Рекс Стаут - Игра в пятнашки (сборник)

– Насколько тяжело она ранена?

– Даже в больницу везти не пришлось. Доктор разрешил подержать ее здесь. Ее ударили над правым ухом бутылью, взятой с полки за перегородкой, футах в шести от входа в ее кабинку. Бутыль большая и тяжелая, полная масла. Лежала рядом с ней на полу.

– Отпечатки?

– Господи, да ты в школе, что ли, не учился? У него было полотенце или что-то подобное. Пошли.

– Секунду. Что доктор сказал, когда вы спросили, могла ли она сама себе так приложить?

– Сказал, что это вполне возможно, но он сомневается. Пойдем, поспрашиваешь ее.

Решив, что почва для разговора у меня появилась, я последовал за ним. Пока мы шли к перегородке, все парикмахеры и детективы с ряда кресел поглядывали на нас, и веселья в их глазах не читалось. Фиклер был и вовсе жалок.

Прежде за перегородкой я не бывал. Она отделяла пространство примерно с половину длины парикмахерской. Тут находились пропариватели, кадки, лампы и прочие принадлежности, а дальше – ряды шкафов и полок. Через широкий проход располагались кабинки для маникюра, целых четыре, хотя больше двух маникюрш я в парикмахерской никогда не видел.

Когда мы проходили мимо входа в первую кабинку, я заметил внутри Кремера, сидящего за столиком напротив Тома, седовласого парикмахера. Инспектор увидел меня и тут же поднялся. Я зашел за Пэрли в третью кабинку. Сзади послышались шаги, и к нам присоединился Кремер.

Кабинка была довольно большой, восемь на восемь футов, но сейчас казалась тесной. Помимо нас троих да кое-какой мебели тут находились еще стоявший в углу городской полицейский и Джанет Шталь, которая лежала на составленных в ряд вдоль правой стенки стульях, голова ее покоилась на стопке полотенец. Она не повернула к нам лица, лишь скосила глаза в нашу сторону. Выглядела Джанет прекрасно.

– Вот ваш друг Гудвин, – объявил Пэрли, стараясь придать своему голосу доброжелательные интонации.

– Здравствуйте! – Я вложил в свое приветствие максимум деловитости. – И что это значит?

Длинные от природы ресницы затрепетали.

– Это вы, – произнесла она.

– Ага. Ваш друг Арчи Гудвин.

В кабинке оставался один стул, не занятый девушкой, и я, протиснувшись мимо Пэрли, уселся на него, лицом к ней и поближе.

– Как вы себя чувствуете, ужасно?

– Нет, я совсем ничего не чувствую. Чувства у меня словно отнялись.

Я взял ее запястье, нащупал пульс, посмотрел на часы и через тридцать секунд объявил:

– С сердцем проблем у вас нет. Могу я осмотреть вашу голову?

– Только осторожно.

– Если будет больно, стоните.

Я раздвинул в стороны густые каштановые волосы Джанет и осторожно, но внимательно исследовал кожу. Разок она вздрогнула, но стонать не стонала.

– Не ахти какая шишка, – поставил я диагноз. – Причесываться будет не особо приятно. Прежде чем двинуть тому, кто это сделал, я бы как следует отчитал его. Кто это был?

– Пусть они уйдут, и я скажу вам.

Я повернулся к надоедам.

– Выйдите, – бросил я строго. – Будь я здесь, этого бы не случилось. Оставьте нас.

Они безропотно покинули кабинку. Я послушал, как их шаги удаляются по проходу, и подумал, что мне придется как-то заглушать звуки, если они попробуют прокрасться назад. Подслушивать можно было за открытым входом или из соседних кабинок. Высота стенок достигала от силы шести футов.

– Какая низость! – возмутился я. – Он мог убить вас или изуродовать на всю жизнь. И то и другое разрушило бы вашу карьеру. Благодарение Богу, у вас крепкий череп.

– Я хотела закричать, – произнесла она, – но было слишком поздно.

– Почему вы собрались кричать? Вы что-то увидели или услышали?

– Все вместе. Я сидела не на своем стуле, на клиентском, спиной ко входу… Просто сидела и пыталась думать… И вдруг сзади послышался шум, как будто кто-то подкрадывался. Я подняла голову и увидела его отражение в стекле, он стоял позади меня с поднятой рукой. Я хотела закричать, но не успела раскрыть рот, как он ударил…

– Минуточку.

Я встал, передвинул свой стул к столику напротив входа и сел.

– Эти детали очень важны. Вот так вы сидели?

– Да, так. Я сидела и думала.

