Гастон Леру - Тайна желтой комнаты

Она видит, как он пересекает лабораторию… Прислушивается… Что он там делает в прихожей?.. Чего он мешкает, не прыгает в окно?.. Ну вот, наконец-то он спрыгнул! Она бежит к окну и закрывает его!.. А теперь узнать бы: видел что-нибудь отец? Или слышал? После того как опасность миновала, она думает только об отце… Сделав над собой нечеловеческое усилие, она старается скрыть от него все. Только успеть бы!.. И когда господин Станжерсон возвращается, дверь в Желтую комнату уже закрыта, а его дочь сидит в лаборатории, склонившись над письменным столом, вся внимание и уже за работой! — Тут Рультабий поворачивается к г-ну Дарзаку. — Вы знаете правду, — воскликнул он, — ответьте же нам, так ли все происходило на самом деле?

— Я ничего не знаю, — отвечает г-н Дарзак.

— Вы просто герой! — говорит Рультабий, скрестив на груди руки. — Но если бы мадемуазель Станжерсон, увы, могла знать, что на вас пало обвинение, она освободила бы вас от данного вами слова… она сама попросила бы вас рассказать обо всем, что доверила вам… Да что там говорить — она сама пришла бы сюда, чтобы защитить вас!..

Господин Дарзак не шелохнулся и не вымолвил ни слова. Он только с грустью смотрел на Рультабия…

— Ну что ж, — продолжал тот, — мадемуазель Станжерсон, к сожалению, нет здесь, зато есть я! И поверьте, господин Дарзак, существует только один способ спасти мадемуазель Станжерсон и вернуть ей разум — это добиться вашего оправдания!

Гром аплодисментов был ответом на эту последнюю фразу. Председатель и не пытался сдержать энтузиазм зала. Робер Дарзак был спасен. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на заседателей. Всем своим видом они открыто выражали свое мнение.

— Но в конце-то концов, — воскликнул председатель, — что же это за тайна, вынуждавшая мадемуазель Станжерсон, которую пытались убить, скрывать от отца подобное преступление?

— Этого, сударь, я не знаю! — отвечал Рультабий. — И это не мое дело!..

Тогда председатель снова попробовал подступиться к г-ну Роберу Дарзаку.

— Вы по-прежнему отказываетесь сказать нам, сударь, что вы делали в то время, когда кто-то покушался на жизнь мадемуазель Станжерсон?

— Я не могу вам этого сказать, господин председатель…

Председатель взглядом молил у Рультабия каких-нибудь объяснений.

— Надо полагать, господин председатель, что отсутствие господина Робера Дарзака в известные нам дни самым непосредственным образом связано с тайной мадемуазель Станжерсон… Поэтому господин Дарзак почитает своим долгом хранить молчание… Не исключено, что Ларсан, который три раза покушался на жизнь мадемуазель Станжерсон и при этом каждый раз делал все возможное, чтобы навлечь подозрения на господина Дарзака, сам назначал ему все три раза свидания в каком-нибудь компрометирующем его месте, свидания, где речь, видимо, должна была идти о той самой тайне… Господин Дарзак согласится скорее умереть, чем признается в чем-либо или объяснит что-либо, касающееся тайны мадемуазель Станжерсон. Ларсан достаточно хитер и вполне способен на такую проделку!..

Председатель как будто дрогнул, но не мог унять любопытства и снова задал все тот же вопрос:

— Однако что же это может быть за тайна?

— Ах, сударь, не могу вам сказать! — отвечал Рультабий, отвесив поклон председателю. — Только думается, что вы теперь довольно всего знаете и можете, наконец, оправдать господина Робера Дарзака!.. При условии, конечно, что не объявится Ларсан! Правда, я лично в такую возможность не верю! — сказал он и залился громким, радостным смехом.

И все вокруг стали смеяться вместе с ним.

