. Она казалась чрезмерно ответственной и, как отметил Аллейн, несколько настороженной.

Урсула Харм — очаровательная девушка со стройной фигурой и медно-рыжими волосами оказалась чрезвычайно общительной. Сразу после приезда Аллейн увидел ее на теннисной площадке в коротком белом платье и солнечных очках. Она сразу же заговорила об Англии, вспоминая развлечения, модные до войны, и расспрашивая, какие из ночных клубов уцелели. Она находилась в Англии со своей опекуншей, сказала Урсула, когда началась война. Ее дядя, в настоящий момент принимающий участие в военных действиях на Востоке, настоял на ее отъезде в Новую Зеландию вместе с миссис Рубрик.

— Я сама из Новой Зеландии, — сказала мисс Харм, — но мои родственники — а у меня нет никого ближе дяди — живут в Англии. Тетя Флосси — в действительности она мне не тетя, но я ее так называла — была лучше, чем кровные родственники.

Урсула была стремительной в движениях, кожа ее казалась шелковистой, и она была, без сомнения, привлекательна. Аллейн отметил, что она, хоть и оживает во время беседы, но внутренне остается настороженной. Хотя во время обеда она охотно беседовала с Дугласом Грейсом, взгляд ее чаще останавливался на Фабиане Лоссе.

Двое молодых людей являли между собой резкий контраст. У Фабиана Лосса были впалые виски, нервные руки и мягко вьющиеся волосы. Капитан Грейс выглядел как роскошный мужчина с тонкими усиками, аккуратной прической и большими глазами. Он говорил с местным акцентом, держался подчеркнуто официально. Он называл Аллейна «сэр» каждый раз, когда обращался к нему и каждую реплику завершал коротким, ничего не значащим смешком. Аллейну он показался чрезвычайно стандартным молодым человеком.