Грант Аллен - Дело врача

По-видимому, она полагала, что родина орхидей — Ковент Гарден[63].

Рано утром я занимался с одним из наших туземцев разведением костра, чтобы вскипятить котелок — ибо невзирая на все несчастья мы продолжали пить чай с обычной пунктуальностью, — когда я заметил спускающегося по склону высокого, симпатичного с виду непальца. Мягкой кошачьей походкой он приблизился к нам и остановился, выражая всем видом глубокую мольбу. Он был молод, хорошо одет, как старший слуга из богатого дома; лицо у него было широкое, плоское, но при этом доброе и открытое. Он низко поклонился несколько раз, но ничего не сказал.

— Спроси его, чего он хочет, — окликнул я нашего ненадежного друга, повара.

Почтительный непалец не стал ждать, пока его спросят.

— Салам, сахиб, — сказал он, снова кланяясь так низко, что чуть не коснулся лбом земли. — Вы еулопейский доктор, сахиб?

— Это так, — ответил я, пораженный своей известностью в лесах Непала. — Но каким чудом вы это знаете?

— Вы стоять лагерь неподалеку, когда проходить здесь раньше, и вы лечить маленькая здешняя девушка, у которой болели глаза. По всей округе рассказывать, что вы есть очень великий лекарь. Вот я и приходить и просить, не сходить ли вы в мою деревню, чтобы помогать нам.

— Где вы изучили английский? — воскликнул я, все более поражаясь.

— Я есть служить одно время у лезидента Британии в столица махараджи. Там набрался английский. Также набрался много рупий. Осень хорош дело у лезидента Британии. Теперь вернулся в моя своя деревня, джентльмен в отставка. — И он горделиво выпрямился с чувством собственного достоинства.

Я окинул джентльмена в отставке взглядом с ног до головы. Его внушительности не портили даже босые ноги. Он явно был важной персоной в здешних местах.

— И для чего же вы хотите позвать меня в свою деревню? — поинтересовался я.

— Белый странник-сахиб там больной, сэр. Осень больной. Злой лихорадка. Большой первый-класс сахиб, прямо как губернатор. Больной, почти умирать. Послать меня найти попробовать еулопейский доктор.

— Лихорадка? — повторил я, вздрогнув.

Он кивнул.

— Да, лихорадка. Точно как люди болеть в Бомбей.

— Как его зовут, знаете? — спросил я. Нельзя отказывать в помощи человеку, попавшему в беду, но у меня на руках были Хильда и леди Мидоукрофт, и потому не хотелось отклоняться от нашего пути без достаточно весомой причины.

Отставной джентльмен весьма выразительно потряс головой.

— Как мне знаю? — ответил он, разводя руки в стороны, словно показывая, что его ладони пусты. — Забывать еулопейский имя все время легко. И странник-сахиб иметь имя очень тлудно запомнить. Не английский имя. Он еулопейский чужестранец.

— Иностранец-европеец! — повторил я. — И вы говорите, он серьезно болен? Эта болезнь — не шутка… Ладно, подождите минутку — я спрошу у наших леди. Далеко ли до вашей деревни?

Он несколько неопределенно взмахнул рукой в направлении горного склона.

— Два часа идти, — ответил он, со свойственной всем горцам мира привычкой измерять в подобных обстоятельствах расстояние временем.

Я отошел к палаткам и посоветовался с Хильдой и леди Мидоукрофт. Капризница надулась — она была категорически против любых отклонений.

— Лучше поедем прямиком к Айвору, — сказала она недовольно. — С меня хватит этих походов. Все это по-своему очень хорошо на недельку, но когда начинаются намеки на резание глоток и всякие угрозы, это уже становится не забавно, а немножечко неприятно. Я хочу спать на своей перине. Я не желаю заходить в их деревни!

— Но подумайте, дорогая, — мягко сказала Хильда, — этот путешественник болен, он один в чужой стране. Как может Хьюберт бросить его? Врач обязан делать все возможное, чтобы облегчить страдания и излечить больного. Что бы мы с вами подумали, когда находились в обители, если бы европейские путешественники, узнав, где мы, в плену и в опасности для нашей жизни, прошли бы мимо, не попытавшись выручить нас?

Леди Мидоукрофт нахмурила бровки и подумала.

— То были мы, — изрекла она, нетерпеливо мотнув головой, — а это другой человек. Вы не можете ходить туда-сюда ради каждого больного в Непале. И к тому же там чума! Ужасно! Кроме того, а вдруг это новый умысел тех мерзких людей, новая опасность?

— Леди Мидоукрофт права, — сказал я поспешно. — Я об этом не подумал. Там может не быть вообще никакой болезни и никакого пациента. Поэтому я пойду с этим человеком один, Хильда, и выясню истину. Это займет у меня не больше пяти часов. Около полудня я уже вернусь.