— Еще один вопрос, сударь, — снова обратился к нему председатель. — Мы понимаем — если согласиться с вашим предположением, — что Ларсан хотел навлечь подозрения на господина Робера Дарзака, но какой интерес он преследовал, навлекая их также и на папашу Жака?

— Я бы сказал, чисто полицейский, сударь! Ведь в его интересах было доказать всем свою проницательность, разоблачив несостоятельность самим же им и подброшенных улик. Это было здорово придумано! Он доказывал невиновность одного, чтобы сразу же обвинить другого. Согласитесь, господин председатель, такое дело, как это, должно было готовиться Ларсаном загодя, исподволь. Говорю вам, он все досконально изучил и прекрасно знал каждого человека, вообще все. Если вы полюбопытствуете, каким образом ему удалось это, то узнаете, что какое-то время Ларсан был посредником между полицейской лабораторией и господином Станжерсоном, от которого тогда требовали опытов. Так что еще задолго до преступления у Ларсана была возможность дважды посетить флигель. Он загримировался таким образом, что даже папаша Жак не смог впоследствии его узнать, зато Ларсан нашел удобный случай и стащил у папаши Жака пару старых башмаков и ненужный берет, которые старик слуга господина Станжерсона завязал в платок, собираясь, верно, отнести все это одному из своих друзей, угольщику на дороге в Эпине. Когда же преступление было раскрыто, папаша Жак, узнавший принадлежавшие ему вещи, поостерегся сразу заявить об этом, считая, видно, что они могут бросить тень на него. Этим-то и объясняется его волнение, когда мы заговорили с ним о случившемся. Все это проще простого и ясно как божий день; впрочем, я вынудил Ларсана во всем признаться мне. И надо сказать, что сделал он это с явным удовольствием, ибо если он и бандит — а в этом, смею надеяться, никто больше не сомневается, — то все-таки еще и артист своего дела! Такой уж у него характер, у этого человека, такая манера… Точно так же он действовал и в деле ограбления банка «Креди универсель», и в деле с золотыми слитками. Кстати, эти дела, господин председатель, следует пересмотреть; надеюсь, вы понимаете, что, с тех пор как Боллмейер-Ларсан пробрался в полицию, в тюрьмах томятся невинные люди!

Оживление в зале, шепот, крики «браво». Метр Анри-Робер вносит предложение отложить рассмотрение дела ввиду поступивших дополнительно сведений, и прокурор соглашается с этим. Дело было отложено. На другой день г-на Робера Дарзака отпустили на поруки, а папашу Матье освободили совсем «за отсутствием состава преступления». Поиски Фредерика Ларсана не увенчались успехом. Таким образом, невиновность г-на Дарзака получила полное подтверждение. Он был спасен от нависшей над ним страшной угрозы, а после посещения мадемуазель Станжерсон у него появилась надежда, что заботливый уход близких людей скоро вернет ей разум.

Что же касается этого юнца Рультабия, то он, разумеется, стал героем дня. Толпа с триумфом вынесла его из зала заседаний Версальского суда. Газеты всего мира описывали его подвиги и помещали его фотографии, и он, столько раз бравший интервью у разных знаменитостей, сам стал в свою очередь знаменитым и давал теперь интервью. Однако должен сказать, что он ничуть не возгордился.

Из Версаля мы вернулись с ним вместе, весело отужинав в ресторанчике «Курящий пес». И только в поезде я набросился на него с вопросами, весь вечер не дававшими мне покоя: мне стоило немалого труда молчать за ужином, я ведь знал, как не любит Рультабий работать за едой.

— Друг мой, — начал я, — это дело Ларсана просто великолепно и вполне достойно вашего героического ума.

Тут он прервал меня, попросив говорить проще, и стал уверять, что никогда не сможет утешиться, если такой светлый ум, как у меня, померкнет, погрузившись в мерзопакостную бездну глупости, тем более что причиной тому послужит мое восторженное к нему отношение.