Тут я понял, что ранее составил себе ложное впечатление о ней. Рифленое стекло перегородки вообще ничего не могло отражать, как бы ярко ни горел свет. Ее пренебрежение к мыслительным процессам переходило всякие границы. Я переместился назад к ней. С такой позиции она была видна вся, вытянувшаяся на спине, и отрадой для глаз служило не только ее личико, но и все остальное. Я продолжил:

– Но вы увидели его отражение, прежде чем он вас ударил?

– О да.

– И вы узнали его?

– Конечно. Потому-то я и не стала им ничего говорить. Потому-то мне и пришлось позвать вас. Это был тот здоровяк с большими ушами и золотым зубом, которого они называют Стеббинсом или сержантом.

Услышанное меня не удивило, ибо теперь я понимал, что́ она собой представляет.

– Вы хотите сказать, это он ударил вас бутылкой?

– Я не могу этого утверждать. Думаю, следует проявлять осторожность, когда выдвигаешь обвинение. Я знаю только, что увидела его позади себя с поднятой рукой, а потом ощутила удар по голове. Сделать из этого выводы может любой, но есть и другие причины. Он вел себя грубо утром, когда задавал мне вопросы, и весь день смотрел на меня зверем. Вовсе не так, как хочется девушке, коли ей этого не избежать. И потом, рассудите логически. Могло ли возникнуть желание убить меня у Эда, Филипа, Джимми, Тома или мистера Фиклера? Зачем им это? Даже если бы я его не видела, все равно заключила бы, что это он напал на меня.

– Звучит логично, – признал я. – Но я знаю Стеббинса вот уже много лет, и за ним ничего такого не водится. Он не имеет привычки ни с того ни с сего нападать на женщин. Что он против вас имел?

– Не знаю. – Он нахмурилась. – Когда меня спросят об этом, придется ответить, что я не знаю. Вот это-то вы и должны объяснить мне в первую очередь. Что я должна отвечать журналистам? Не думаю, что стоит в ответ на все вопросы твердить: «Не знаю». Иначе что же им печатать? Чем вас ударили? Не знаю. Кто вас ударил? Не знаю. За что вас ударили? Не знаю. Господи, ну кто захочет такое читать? Так что мне сказать, когда спросят, почему меня ударили?

– К этому мы еще вернемся. Сначала…

– Мы должны обговорить это сейчас. – Она скорчила гримаску, хоть сейчас на обложку журнала «Лайф», и в итоге решилась: – Так вы отработаете свои десять процентов.

– Какие? Десять процентов чего?

– Всего, что я получу. В качестве моего менеджера. – Она протянула мне цепкую лапку и устремила на меня взгляд: – По рукам?

Дабы не обидеть ее отказом и уклониться от скрепления договора рукопожатием, я взял ее кисть, развернул ладонью кверху и провел пальцами от запястья до кончиков пальцев.

– Чертовски замечательная идея, – благодарно отозвался я, – но нам придется с этим повременить. Прямо сейчас я прохожу процедуру банкротства и по закону не могу заключать договоров. Что же касается…

– Я могу говорить журналистам, чтобы все подробности они выясняли у вас. Это называется отсылать их к своему менеджеру.

– Да, я знаю. Как-нибудь потом…

– Не надо мне вашего «как-нибудь потом». Вы нужны мне прямо сейчас.

– Вот он я, всецело ваш, но пока еще без договора. – Я отпустил ее руку, которую держал, просто чтобы за что-нибудь держаться, и с выражением продолжил: – Если вы скажете журналистам, что я ваш менеджер, я поставлю вам такую шишку, что рядом с ней уже имеющаяся покажется плоской, как бильярдный стол. Если спросят, почему он вас ударил, не говорите, что не знаете, говорите, что это тайна. Людям нравятся тайны. Теперь…

– Точно! – обрадовалась она. – Вот это уже что-то!

– А то. Так и говорите. Теперь нам придется потолковать о копах. Стеббинс – коп, и они не захотят повесить это на него. У них и так уже одного сегодня убили. И они попытаются связать нападение на вас с убийством. Мне известны их методы, можете не сомневаться. Они попробуют подать все так, будто кто-то убил Валлена, а потом выяснил, что вам об этом что-то известно, и потому попытался прикончить и вас. Может, они даже решат, что добудут доказательство, например нечто услышанное вами. Так что нам стоит подготовиться и снова пройтись по вашему рассказу. Вы меня слушаете?

– Конечно. А что мне ответить журналистам, когда они спросят, останусь ли я работать здесь? Может, сказать, что не хочу бросать мистера Фиклера одного в такое тяжелое для него время?

Мне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, дабы усидеть на стуле. Я многое отдал бы, чтобы встать, направиться к Пэрли и Кремеру, туда, где они подслушивают за нами, и объявить: она полностью в вашем распоряжении, приступайте, а потом убраться домой. Но дома в гостиной заперты два посетителя, и однажды нам так или иначе придется их спровадить.