— Что? И оставите нас без защиты среди диких зверей и туземцев? — вскрикнула в ужасе леди Мидоукрофт. — В чаще леса! Доктор Камберледж, как вы можете?

— Вы не беззащитны, — ответил я, стараясь ее успокоить. — С вами Хильда. Она стоит десяти мужчин. И потом, наши непальцы уже испытаны и надежны.

Хильда поддержала мое решение. Она была настоящей медсестрой и глубоко прониклась гуманистическим духом медицины, не ей было отговаривать меня от того, чтобы спасти жизнь человеку в тропических джунглях. Посему, вопреки леди Мидоукрофт, я вскоре уже шагал по крутой, извилистой горной тропе, затянутой ползучими индийскими травами, к предполагаемой деревне, которой посчастливилось сделаться резиденцией отставного джентльмена.

Потребовалось два часа нелегкого карабкания, чтобы она наконец превратилась в действительность. Отставной джентльмен провел меня к своему дому по улочке между деревянными домишками. Дверь была низкая, мне пришлось пригнуться, чтобы войти. И с первого же взгляда я понял, что это не обман и не ловушка. В углу комнаты, на кровати туземного образца, лежал тяжело больной человек — европеец, с белыми волосами и кожей, бронзовой от тропического загара. Зловещие пятна в подкожном слое сразу выдавали характер болезни. Больной в жару беспокойно метался по постели, но не поднял головы, чтобы взглянуть на моего провожатого.

— Ну что, есть новости от Рам Даса? — спросил он наконец хриплым и слабым голосом. Но и в таком звучании я узнал его мгновенно. Передо мной на постели лежал Себастьян — и никто другой!

— От Рам Даса никакая новость, — отозвался отставной джентльмен, с неожиданным выражением почти женской нежности. — Рам Дас ушел-исчез. Не возвращался. Но я пливел вам еулопейский доктор, сахиб!

Даже теперь Себастьян не приподнялся на постели. Я видел, что его больше беспокоят известия от разведчика, чем состояние собственного здоровья.

— Мерзавец! — простонал он, крепко зажмурившись. — Мерзавец! Он меня предал…

Он снова заметался. Я смотрел на него и молчал. Потом сел на низкую скамеечку у кровати и взял его за руку, чтобы проверить пульс. Его запястье было худое и костлявое. Лицо тоже сильно осунулось. Было ясно, что злокачественная лихорадка, сопутствующая болезни, основательно изнурила моего старого учителя. Он был так слаб и болен, что позволил мне держать пальцы на пульсе полминуты или больше, так и не открыв глаз, не проявив малейшего любопытства. Можно было подумать, что европейские доктора встречаются в Непале на каждом шагу и что я уже с неделю курирую его, прописывая «ту же микстуру, что и прежде» при каждом визите.

— Пульс слабый и резко учащенный, — произнес я медленно, профессиональным тоном. — Похоже, положение опасное.

При звуке моего голоса он внезапно вздрогнул. И все же еще мгновение не открывал глаз. Мое присутствие доходило до него, будто сквозь сон.

— Похоже на Камберледжа, — пробормотал он, тяжело дыша. — Точно как Камберледж… Но Камберледж мертв… Должно быть, я брежу… Если бы я не знал, то поклялся бы, что это голос Камберледжа!

Я склонился над ним и спросил тихо:

— Давно ли железы начали отекать, профессор?

Это заставило Себастьяна резко открыть глаза, и он увидел мое лицо. Дыхание больного на минуту замерло, он сглотнул, приподнялся на локтях и уставился на меня застывшим взглядом.

— Камберледж! — крикнул он. — Камберледж! Вернулись с того света? А мне сказали, что вы умерли. И все же вы здесь, Камберледж!

— Кто сказал вам это? — спросил я жестко.

Он не сводил с меня затуманенных жаром глаз. Его сознание едва теплилось.

— Ваш проводник, Рам Дас, — ответил он невнятно. — Он вернулся один. Вернулся без вас. Поклялся, что видел, как всех вас зарезали в Тибете. Спасся он один. Буддисты вас уничтожили…

— Он солгал, — коротко бросил я.

— Я так и думал. Так и думал. И я его отправил за доказательствами. Но негодяй так и не вернулся. — Он тяжело повалился на жесткую подушку. — И никогда, никогда не принесет…

Мне стало жутко. Этот человек был слишком болен, чтобы слышать меня, чтобы осознать смысл собственных слов, почти безумен. Иначе он вряд ли высказался бы столь откровенно. Впрочем, сказанное нельзя было вменить ему в вину: ведь все это можно было объяснить лишь тревогой о нашей безопасности.