— Перехожу к делу, — сказал я, немного обиженный. — Из всего, что произошло сейчас, я так и не понял, зачем вы ездили в Америку. Если не ошибаюсь, вы ведь и так все знали о Фредерике Ларсане, когда в последний раз покидали Гландье?.. Вы знали, что Ларсан — убийца, и для вас уже не составляло тайны, каким образом он готовил свои покушения?

— Верно. А вы, — сказал он, переводя разговор на другое, — вы разве ни о чем не догадывались?

— Ни о чем!

— Невероятно.

— Но, друг мой, вы так старательно скрывали от меня все! Не понимаю, каким образом я мог бы угадать ваши мысли… Скажите, когда я приехал в Гландье с револьверами, в тот момент вы уже подозревали Ларсана?

— Да! Я уже сделал вывод относительно событий в загадочной галерее, однако пенсне, объясняющее причину возвращения Ларсана в спальню мадемуазель Станжерсон, еще не было найдено… К тому же подозрение мое основывалось на чисто математических расчетах, а мысль о Ларсане-убийце казалась мне настолько чудовищной, что, прежде чем развивать ее дальше, я решил дождаться вещественных доказательств. И все-таки мысль эта не давала мне покоя, поэтому порой я заговаривал с вами о полицейском так, что вы должны были бы задуматься кое о чем. Прежде всего я уже не упоминал о его добрых намерениях и лучших побуждениях и не говорил вам, что он заблуждается. Обсуждая с вами его методы работы, я называл их прискорбными и не скрывал своего презрения к Ларсану; вам казалось, что в этом выражалось мое отношение к нему как к полицейскому. Ничего подобного. Я подозревал в нем бандита, и в этом все дело, этим-то и объяснялось мое отношение к нему… Вспомните, перечисляя улики, выдвигавшиеся против господина Дарзака, я сказал: «Все это как будто бы подтверждает гипотезу великого Фреда, которую лично я считаю ложной. Она-то и ввела его в заблуждение…» И еще добавил — тоном, который должен был бы по меньшей мере удивить вас: «А теперь остается выяснить, действительно ли эта гипотеза вводит в заблуждение Фредерика Ларсана. Вот в чем вопрос! Именно в этом, и только в этом!» Мои последние слова: «Вот в чем вопрос! Именно в этом, и только в этом!» — должны были заставить вас призадуматься; в них, в этих словах, и выражались мои сомнения. А взять, например, такую фразу: «Действительно ли эта гипотеза вводит его в заблуждение?» Что она означала? Если сам он не ошибается, стало быть, его гипотеза призвана ввести в заблуждение нас! Я смотрел на вас в этот момент, а вы даже не дрогнули и так ничего и не поняли… Говоря откровенно, я был рад этому, потому что, до того как нашлось пенсне, я не мог относиться к мысли о преступности Ларсана иначе, чем как к абсурдной гипотезе… Но зато после того, как было обнаружено пенсне, объяснившее мне причину возвращения Ларсана в спальню мадемуазель Станжерсон… Вспомните мою радость, мои восторги… О, я-то отлично это помню! Я как безумный бегал по комнате и кричал: «Великий Фред! Клянусь вам, я его обставлю… да еще как!» Слова эти, безусловно, относились к бандиту. И вспомните еще: в тот вечер, когда господин Дарзак поручил мне охранять спальню мадемуазель Станжерсон, я до десяти часов преспокойно ужинал вместе с Ларсаном, не принимая никаких мер предосторожности, — пока он был рядом, мне нечего было беспокоиться! И в этот момент, дорогой друг, вы опять-таки могли бы догадаться, что только этого человека я и опасаюсь… А вспомните мои слова о Фредерике Ларсане, сказанные в ту минуту, когда мы с вами говорили о скором появлении убийцы: «Ну ничего, если сейчас его нет, ночью-то, я уверен, он будет!..»